Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

(главы из романа)

Начало

Продолжение

Глава 5. Фокус-покус-группа

Свеженазначенный губернатор Прибайкалья Никандров, на первый взгляд,
здорово отличался от бывшего губернатора Назаренко.

Назаренко был широким и квадратным, как сейф. Никандров – длинным и
гибким, как бамбуковое удилище. Назаренко был веселым и
наглым, Никандров – унылым и осторожным. Назаренко был брюнетом,
Никандров – лысым. Назаренко был пьяницей, Никандров –
бабником. Назаренко перешел в «Любимую страну» из компартии,
притом далеко не сразу. Никандров, в прошлом демократ, осознал
свои заблуждения и примкнул к Сене Крысолову с первой же
секунды существования «Любимой страны». И все-таки оба типа
имели явное сходство, помимо начальной «Н»: клянча федеральные
субсидии, и тот, и другой давили на жалость к местным
малочисленным народам.

Насколько я помню, в недрах Прибайкалья испокон веку водились
каменный уголь, марганец, железная руда, золото и бокситы. Однако
наиболее прибыльным из всех невозобновляемых природных
ресурсов по-прежнему оставалось коренное население края. Рано или
поздно эти источники госдотаций могли иссякнуть, но пока в
них теплилась хоть какая-нибудь жизнь, только дурак
отказался бы подоить казну на сотню-другую миллионов для поддержания
штанов бедных аборигенов. Правда, нынешний губернатор и
губернатор минувший изыскивали себе в Красной демографической
книге разных любимчиков. Назаренко обычно просил за
тункинцев, тофаларов, курыкан, эвенков и сойотов. Никандров же
видоизменил многолетнюю традицию. Утреннее солнце над Спасской
башней еще толком не высушило чернил на президентском указе о
его назначении, а новый глава края уже возник в моем
кабинете, чтобы ходатайствовать за вовсе неизвестных мне шапсуков,
камуцинцев и карбулаков.

Выбор Никандрова меня слегка озадачил. По всем статьям выгоднее
казались тункинцы. В отличие от народов равнин, они проживали на
склонах Восточных Саян, в таежной области на высоте двух
тысяч метров над уровнем моря, куда редко залетали орлы и
совсем не долетали налоговые соглядатаи из Москвы или
наблюдатели от ООН. Судя по местной статистике, численность этого
горного племени постоянно менялась. Она возрастала до тысячи
человек накануне субсидий и падала до трехсот после выплат,
словно ожидание денег стимулировало рождаемость, а сами деньги
обладали убойной силой чумной заразы. Иногда я всерьез
размышлял: что, если тункинцев сочинил сам Назаренко – как
прикрытие для своих финансовых комбинаций? Недаром наиболее
затратный туристско-увеселительный проект в крае, «Тункинский
Национальный Диснейленд», был сметен лавиной сразу после
освоения первых пяти грантов. Совпадение было столь подозрительно,
что зашевелилась даже неповоротливая Генпрокуратура. Зам
генерального, Тавро, пообещал доискаться, затевалась стройка в
принципе или нет. Запахло грозой. От беды главу Прибайкалья
тогда невольно спасли американцы. Они вручили нашему МИДу
спутниковые фото, деликатно осведомляясь, не начато ли в горах
Сибири – в нарушение ОСВ-9 – строительство новых пусковых
шахт для межконтинентальных ракет. После этих снимков все
признали, что хоть котлован-то Назаренко выкопал честно...

Я еще раз перелистал челобитную нового губернатора, нашел раздел
«Камуцинцы» и ткнул указательным пальцем в третью строку
сверху.

– Вот здесь у вас, Владимир Емельянович, в графе «культурное
развитие и религиозное возрождение» выставлена несуразная сумма, –
сказал я Никандрову. – Надо и меру знать. Такое впечатление,
что камуцинский народ, все двести человек, не ведает
грамоты, молится камням и в глаза не видел хотя бы Аллу Пугачеву.

Новый губернатор Прибайкалья, не вставая с гостевого кресла,
почтительно изогнулся в мою сторону – как будто на бамбуковую
удочку поймалось нечто тяжелое, вроде сома-чемпиона.

– Там все крайне запущено, – пожаловался он. – Предшественник мой
списал кучу денег на декады камуцинской музыки, моды,
прически. Вбухал миллион в фундаменты двух православных храмов, один
больше другого. Хотя сами камуцинцы, между прочим, живут в
шестовых чумах, срут в тайге, подтираются мхом... и вдобавок
у них там сплошь пережитки родового строя и языческих
суеверий...

– Что, проблема шаманизма в вашем крае все еще актуальна? –
догадался я. – Танцуют, звенят бубенчиками, вызывают предков?

– Пляски с шаманом – это уж в обязательной программе, – завздыхал
Никандров. – У камуцинцев, Иван Николаевич, такая темень в
головах! Назаренко ведь показухой одной занимался, он палец о
палец не ударил, чтоб их просветить. Они верят в хозяина
тайги, гор, воды. Верят, что всем на свете заправляют царь-рыба,
мать-олениха, отец-медведь, дед-кабан... ничего себе
семейка?

Я представил себе совместных чад от таких родителей и поежился. На
их фоне буйные глюки Иеронимуса Босха покажутся чебурашками.

