Проза

Начало

Продолжение

– 7 –

Сна как не бывало. Сколько ни ворочался в кровати, мысли и образы
стремительным потоком проносились сквозь сознание, словно взбесившись.
Они роились и толкали друг друга, брались за руки и строились
в ряды. Я гнал их, пытался представлять абсолютную пустоту, но
они возвращались и атаковали мой разум снова и снова. Я вспомнил
старый детский способ – считать овец с закрытыми глазами. Не помогло.
Очень скоро вместо овец я начинал видеть огромные цифры и изогнутые
стрелки, ни на секунду не останавливающие свой бесконечный бег.
Каждый раз, когда большая из стрелок достигала двенадцати, слышался
громкий механический щелчок. И металлическая поверхность менялась
снова, неустанно штампуя туманные слова и непонятные фразы. Лицо
вспотело, лоб обжигал руку. С закрытыми глазами лежать было больше
невыносимо. Я открыл их и стал рассматривать стену. Это занятие
также не принесло ожидаемого облегчения. В бессилии, я застучал
кулаком о твердую поверхность стены. Потом поднялся и стал бессмысленно
кружить по комнате, обдумывая, чем занять себя. Из головы не вылезали
проклятые стрелки, и я уже представлял себя частью часового механизма,
двигающегося по кругу от цифры к цифре.

Так ничего и не придумав, я оделся и выскочил на улицу. Было тепло
и тихо. Окна в домах вокруг сумрачны и мертвы. Металлические фигуры
автомобилей во дворе и силуэты дремлющих строений – больше ничего.
Простояв без толку пятнадцать минут, я вышел со двора и проследовал
на свет. Светом оказался фонарь на застекленной автобусной остановке.
Стаи насекомых витали возле единственного источника света в целом
мире. Прислушался – внутри остановки стоял приглушенный храп.
Медленно обойдя стороной, я увидел счастливого человека. Он спал,
уложив голову на сложенные руки. Как я завидовал, глядя на его
безмятежный сон посреди огромного бетонного города. Стоило, наконец,
успокоиться и привести мысли в порядок. Поднявшись по лестнице
и закрыв на ключ дверь, я поудобнее устроился на полу перед часами
и стал их внимательно рассматривать. Больше я не боялся их. Прищурившись
и погрозив часам пальцем, я выпускал в их сторону сигаретный дым.
Естественно, они предпочли не прерывать молчания и продолжали
внушительно взирать за мной со своего постамента.

– Сейчас я разберусь с вами, – обратился я с угрожающей улыбкой
к деревянному истукану, – окончательно и бесповоротно, а если
не разберусь я, то циркулярная пила уж точно разберется.

Окончательно изгнав дурные мысли, я встал и, приподняв часы, быстро
поставил их на пол прямо по центру комнаты. Потом целенаправленно
проследовал в кладовую и вызволил из ее пыльного чрева тяжелый
ящик с инструментами. Ящик отвечал на каждое мое движение внушительным
железным бряцаньем. Я открыл его, удовлетворенно осматривая забытые
орудия труда.

– Все, что бы удалить больной зуб… И не только зуб.

Я стал ходить вокруг часов, внимательно изучая каждый сантиметр
темного изогнутого тела. Рядом стоял открытый ящик с орудиями
пыток для любых механизмов. Что я знал об устройстве часов? То,
что внутри была целая дюжина взаимосвязанных шестеренок, приводящих
в движение стрелки. Еще пружина. А еще в голове крутилось слово
«маятник», но я, к собственному стыду, так и не вспомнил, в чем
его заключалась его функция. Но ломать, как известно – не строить.
Сейчас я твердо решил открыть секрет металлической пластины и
вытащить ее на свет Божий. Она будоражила мое любопытство и не
давала покоя.

