Проза

Всегда приятно наблюдать за тем, как преображаются места, знакомые
ещё с детства. На месте обветшалых дачных посёлков вокруг
Петербурга растут комфортабельные особняки, в которых не
тоскливо было бы даже зазимовать. А уж летний отдых здесь я
однозначно предпочту любому южному курорту! Так что если удаётся
летом выбраться в Россию, всегда стараюсь провести хотя бы
одну неделю у подруги, муж которой пару лет назад выгодно
вложил деньги в совсем новый дом в одном из питерских
пригородов. Планировка дома прекрасная, так что в нём одновременно
может жить сразу несколько гостей, ничуть не мешая друг другу.
Днём мы совершаем продолжительные вылазки в ближайшие
окрестности, наслаждаясь роскошными видами и приятной компанией, а
вечера обычно завершаются уютными чаепитиями на веранде.

Помощью по хозяйству подруга меня обычно не напрягает, хотя я
понимаю, что для того, чтобы содержать такой дом в порядке,
требуется определённая дисциплина, так что сама часто предлагаю ей
взяться за что-нибудь в четыре руки. За интересной беседой
домашние дела проворачиваются почти незаметно, а бывает, и
сами по себе превращаются в развлечение, если, например, в
процессе уборки приходится разбирать и сортировать какие-то
вещи, о существовании которых домочадцы уже успели напрочь
забыть, так что сюрпризы тут и для них, и для гостей
запрограммированы. Иногда особенно ценные или любопытные «находки» мне
разрешается позаимствовать для моего архива. Например,
недавно я обзавелась таким образом целой подшивкой советских
журналов мод, о которых давно мечтала. Но самое интересное
приобретение мне удалось увезти с собой ещё в прошлогодний
визит. Наводя порядок на чердаке, куда хозяйка, по собственному
признанию, не поднималась чуть ли не с самой покупки
недвижимости, мы раскопали среди банок с краской и инструментов,
брошенных, вероятно, ещё строителями, пухлую тетрадку,
исписанную мелким почерком. Страницы уже успели пожелтеть, хотя на
обложке угадывалось аляповатое лого довольно известной фирмы,
торгующей джинсами. Подруга была заметно разочарована
последним обстоятельством: в первую минуту она ещё надеялась, что
мы наткнулись на какой-то раритет, типа фронтового дневника
дедушки. Окончательно убедившись, что это не так, она сразу
потеряла интерес к этому памятнику письменности.

Я тоже сначала без особых ожиданий пробежала глазами пару страниц,
но постепенно увлеклась и в тот же вечер дочитала весь текст
до конца, пропустив даже обязательный чай на веранде. Почти
сразу после прочтения мне стало ясно, что я в любом случае
буду добиваться публикации этого документа, хотя моё
отношение к нему до сих пор далеко не однозначно. То есть, являясь
абсолютной противницей цензуры, не могу всё-таки не признать,
что если и существуют на свете тексты, чьё влияние на
человеческую психику может иметь совершенно непредсказуемые
последствия, то мы здесь безусловно имеем дело с одним из них.

Во всех издательствах, куда я приносила эти записки, мне говорили,
что они могут быть опубликованы только в виде романа, как
сугубо художественное произведение, что должно примирить
общественное мнение и смягчить их потенциальное воздействие. В
конце концов, мне пришлось согласиться на этот вариант. В
остальном все особенности авторского стиля, а главное – само
содержание, включая даже замечания и наблюдения, не несущие в
себе на первый взгляд ключевой смысловой нагрузки, удалось
перенять без изменений и сокращений. Этот отрадный факт
освобождает меня от необходимости дальнейших комментариев и даёт
возможность перейти непосредственно к оригинальному
повествованию.

Часть первая

Я не писатель. И это чувствуется. Если, конечно, у вас сохранилось
чувство прекрасного. Впрочем, зачем оно вам? Выньте его
скорее из холодильника, посмотрите на этикетку и убедитесь, что
срок годности давно прошёл. Так что поторопитесь спустить его
в мусоропровод, пока оно не дало запах.

Да, и ещё важно знать, что я не только не претендую на роль
литератора, но и вообще ненавижу литературу. У нас с ней старые
счёты. Но об этом потом. А пока что тема закрывается.