Однако уже в ходе беглого осмотра выяснилось, что какие-либо болты,
шурупы или гвозди в корпусе часов отсутствовали напрочь. Как и
отверстия для них. Откручивать было нечего. Впрочем, и закручивать
тоже. Это меня несколько озадачило, но я был по-прежнему был преисполнен
уверенностью в общей победе. Часы были сплошь монолитны и темное
дерево корпуса, казалось так и появилось на свет одним цельным
куском. Но механизм был кем-то и как-то вставлен внутрь этого
куска престарелого пня. И этот кто-то жил во времена, когда человечество
еще не изобрело электрических дрелей. Меня им не провести, а научный
и технический прогресс тем паче. Я повалил часы на бок и досконально
изучал дно, но оно оказалось идеально ровным. Тогда, вооружившись
фонариком и вернув часам первоначальное положение, я стал всматриваться
в каждое ответвление прекрасно выполненного орнамента, секрет
мог крыться в одном из множества его углублений. Но сколько не
рассматривал я филигранные изгибы, дерево повсюду оставалось совершенно
гладким и нетронутым даже намеком на инородное тело. Я не сдавался.
Закончив осмотр корпуса и выругавшись, сосредоточенно стал изучать
овальный циферблат часов. Корпус вплотную смыкался с тонким стольным
ободом, очерчивающем границу окружности циферблата. Отвертка между
ними не влезала, сколько я не пытался протиснуть ее тонкое жало.
Тогда взяв молоток, я легко постучал по матовому стеклу циферблата,
надеясь, что он поддастся. Но он оставался недвижим. Все сильнее
молотил я и все выше становилась амплитуда размаха моей руки.
Низкие звуки и никакого результата. Стекло казалось бронированным.
Тогда я вытер полотенцем лицо и вытащил дрель.

– Если понадобиться, трупы обязательно будут, – сказал я, угрожающе
покачивая перед часами длинным черным проводом.

Часы не ответили мне.

Я снова схватил молоток и стал выстукивать по темному металлу
пластины. Она стояла на своем месте, будто намертво заваренная
газовой сваркой. Ощупывание креплений отверткой также не принесло
результата. Я снова принялся за старый добрый молоток и простучал
им корпус, надеясь таким образом определить на теле часов слабое
место. Но все звуки были похожи друг на друга, словно однояйцовые
близнецы. От напряжения заныла голова. Я откинул молоток в сторону
и устало выпустил воздух.

Сев напротив часов, я прикидывал наиболее революционные меры по
вскрытию деревянной утробы. Все советы из книги «Работа цивилизованного
часовщика» были исчерпаны. Оставалось разбить, разрезать, разломать.
Иные варианты, похоже, были испробованы.

Просидев около получаса в тишине и глядя на свой ритуальный тотем
в центре комнаты, я успокоился и отогнал деструктивные мысли в
сторону.

– Радуйтесь времени, которое я тебе дарую, – устало сказал я часам,
собирая с пола инструменты.

За окном занимался рассвет. Сонно и неспешно потягивался город,
готовясь вписать еще один лист в свою историю. Поначалу птицы,
а чуть позже и люди покидали свои ночные убежища. Вместе с хозяевами
просыпались их машины. Одна за другой они выходили на широкие
проспекты и улицы, заполняя воздух едкими запахами результатов
жизнедеятельности своих стальных сердец. Праздник жизни снова
продолжался повсюду – на площадях и в скверах, на пустырях и бетонных
мостовых.

Я лег на диван, и чувство реального стало гаснуть, быстро повергая
мое уставшее сознание в забытье. Старые деревянные часы тоже спали
на полу после долгого и изнурительного сражения за место под солнцем.
Сражения, в котором они выстояли себе отсрочку.

Телефонный звонок. Поначалу трудно отделить сон от реальности,
и я тщетно силился понять, в каком из миров так протяжно звонит
аппарат. Понемногу определившись в пространстве, я неуверенным
движением поднял не смолкавшую трубку.

Голос в проводах спешно пытался что-то объяснить и о чем-то спросить.
Только когда я попросил повторить сказанное, слова, наконец, обрели
смысловую оболочку. Она была странной и какой-то надуманной, эта
самая оболочка. Звонок был из банка. Банка, в котором я держал
свои сбережения, проводил операции, который кредитовал меня и
консультировал по сопутствующим подобным делам вопросам. Девушка
с идеальным произношением больше не стреляла словами, она пыталась
объяснять. Для нее все казалось простым и понятным, но последнее
не относилось в той же степени ко мне. В результате – сумбур и
эмоции. На мое имя был оставлен ключ сейфа Т-272, где хранились
документы и ценности. Это была моя личная банковская ячейка. Точнее,
наша с Полиной. Семейная. Банк исполнял поручение третьего лица,
которое обладало правом доступа к ячейке. Этот человек, якобы,
оставил поручение, сроком исполнения которого значился сегодняшний
день. Третье лицо в этом поручении отказывалось от права доступа
к сейфу. Ключ подлежал возврату владельцу ячейки. И именно сегодня.
Сейф же по установленным правилам объявлялся доступным только
для одного пользователя, о чем должен быть составлен соответствующий
акт приема. Этим пользователем был я. Девушка просила меня о присутствии,
чтобы урегулировать бумажные формальности. Вот вкратце суть нашего
получасового разговора, результатом которого стало испорченное
настроение на обоих концах провода. Выслушав обладательницу приятного
голоса, я положил трубку.

Водоворот из слов и специальных терминов постепенно упорядочился
в моей голове. И вот что выходило из всего этого. Третьим лицом
с правом доступа к сейфу, о котором шла речь, была моя жена. Я
изначально заключал договор на нас двоих и больше этим загадочным
«третьим лицом» не мог быть никто. Но как? Не понимаю, с какой
стати она вдруг станет отказываться от права доступа к сейфу?
От права пользоваться всем, что у нас было и есть? Бессмысленно.
Заявление об отказе и ключ, со слов девушки, поступили десятого,
то есть за два дня до отъезда. Я не имел представления о том,
была ли она накануне в банке. А если и была? Заявление? Что за
бред? Нет смысла. Я взял телефон и набрал ее номер. Механический
голос автоответчика сообщил, что данный абонент временно не обслуживается.
Я бросил трубку и энергично тер рукой свой подбородок. Делать
было нечего. Оставалось ехать в банк и урегулировать этот казус.
В том, что это был именно казус, досадная ошибка, хоронящая мое
время, сомнений не было. Впрочем, свое время я хоронил с превеликим
удовольствием. Что за ерунда – кому охота повторно заключать договора
и заполнять бесконечную прорву бумаг? Если только… Нет. Кто-то
просто ошибся. Да, обычная ошибка. Одинаковые фамилии клиентов
или схожесть номеров ячеек. Что-то из этой серии. Такое случается
сплошь и рядом.

Я сидел в машине и ждал, пока разогреется двигатель. Его равномерную
работу можно было наблюдать по дрожащим на капоте каплям влаги.
Машина была новой и как всякая новая вещь, еще не пресытившая
повседневную жизнь своим существованием бок о бок, притягивала
и доставляла удовольствие. Я давно мечтал именно об этом автомобиле.
Еще с той поры, когда был беден словно церковная крыса и восторженно
разглядывал ее горделивую осанку в дешевых журналах про красивую
жизнь. Когда большие дяди перестали посматривать на меня свысока,
я все равно иногда был не в силах спрятаться от юношеского восторга
в закоулках собственного здравого смысла и практичности. Наши
детские эмоции иногда возвращаются яркими цветными вспышками.
Так было и со мной. Ни дикие банковские проценты, ни перспектива
угодить в аварию не остановили меня. Она стала моей, и я снова
просматривал старые открытки забытых переживаний. Они дарили мне
тепло. Скоротечное и смешное, но все же тепло. Это как первая
и самая сильная любовь.

Мы быстро оказались на месте, и я стал подыматься по длинной мраморной
лестнице со сверкающими хромированными перилами.

– Чего стоит эта помпезность? – горько думалось мне, – Всего лишь
пару лишних нищих в подворотне, всего пару искалеченных бедностью
и безысходностью судеб…

Вышколенный сотрудник банка с мерзкой сахарной физиономией встретил
меня тридцатью двумя вычищенными до прозрачности клыками. Я предъявил
карточку постоянного клиента и он, беспрестанно лобызая меня,
проводил в кабинет. «Этот, пожалуй, запросто отпляшет гопака на
фамильном кладбище, если этот пункт вдруг будет включен в перечень
интересов банка», – подумал я.

Начался скучный разговор о продлении договоров, переводах, процентах
и скидках, погашениях и ставках. Я знал, что это необходимость
и стойко подавлял в себе желание запустить в визави тяжелой фарфоровой
пепельницей, стоящей передо мной. Наконец, разговор был переведен
в интересующее меня русло:

– О чем сообщили? Да о том, что я должен оформить некие документы
по переоформлению сейфа. Это ошибка. Моей жены сейчас нет в городе,
но она абсолютно точно не писала никаких заявлений, – сказал я,
доставая сигарету.

– Да-да, вы абсолютно правы… Конечно, ошибка, – отвечал он так,
будто с малых лет был моим лучшим другом, почти братом. – Ваша
жена просто не могла подать никаких заявлений… Сейчас я уточню.
Всего секунду, одну секунду.