Глаза открываются. Мои светло-серые, ещё липкие от сна, но уже
иронично прищуренные глаза, ищущие и не находящие, за что бы им
зацепиться. Ну разве что за цветную картинку под условным
названием «Небритое сердце», которая висит на противоположной
стене над столом. Я сам нарисовал её в компьютерной программе
и потом распечатал на цветном принтере. А вообще это
отрывок из комикса в стиле аниме, который, увы, теперь уже никогда
не будет закончен. Композиция проста: в центре на
фиолетовом фоне висит ярко-красное сердце с чёрными пунктирными
вкраплениями – получается немного похоже на клубнику или на
небритое лицо. Отсюда и название. Ладно, хватит уже о живописи, а
то вы ещё подумаете, что я художник. Хе-хе... Ноу коммент.

Итак, я проснулся. Не сам, конечно. Сам бы я вообще не стал
просыпаться. Так что спасибо будильнику. Изловчившись, я достал
босой ногой до тумбочки и нажал большим пальцем на выпятившуюся
над циферблатом кнопку. Она тут же пристыжено осела, оборвав
трель спрятанной внутри злой птички.

Всё, пора собираться в школу. На празднование последнего звонка. Кто
бы мог подумать, что я до этого доживу? Что я не замёрзну
одним прекрасным зимним утром в каком-нибудь сугробе,
опаздывая на нулевой урок. Что не сломаю себе шею на уроке
физкультуры, не задохнусь в противогазе на уроке ОБЖ _ ¹ и далее по
списку. Что меня даже не столкнут на большой перемене с
четвёртого этажа в лестничный пролёт (хоть не раз уже пытались).
Надо же, сколько счастливых совпадений, а также физической силы
и ловкости требуется, чтобы дожить до последнего звонка.
Да, это и в самом деле большой человеческий праздник!

Родители должны были уже отбыть на работу, поэтому я отправился в
ванную как был – в одной футболке, без трусов. Моё отражение с
торчащими вверх волосами и приподнятым членом выглядело в
зеркале довольно радикально. Ну ничего, под душем всё придёт
в норму.

Стащив футболку, я повернулся к зеркалу чуть боком и полюбовался на
ещё свежую татуировку в виде закрученного лабиринтом
иероглифа на левом плече. Об этом ещё никто не знал, даже родители.
Только Влад. Но он не выдаёт чужих тайн. Тем более таких, в
которые и сам так или иначе замешан...

Струйки воды, со слабым напором сочащиеся из душа, неприятно
щекотали украшенное иероглифом плечо. Но всё же не так сильно, как
дня два назад, когда я только снял повязку. Теперь-то уже
ясно, что заражения крови не будет – всё обошлось. Ещё одна
счастливая случайность.

После душа ужасно захотелось чего-нибудь съедобного. Откинув в
сторону полотенце, я в поисках завтрака перебрался на кухню,
традиционно споткнувшись в коридоре об отклеившуюся плитку
линолеума. Из дома напротив за моими кухонными хлопотами
внимательно наблюдала девочка лет пяти, застывшая у окна с чашкой в
руке. Я и раньше уже неоднократно замечал эту молчаливую
свидетельницу моей повседневной жизни. Один раз она кормила
голубей, далеко высунувшись из окна и кроша хлеб прямо на
жестяной подоконник. Тогда я смог разглядеть её хорошенько. Она
мне понравилась.

«Интересно, – подумал я, – не разочаруется ли эта крошка теперь,
увидев своего героя абсолютно голым? Да нет, навряд ли».

Она и вправду не выглядела в это утро ни разочарованной, ни
шокированной – только какой-то особенно серьёзной. Возможно, в её
жизни тоже произошло что-то важное.

Расправившись с завтраком, я натянул на себя джинсы и выходную
футболку, набросил на плечо почти пустую спортивную сумку и вышел
на улицу.

Улица наша носит волшебное, сказочное название – Червонного
Казачества. Можно повторять до бесконечности, как мантру или как
магическое заклинание. Здесь и вправду определённо ощущается
какая-то магия: разошедшиеся по шву хрущёвки дают мощный
энергетический заряд. Кто прожил здесь всю жизнь, умеет
воспринимать их ауру на глубинном, внутривенном уровне.