Он поднял одну из телефонных трубок на столе. После непродолжительного
разговора продолжил смотреть на меня, улыбаясь во всю пасть. «Интересно,
– подумал я, – что за мысли сейчас обитают в этой головенке?»
Вошла миловидная ассистентка и подала ему тонкую пластиковую папку.
После того, как она бесшумно прикрыла за собой дверь, мой «лучший»
друг, почти брат быстро перевел на меня глаза и, не прекращая
улыбаться, заговорщицки подмигнул.

– Прошу великодушно простить меня, – скорчил он, ковыряясь в бумагах,
такую мину, будто только прочел о скоропостижной кончине одного
из близких родственников, – заявление имеется… К несчастью, имеется.
Так, так… пожалуйста.

Он передал мне бумагу. Я сразу узнал аккуратный почерк Полины
и стал бегло поглощать строки.

– Необходимо уладить кое-какие формальности… Минута, не более.
Осмотр сейфа, составление акта приемки и вторые ключи снова у
Вас.

Полина письменно отказывалась от права доступа к банковской ячейке
в одностороннем порядке. Между тем, все важнейшие документы нашей
совместной жизни находились именно внутри нее. Внутри было все,
что составляло нас во внешнем мире. Я не менее двух раз в неделю
наведывался в банк, она, по-моему, приходила еще чаще. Значит,
это правда! Но что бы это означало? Решила забрать все ценное
на непредвиденный случай? Бред. Но почерк ее! В этом заявлении,
датированном десятым числом, она указывала, что просит признать
ее права не действующими только двенадцатого, о чем незамедлительно
уведомить оставшегося пользователя. Сегодня было двенадцатое.
Почему сегодня? Мой «лучший» друг внимательно наблюдал за мной
и конечно отметил замешательство. Я терял контроль над эмоциями
и покусывал нижнюю губу. Заявление в руке начало предательски
подрагивать, а в моей логической машине что-то заклинило. Нелепый
сон. Просто нелепый сон.

– Вы знаете наш порядок. Необходимо пройти процедуру вступления
в единоличное пользование сейфом Т-272…Смена кода, если желаете.
Будете делать это сейчас или…

– Сейчас, – отрезал я, и его улыбка моментально обрела вымученность.

Мы спустились вниз по лестнице и, миновав многочисленные решетки,
очутились внутри хранилища. Воздух здесь был неживой, спертый.
Он остался в коридоре, а я проследовал в знакомый до чертиков
сектор.

– Как только пожелаете закончить осмотр, нажмите…

Но я уже скрылся за бронированной дверью.

Быстро вставив ключ в приемную щель, я набрал десятизначный код.
Последовал глухой щелчок и в памяти моментально всплыли часы с
изогнутыми стрелками. «Только здесь их не хватало», – пришло мне
в голову. Рывком открыв толстую дверь, я остановился. Предчувствие
катастрофы забралось глубоко под одежду и холодило спину. Я поспешно
стал поднимать аккуратно сложенные стопки документов, швыряя их
прямо на пол. Затаив дыхание, разыскивал что-нибудь из того, что
принадлежало ей. Из того, что лежало в этом ящике долгие годы,
став его неотъемлемой частью. Ни документов, ни ее драгоценностей
в сейфе не оказалось. А я все рыл и рыл, резкими движениями откидывая
в стороны потерявшую смысл бумагу. Я хотел найти хоть какое-нибудь
доказательство того, что она была все эти годы со мной. Того,
что она вообще была. Хоть что-нибудь. Мне бы хватило одной бумажки
с ее запахом, одной маленькой фотографии из паспорта. Результат
оказался плачевным. Не осталось ничего. Все что имело прямое отношение
к жене, бесследно исчезло. Абсолютно и бесповоротно. Я аккуратно
вытащил остатки содержимого из железной пасти и стал раскладывать
его на столе. Груда деловых и личных бумаг, пластиковые карты,
запасные ключи от дома и машины. Все это принадлежало одному мне.
Ни ее документов, ни драгоценностей, ни небольшой суммы наличных
денег, отложенных на экстренный случай в сейфе уже не было. Шок.
Впрочем, в ячейке все-таки кое-что осталось. И этого предмета
здесь раньше никогда не было. «Это приговор», – понял я. Запечатанный
почтовый конверт, одиноко смотрел на меня из широкого стального
зоба. Поднеся его к свету, я разглядел внутри контуры белой бумаги.
Аккуратно оторвав тонкий край, вытащил старательно сложенный втрое
стандартный лист. Я развернул его и сразу узнал в коротком письме
ее почерк. Сердце сжалось в роковом предчувствии.

«Здравствуй, милый! Это жестоко, я знаю. Но иначе не могу. И никогда
не смогла бы. Только так, не глядя в твои глаза. Я ухожу. Это
должно было случиться раньше, но я слишком слаба, чтобы жечь мосты
в твоем присутствии. Не вини меня. Мы оба виноваты в этом и давно
уже потеряли друг друга. Ты живешь в своем замкнутом мире и мне
не попасть туда. Я сделала многое, чтобы не говорить этих слов,
но стены высоки, а ты продолжаешь выстраивать их. Так будет лучше.
Постарайся понять и не ищи меня. Полина».

Я облокотился о стол и бессильно опустил руку с листом.

– Приют нашедший глубоко внутри, удар наносит ровно в три, – тихо
прошептал я.

– 8 –

Кто-то толкнул незапертую дверь и вошел внутрь. Искра надежды
вспыхнула где-то внутри. Да. Это всего лишь розыгрыш, ее глупая
и такая несвоевременная шутка. Сейчас она войдет своими легкими
шагами и, заливаясь смехом, сядет рядом. Она расскажет о том,
как подговаривала «лучшего друга» участвовать в этом, как готовила
мнимый отъезд, чтобы убедиться, что я еще жив. Чтобы снова вернуть
меня к жизни. Она будет смеяться и хлопать в ладоши, наблюдая
за моей вытянутой физиономией, а потом мы вместе пойдем завтракать.
Я вспомню свое подавленное состояние, бессонную ночь среди серых
стен и груды обесценившихся в одну секунду акций на мраморном
полу. Она попросит у меня прощения и нежно зажжет что-то, что
давно угасло. А я, конечно, прощу и обниму ее, поклявшись, что
никогда не оставлю больше одну. И в этот момент стану самым счастливым
человеком на всем протяжении бесконечной Вселенной.

Дверь в комнату медленно приоткрылась, и я увидел стоящего на
пороге Геру. Искра потухла, так и не обернувшись обжигающим пламенем.
По-другому и быть не могло. По-другому никогда не бывает.

Он долго и пристально смотрел на меня оценивающим взглядом. Складки
на лбу выдавали тщательно маскируемое напряжение. Потом он отвел
глаза в сторону и стал постукивать указательным пальцем по дверному
косяку. А я продолжал молча сидеть на диване, изучая узоры на
ковре и подперев подбородок руками. Очень скоро Гера не выдержал.

– Ты?

Глупый вопрос.

– Я… а может и не я.

– Ну и? Зачем сбежал из больницы? – от его слов веяло холодом.

Я не ответил и продолжал внимательно изучать ковер. Он спрятал
руки за спину и стал расхаживать взад – вперед передо мной.

– Башкой, случаем, не повредился? – не унимался Гера, – Ты хоть
понимаешь, что это все не просто так? Люди месяцами не могут…

Я не слушал. Я медленно опустил руки и, глядя в ту же точку, тихо
спросил:

– Грузовик?

Он остановился и уставился на меня.

– Экскаватор! Одевайся.

– Грузовик… Он был крытый? – продолжал я, не обращая внимание.

– Какой к черту грузовик? Одевайся, мы сию минуту, прямо сейчас
едем на томографию головного мозга, – он сам стал собирать мою
разбросанную по комнате одежду.

– Да или нет? – повысил я голос.

Он замер, будто припоминая, о чем я спрашивал до этого.

– Что да и что нет? Там холодно, одевай свитер!

– Его кузов бал с тентом, так?

– Не помню, одевайся, – он кинул мне свитер, – кажется да.

– Так я и знал, – обреченно вздохнул я и снова уставился в ковер.

Он поднял джинсы и разложил их на диване. Потом присел рядом.

– Я все понимаю, тебе не просто, но сейчас не время для игр, –
его голос принял компромиссные оттенки, – неужели ты этого не
понимаешь?

– Я не играю, – ответил я серьезно и кивнул головой за его спину,
– кто-то играет со мной.

Он повернул голову и, посмотрев на часы, тяжело вздохнул. Потом
несколько раз устало похлопал ладонью о собственный лоб.

– Все это было бы очень весело, если бы не было так грустно.

– Ты помнишь, что было написано на часах тогда? – я поднял голову
и внимательно смотрел на него. Он уклонился.