Путь к школе (не самый быстрый, но самый приятный) лежал через
пустырь, на котором каждое лето раскидывал свои шатры цирк
шапито. В остальное время здесь либо совсем ничего не было, либо,
как сейчас, стоял киоск, торгующий пивом (в бутылках или в
розлив), сигаретами и ещё кое-чем по мелочи. Несмотря на
ранний час, у ларька уже тусовалось несколько любителей выпить.
Среди них был и наш водопроводчик, дядя Коля (или Вася, я
никогда точно не интересовался). В нашем микрорайоне он
прославился не столько алкогольными эксцессами, сколько любовными
похождениями, вернее, своей экстремальной любвеобильностью.
Особенно это обострялось у него весной, когда везде вдруг
начинало прорывать трубы, а водопроводные краны сходили с ума,
не желая больше завинчиваться. Тогда прорывало и дядю Колю.
Он надевал свой лучший пиджак, в клеточку, всего лишь с
двумя пятнами – на спине и на рукаве – и, окрылённый сознанием
собственной незаменимости (а может, и наоборот – отчаянно
осмелевший от чувства своего полного бессилия перед
глобальностью технических проблем), отправлялся по вызовам, отдавая
предпочтение одиноким женщинам, которых за свою долгую
практику научился вычислять чуть ли не по коврику у двери.
Профланировав вразвалку к отказавшей сантехнике и убедившись в
неполадке, он саркастически осведомлялся у хозяйки: «А что твой
муж? Не может, что ли, починить?» Та краснела и вымученно
втолковывала ему что-то насчёт длительной командировки, в
которой якобы находился её супруг. Дядя Коля иронически щурился и
обещал прийти на следующий день вместе с инструментами. И
действительно приходил, уже выпивший для храбрости и
вооружённый не только отвёртками и гаечными ключами, но и пылкими
признаниями в любви. Если это не впечатляло избранницу и она
более-менее грубо выпроваживала его за дверь, он приходил ещё
раз, только теперь уже ночью, чтобы прокричать под её
окнами о своей страстной любви. Таким образом весь двор
становился свидетелем дяди Колиных любовных мук. А они были, судя по
всему, нешуточные: надрывая слабое, подточенное алкоголем и
папиросами горло, он клялся, что убьёт себя, если его
чувства останутся без ответа. Всем, кто это видел, было очень
смешно, пока однажды дядю Колю не нашли рано утром в
приглушённом полумраке одного из подвальных помещений, где он лежал с
разбитой головой между двумя проржавевшими трубами. Всё,
конечно, вполне объяснялось пьяными делами, нарушением
координации движений и проблемами с ориентацией в пространстве, но
никто из знавших его почему-то не сомневался, что дядя Коля
покушался на себя, и не просто спьяну шлёпнулся на землю, а
как-то совершенно сознательно подстроил этот инцидент. Травма
головы, кстати, сказать, ничуть не сломила любовный пыл
водопроводчика: через две недели он вернулся из больницы, и
любовные клятвы на прохладном весеннем воздухе продолжились,
сделавшись разве что ещё настойчивее и откровеннее. Его чувства
абсолютно не изменились. Поменялся, кажется, только их
объект. Но это ведь уже мелочи.

Да, нашему поколению не знакомы такие африканские страсти. Мне, к
примеру, никогда не пришло бы в голову из-за любви причинять
себе какую-нибудь боль или неудобство.

Впрочем, меня занесло куда-то слишком далеко в абстрактные
размышления. На самом-то деле, я всё ещё здесь, на пустыре,
приближаюсь к ларьку, щуря глаза от солнечных лучей, припадающих
дымящимися паяльниками к моей ещё незагорелой коже. Дядю Колю,
стоявшего с полупустой кружкой наперевес, майское солнышко
совсем разморило – он выглядел апатичным, и живой огонёк
страсти куда-то подевался из его глаз, видимо, исчерпав себя
вместе с отжурчавшей уже в этом году весенней капелью.