– Нет, – после промедления безразлично ответил Гера, не прекращая
манипуляции с моей одеждой, – написано, что надо убежать из госпиталя
через окно?

– Я напомню. «Два на часах и крытый тентом страх все мчится словно
тень сквозь мрак».

– Ну и…

– Когда мы сидели на кухне все вместе, пробило ровно два часа.

Он усмехнулся и недоверчиво покачал головой.

– Тентом…понимаешь, Гера? Крытый тентом!

– Смешно. Не думал, что у тебя настолько все запущено. Ну и это…
томография точно не будет лишней. Тентом! – со снисходительной
улыбкой на лице он несколько раз похлопал рукой по моему колену.

– Это не все, – я кинул рядом с ним сложенный лист, – читай!

– Что это? – он подозрительно косился на бумагу.

– Прочти…прочти.

Он поднял белый лист двумя пальцами и, развернув его, стал спешно
пробегать глазами вдоль строк. По мере того, как он углублялся
в чтение, ироническая усмешка медленно оставляла его лицо. Дочитав
до конца, брови приподнялись и были не в состоянии занять привычные
места. Теперь он уставился в пол.

– Даже не знаю, что сказать, – развел он глупо руками. – Она…
Она это что… вообще?

– И это еще не все, – теперь настал мой черед улыбаться, – прочти,
что написано на часах!

– Где?

– На часах… ниже циферблата.

– Ты же только сказал…

– Послушай меня внимательно и не перебивай, – для значительности
я поднял указательный палец вверх, – Две вещи изменились в моей
жизни за последние сутки. Одна из них – это моя собственная жена.
Вторая – поганая железка на часах. Просто прочти и попробуй связать
одно с другим.

Он медленно встал и подошел к деревянным часам, возвышавшимся
в шкафу, то и дело недоверчиво оглядываясь на меня. В раскалившемся
от напряжения воздухе, я ясно различал его участившееся дыхание.
Вдох и выдох. Выдох и вдох. Гера оглядел часы сверху донизу и
наконец глаза его остановились на гравировке. Пока он читал, губы
бесшумно двигались в немом танце. Дойдя до конца, они так и не
сомкнулись.

– Нет, это нет, – бессмысленно повторил он сам себе.

Немного постояв, он подошел и присел на самый край дивана, словно
опасаясь теперь меня и моих мыслей. Мы долго сидели в тишине и
не смотрели друг на друга. Слова были лишними. Наши мысли нашли
общие точки соприкосновения и более не нуждались в выражении.

– Нет, не может, просто не может быть. Хе! Хотя, согласен – чертовщиной
попахивает, – как-то слишком уж сумбурно начал он, спустя какое-то
время.

– Что, зацепило?

– Дикое совпадение. Вот что. Редкое и поразительное, я согласен,
но все-таки, совпадение, а не закономерность.

– Мне тоже очень хотелось так думать…

– Хотелось? Не начинай. Сколько тебе лет?

– После аварии я думал так же. Но сейчас…

– Сейчас? Что-то изменилось сейчас? – он растерянно смотрел мне
в лицо. Я чувствовал, как все его крепко сбитое на протяжении
многих лет понимание вещей сейчас где-то глубоко трещит по швам.
А Гера мечется в судорожных попытках залатать образовавшиеся бреши.

– После этого письма… уже нет. Я верю им, Гера. Этим часам. Ничего
не понимаю, но верю. Не хочу, но они заставляют верить. Она уехала
с Тучей. С этим воплощением доброты и человеколюбия. Агентства
больше не существует, я уточнял. Что мне остается?

Мы помолчали еще какое-то время. А потом я рассказал Гере о том,
с чего все началось. И чем закончилось. Я подробно изложил ему
события того вечера в старой части города, странного человека
и его не менее странное поведение, первый бой часов и свои ощущения
после последнего их боя. Он молча слушал меня, а потом снова нацепил
прежнюю ироническую улыбку.

– Детские кошмары становятся реальностью… И что дальше? Не удивлюсь,
если Полина вдруг прилетит ночью на метле.

Я не разделял его юмора.

– Что делать, когда рельсы заканчиваются тупиком? Вечный вопрос.
В твоей энциклопедии для ведьм есть на него ответ?

Гера пожал плечами.

– Жить. Просто жить дальше и все.

– Какого черта? Это не жизнь… Если и дальше…

Он не дал мне закончить.

– Дальше все будет так, как ты сам этого захочешь. Вещи, в конце
концов, становятся на свои места. Не стоит делать поспешных выводов
и возводить эти… совпадения в ранг законов, вот и весь совет.
Не стоит делать так, чтобы предрассудки управляли твоей жизнью.
Слова на часах всего лишь метафоры! Размытые метафоры. Чуть поиграв
воображением, можно связать их с огромным количеством событий.
Как в твоей, так и любой другой жизни. Ты просто сам этого хочешь,
ты сам ищешь этой мистики. И всегда искал. Очнись. И не спорь.
Если чего-то очень сильно ждешь, то оно непременно приходит. Тебе
это лучше меня известно. Я поверю в твои часы только тогда, когда
узнаю, что Нострадамус собственноручно выпиливал их по вечерам
лобзиком. Не надо зацикливаться и создавать самому зависимость
происходящих событий от детских стихотворений, намалеванных дурнем,
давно пребывающем в лучшем из миров. Что ты в конечном итоге получишь?
Я скажу. Паутину болезненных предрассудков и комплексов, связывающих
тебя по рукам и ногам. И вот тогда – это точно перестанет быть
жизнью. Да, то что происходит крайне неприятно и имеет определенные
сходства с этим… этой, но не более того. Постарайся найти логические
причины, понимаешь, логические, не сказочные. И эта штука, – в
запале собственной речи Гера поднял палец в сторону часов, – она
обяза…

Он не закончил, и палец повис в воздухе. Произошло то, чего никто
не ожидал и кубики логической башни мгновенно рассыпались и покатились
по полу. Часы ожили в четвертый раз. Мы вздрогнули, будто заслышав
звуки с того света. Что-то здравое и разумное, только начавшее
зарождение в моем сознании под воздействием его слов, было молниеносно
сметено, растоптано, превращено в пыль одним только первым гулким
ударом. Потом последовали другие. Я схватил Геру за руку и немой
ужас в моих глазах снова и снова повторял ему: « – Смотри, смотри…они
опять за свое».

Гера испугался не меньше. Лицо его менялось после каждого удара,
глаза округлились, взгляд потерял осмысленность. Сам он сидел
без движения, словно окаменевший мамонт и, казалось, моментально
выкинул из собственной головы то, что еще минуту назад являлась
его жизненной философией. Сейчас он собственноручно разбил бы
физиономию тому, кто посмел заикнуться о «логических объяснениях».

Ударов, как и следовало ожидать, было четыре. Один за другим,
гулкие и неумолимые, они закончили свой победный марш по нашим
сердцам. Большая – на двенадцати, маленькая – на четырех. «Щелк»,
– подумал я, зажмурившись и поклявшись начать жизнь праведника,
если не последует щелчка. «Щелк», – сказали громко часы. Пластина
на долю секунду окинула комнату бликом и, перевернувшись, замерла.
Тишина укрыла собой пространство вокруг.

Я неожиданно рассмеялся, громко и неестественно, наблюдая за глупым
выражением лица друга. Я толкал его в локоть, не прекращая издавать
дикие звуки.

– Профессор, продолжайте лекцию… – еле выговаривал слова, – или…
или вы проглотили мел...?

– Прекрати.

Но я лишь громче и протяжнее хохотал, обхватив обеими руками себя
по бокам и издавая нечленораздельные звуки.

– Как же… передайте… передайте отдельное спасибо Нострадамусу…,
– выдавливал я, задыхаясь, – и его лобзику заодно!

Он сидел словно на похоронах, уставившись перед собой.

– Подойди…а…ааа… – прочитай!

– Не пойду… прекрати сейчас же, – категорически отказался Гера.

После этого некоторое время я вообще не мог воспроизвести ни единого
звука. Я скрутился в немыслимой позе и со слезами на глазах, что
было сил, сдерживал надрывающийся живот. Это продолжалось довольно
долго. Наконец успокоившись и лишь изредка всхлипывая, я посмотрел
на Геру. Он сидел все также, со смущенным и бессмысленным выражением
лица, что-то бормоча себе под нос. Одним быстрым движением вскочив
с кровати, я пересек комнату парой широких шагов, демонстрируя
Гере свое моральное превосходство. После этого, остановившись
перед часами, я чуть наклонился и громко, с расстановкой и саркастическим
выражением прочитал вслух:

«Четыре бьет и на поляне средь елей
В овечьих  шкурах волки становятся все злей»

Молниеносно вернувшись на исходную позицию, я стал теребить Геру
за побагровевшие щеки. Он только вяло сопротивлялся.