Когда я подошёл вплотную к киоску, дядя Коля, отделившись от
собратьев по кружке, как раз неуверенно наклонился к узкому окошку,
чтобы донести до продавца какое-то бессмысленное пьяное
замечание. Не имея ни малейшей охоты дожидаться окончания его
тирады, я, не глядя, оттолкнул плечом не доходившего мне и до
подбородка водопроводчика и, поставив оба локтя на
прилавок, попросил три бутылки «Балтики», которые вслед за этим с
приятным звоном опустились на дно моей сумки. Всё, больше мне
тут нечего было задерживаться. Закинув сдачу в карман, я уже
собирался сваливать, когда моё внимание привлекла одна
забавная и удивительно живописная картинка. Как же я ещё издали
не заметил такую прелесть! Немного в стороне от прочих
выпивальщиков, почти посреди пустыря валялся до оцепенения пьяный
субъект в трогательной трикотажной маечке, выставив напоказ
блестящие от пота рельефные мускулы. Нет ничего забавнее
такого вот Ильи Муромца, подкошенного алкоголем! Особенно меня
умилило, что, распластавшись на животе, этот тип изо всех
сил пытался дотянуться до стоявшей в двух шагах от него
полупустой бутылки – разумеется, безрезультатно. Проходя мимо, я
весело поддел бутылку ногой и ловко опрокинул её прямо в
лужу, спугнув кувыркавшегося там воробья. Лёгкая доза
адреналина взбодрила меня лучше утренней зарядки. Богатырь в маечке
бормотал мне вдогонку какие-то проклятия. Я обернулся и с
улыбкой показал ему выставленный вперёд средний палец. Он
попытался приподнять руку в ответном знаке, но тут же снова
уронил её. Стало быть, 1:0 в мою пользу. Символично, если день
так начинается!

Перейдя через пустырь и прошагав ещё пару кварталов, я понял, что
меня уносит в сторону, прямо противоположную той, где
находилась школа. Ну что ж, велика ль беда? Одна мудрая африканская
пословица гласит: «Зачем гнаться за тем, что от тебя не
убегает?» Вот и школа никуда не ускачет, если я приду в неё чуть
попозже. В крайнем случае пропущу поздравительную речь
завучихи. Какая досада!

И я уже сознательно и целенаправленно взял курс туда, где меня в это
утро, скорее всего, не ждали, но где мне определённо
хотелось быть. Ведь как я мог в этот чудесный день забыть о тех,
кто не так успешно прошёл через эти одиннадцать школьных лет,
споткнувшись в самом конце пути и не выйдя на финишную
прямую. Я говорю о моей, теперь уже бывшей, однокласснице Вике.

Её беда, строго говоря, не стала для меня сюрпризом. Я с самого
начала так и думал, что с ней рано или поздно обязательно
что-нибудь случится. Она была всегда слишком женственной. Это
делало её уязвимой. Женственность просто перехлёстывала в ней
через край, и сама Вика была, по-видимому, бессильна удержать
эту стихию в каких-либо границах. Повинуясь её порывам, она
даже в лютые морозы прибегала в школу в тоненьких ажурных
чулках, едва прикрытых контрастирующей с ними по цвету
мини-юбкой. Делала она это начиная с пятого класса из года в год,
презирая требования моды и хорошего вкуса. Краситься Вика
начала, когда её одноклассницы ещё и не думали о других
украшениях, кроме бантиков в косичках. Если её вызывали к доске и
она не могла ничего ответить (а так чаще всего и случалось),
Вика вольно или невольно устраивала целый спектакль,
чувственно поводя плечами, прерывисто подымая и опуская грудь,
томно приковывая взгляд к полу и с придыханием шепча какие-то
обрывки фраз, которыми она пыталась хоть как-то спасти
положение. Однако избежать двоек Вике почти никогда не удавалось.
Учителя её ненавидели. Помню, как историчка с наслаждением
выдернула у неё из ушей металлические кольца-серёжки, даже
чуть поцарапав нежную мочку и сопроводив свою расправу нотацией
о вредном воздействии «вызывающих» аксессуаров на школьную
атмосферу. Надо сказать, что Вика выдержала эту процедуру
героически, не проронив ни слова о пощаде и гордо глядя перед
собой, как человек, страдающий за собственные убеждения.