– Не стоит жить предрассудками, не так ли? Размытые метафоры,
да? Аллегории, черт их дери? – издевался я.

Освободив Геру и схватив штаны, принялся поспешно натягивать их,
время от времени приговаривая, словно в бреду:

– Среди елей…волки…все злей и злей...

– Ты куда? – поднял голову он.

– В лес…

– Я серьезно, – оставаться наедине с часами сейчас явно не входило
в его планы.

– Волки… Волки среди елей, Гера. Запомни!

Мы вышли на улицу и молча побрели прямо. Голова на удивление была
поразительно чистой, а мысли прозрачными, словно воздух. Печаль
и негодование ушли, уступив свое место молчаливому смирению и
чувству какого-то обреченного спокойствия. Мы не говорили друг
другу ни слова вот уже на протяжении более получаса, просто шли,
не сворачивая, и смотрели внутрь самих себя. Внешний мир перестал
существовать, обратившись в скопище организмов, живых и создающих
иллюзию жизни, в набор звуков и запахов, в бессмысленное смешение
цветных красок.

Гера передвигался чуть позади, словно робот, запрограммированный
на бесконечное и бессмысленное движение. И он перебирал ногами,
убивая расстояние и послушно следуя своей программе. Где обитали
сейчас его мысли, трудно сказать. Но логики в эту минуту он не
пытался искать, это я знал точно. Отрешенность читалась на его
лице. Может, он раздумывал о судьбе, представляя себя маленькой
шестеренкой в ее механизме? А может, и нет.

А я в это время разглядывал пустоту внутри себя и убеждался, что
на свете нет ничего полнее и убедительнее, чем эта пустота. Просто
потому, что больше на свете ничего не было. Кто-то несколькими
точечными ударами разбил защиту, казавшуюся мне неприступной.
Больше ничего неприступного не будет. В качестве репараций за
поражение шаг за шагом отбиралось самое ценное, оставляя такую
полную когда-то душу абсолютно пустой. Ну и что. Ну и пусть.

Нет в этом мире ничего абсолютного. Только это абсолютно. То,
что ничего абсолютного нет.

Обыденность, с которой я вел войну внутри самого себя, теперь
ушла. Банальность и предсказуемость разобраны на молекулы, не
осталось даже их тлена. Что я получил и чем приходится расплачиваться?
Каждый день начинается с новой расстановки фигур на шахматном
столе. Дерзкой и непредсказуемой. Необратимой и фатальной. Можно
только смотреть и чувствовать, повлиять на ход событий – нельзя.
Как в том сне. Можно только дожидаться окончания очередной партии.
Дожить до того момента, когда объявят мат. А завтра по новой…

Какая смена декораций! Что за блистательная игра актеров! Жизнь,
наконец, превратилась в долгожданный спектакль, состоящий из множества
идущих на смену друг другу актов. Разве я не этого хотел? Не об
этом ли я так долго мечтал? Получите и распишитесь! Присаживайтесь
и наслаждайтесь!

Я вытащил из кармана телефонный аппарат и поднес его к уху. Гера
шел еще какое-то время по инерции, но затем запоздало остановился
и замер, как вкопанный. Я молча слушал слова, бесконечно рождающиеся
в осеннем воздухе. Гера повернулся, подошел вплотную и с тревогой
вглядывался в мое лицо. Оно оставалось беспристрастным все эти
минуты. Его волнение усиливалось, расплескивалось поверх краев,
руки двигались в нетерпеливом танце. Он прислушивался, подкрадывался
с разных сторон и поднимался на цыпочки. Он все равно не улавливал
смысла. Неведение убивало его, это легко читалось в покрасневших
глазах. Наконец, так и не произнеся ни единого звука, я спрятал
аппарат обратно в карман джинсов. Гера безотрывно смотрел на меня
просящими глазами. Он приготовился с жадностью поглощать информацию,
ждал новых потрясений и тянулся к ним всем существом. Он зависел
от меня. Но я ничего не сказал. Просто засунул руки в карманы
и, не спеша, побрел дальше. Гера семенил сзади и напряженно пыхтел.
Я чувствовал, что паршиво поступаю, но продолжал получать удовольствие
от терзавших его мук неведения.

– Кто? Кто звонил? – в его голосе слышался отчетливый надрыв.

– Волки, – с диким спокойствием отвечал я.

– Кто? Кто?!

– Волки, Гера… самые настоящие волки.

(Продолжение следует)