Впрочем, она не была ни гордячкой, ни недотрогой. Могла, к примеру,
так вот запросто, проходя на перемене мимо компании
мальчишек, задрать на себе юбку – правда, всего лишь на одно
мгновение, а потом со смехом умчаться в другой угол рекреации. Но
всё равно это был очень милый, дружественный жест с её
стороны, и если кто-то из нас бежал ей вслед, чтобы, догнав,
поднять ей юбку чуть ли не до самых подмышек, Вика почти не
обижалась, извиваясь и визжа явно только ради приличия. А
заплакала она при этом всего лишь один раз, да и то, когда один из
парней в довершение игры ещё и больно ударил её между
лопаток.

Я, начиная со средней школы, испытывал к Вике смесь преклонения и
презрения. Назовём это условно любовью. Да, пожалуй, я был
влюблён в неё, хотя никогда бы никому в этом не признался. Ну а
чего тут признаваться? И так всё ясно! Она была создана для
любви, вот её и любило полкласса – почти все мальчики, за
исключением, пожалуй, двух-трёх отличников, которые просто
никогда не отрывали глаз от учебников. Впрочем, все, как и я,
не признавались. Наоборот, говорили, что любить Вичку –
последнее дело, что она лет с четырнадцати «даёт» просто всем и
каждому и что получить это от неё настолько легко, что лень
и пытаться. Однако чем больше распространялись подобные
настроения, тем недоступнее она нам на самом деле казалась. Это
злило и подливало масла в огонь, так что с каждым следующим
школьным годом отношение к ней в школе становилось всё
отвратительнее.

Я, наверное, единственный, кто к десятому классу остался с ней в
нормальных отношениях, то есть не пытался при случае задеть,
уколоть или унизить. Я просто предпочитал, чтобы за меня это
делали другие. Вот и всё. Но Вика начала постепенно
проникаться ко мне доверием, которое как-то неловко было обманывать.
Пару раз я даже заступался за неё, несмотря на иронические
замечания одноклассников. Однажды она позвонила и попросила
разрешения прийти списать длинное задание по алгебре. С тех
пор Вика стала у меня довольно частой гостьей, вроде
домашнего зверька. Приходила просто посидеть, поболтать, послушать
музыку, посмотреть видео. Я тоже заходил к ней как-то и
понял, почему ей так нравилось у меня: свою комнату она делила с
сестрой и старенькой бабушкой. Я бы в этом хаосе не выдержал
и нескольких часов, а она вот, оказывается, прожила так все
шестнадцать лет. После этого открытия мне как-то даже
стыдно было использовать её визиты ко мне для попыток физического
сближения. К тому же, я понимал, что возможный отказ
нанесёт слишком чувствительный укол моему самолюбию, и предпочитал
уж лучше оставить всё, как есть. Но главное, что меня
останавливало, была неожиданная пассивность самой Вики, когда мы
оставались с ней одни. Я ожидал, что с такой девушкой всё
должно прийти само собой – какая-нибудь обольстительная поза
на диване, язычок, облизывающий губки, рука, расстёгивающая
пуговички на блузке и направляющая к дальнейшим открытиям...
Но ни фига подобного: никаких более-менее определённых
сигналов от неё ни разу не поступало. Всё это сбивало меня с
толку, и я снова и снова давал себе отсрочку.

За это время я успел проникнуться к ней тёплыми, как корпус
электрического обогревателя, чувствами, подпитывающимися от
какого-то менее легковоспламеняющегося горючего, чем любовь. При
этом любовь, конечно, тоже никуда не исчезала, а продолжала
существовать в параллельной плоскости, устраивая то и дело
лёгкие, но опасные пожарчики в моей впечатлительной душе. Но в
общем я уже рассматривал Вику как укоренившийся элемент моей
повседневной жизни, целостность которого мне небезразлична
вне зависимости от того, найду я ему когда-нибудь конкретное
применение или нет.

Теперь я думаю, почему всё это произошло именно с ней? Впрочем, я же
говорил, что по всем (народным) приметам Вика должна была
рано или поздно притянуть к себе какое-нибудь несчастье. Хотя
кто знает? Может, ничего бы и не случилось, если бы я не
познакомил её с Владом...

Да нет, неправда: не знакомил я их. И у меня есть доказательства!

–––––––––––––––-

Примечания

1.1 ОБЖ (Основы безопасности жизнедеятельности) –
предмет, введённый в российских школах в начале 90-х по образцу
отменённого в своё время НВП (Начальная военная подготовка)

(Продолжение следует)