– А с питанием там вообще криминал, – продолжал Никандров. – По
документам, им с каждого завоза должны были выдавать йогурты,
мясные консервы, сервелат... Вы спросите у Назаренко, куда
этот сервелат делся? Кто его кушал? Я точно знаю – не
камуцинцы. Те жрут сырую медвежатину и еще какую-то свою растительную
дрянь. Выкапывают грязные корешки, выпалывают травки,
жарят-парят... У них, стыдно сказать, чуть ли отдельная религия
есть насчет еды перед охотой. Считается, что если того-сего
поесть и нашептать заклинаний, то можно заговорить хоть
медведя, хоть злую жену...

Про себя я усмехнулся. А что, довольно похоже на тот бред, каким
меня потчевал старик Серебряный! Заговорить медведя – чем не
суперспособности? Как он их вчера назвал? Эмпатия? Телепатия?
Гомеопатия? Короче, психопатия. В нашем безбашенном мире
полюса смыкаются. Вот вам наглядный пример. С одной стороны,
мой бывший начальник: образование, гора умных книг, богатый
опыт интриг. С другого края – какой-нибудь пустоголовый
первобытный шаман. И где между ними граница? Нету. Одна шиза на
всех.

– Допустим, вы не ошиблись, – проговорил я, – и эти упущения
Назаренко имели место. Возможно. Мы вас, в общем, и назначали, чтоб
порядок был. Но не слишком ли вы размахнулись, в первый-то
день на посту? На малые народности сразу просите крупные
деньги.

Никандров изогнулся в мою сторону еще сильнее и добавил лицу еще
уныния со скорбью пополам. Мол, без финансовой скорой помощи
его мелкие народы вот-вот скукожатся до совсем уж карликовых,
– хоть на одну ладошку их сажай и другой сверху накрывай.

В качестве таракана губернатор Никандров нравился мне больше:
запросы у него были скромнее. Хотя какая разница, сколько он
украдет? Не переплюнет же он Назаренко. Моя забота – поддержать
руководящие кадры на местах. Пусть у нашего минфина голова
болит, откуда брать деньги на большие и малые нужды регионов.

– Ну хорошо, Владимир Емельянович, – кивнул я, – оставьте документы,
я доложу наверху. Ничего не обещаю, но, может, на
камуцинцев денег выделим. Пусть они разок попробуют йогурт...

Когда новый глава Прибайкальского края покинул мой кабинет, я встал
из-за стола, потянулся и глянул в окно. Прекрасно, у нас еще
по-прежнему утро. Гости из-за Урала тем удобны, что и в
Москве живут по сибирскому времени. Назначишь такому пораньше –
он и рад: носом не клюнет, даже не зевнет. Выигрыш налицо.
Никандрова я уже спровадил, а на часах только двадцать минут
одиннадцатого. И суток не прошло с того момента, как я
прописал Тиме Погодину лечебное голодание. Как он там, кстати,
не усох? Страдает? Ничего, толстякам полезно. Я не боялся,
что Тима меня ослушается и втайне слопает под одеялом хотя бы
сухарик. Административное чувство развито в нем лучше
остальных пяти.

Я нажал на кнопку селектора:

– Софья Андреевна, не появлялся Погодин?

– Пока нет, – тут же откликнулась секретарша. – И альпинистов

пока еще не спасли. «Эхо столицы» передает, что работы ведутся.

– Альпинистов? Каких альпинистов? – не сразу сообразил я.

– Шалина и Болтаева, – тактично напомнила мне Худякова. – Двух
соотечественников в Тибете, ради которых Погодин объявил вчера
голодовку. Их обоих уже заочно приняли в партию «Почва». В
ночных новостях первого канала был сюжет. Найти вам запись?

Жаль, меня вчера не просветили насчет камуцинцев, огорчился я. Мог
бы приказать Тиме поститься в их пользу. Все-таки к родной
почве ближе аборигены, чем альпинисты. И кадровый ресурс шире:
не двух – двести душ можно единовременно зачислить в
партию. А шамана – в политсовет, как руководителя местной ячейки.

– Не надо записи, – сказал я. – Лучше посмотрите, Софья Андреевна,
что у меня сегодня дальше по плану.

– Лубянка, в 10-45, – ответила секретарша. – Я как раз уже
собиралась вам напоминать. Пригласить в кабинет вашу охрану?

– Да, пожалуйста, звоните, пусть поднимаются, – распорядился я. – А
я пока спецодежду им приготовлю...

Три минуты спустя Гришин и Борин вступили на ковровую дорожку.

– Вы позавтракали? – по традиции спросил я. – Может, заказать вам в
столовой какое-нибудь мясо? Сегодня была вроде неплохая
свинина на ребрышках, с французским соусом.

– Все нормально, Иван Николаевич, спасибо, сыты мы, – степенно

произнес Гришин, – шаурмы с утра перехватили, грамм по триста.

– С горчицей, – прибавил Борин. – И пепси-колы, по маленькой.

– Тогда ступайте в ту комнату, переоденьтесь. – Я выложил на стол
два комплекта бело-синей униформы. Третий был уже на мне. –
Сегодня мы опять едем на Лубянку, к нашей фокус-группе.

При слове «Лубянка» в глазах у охранников промелькнула печаль.

– Понимаю, – посочувствовал я им. – Контингент непростой. Со
своими-то тяжко, а уж с посторонними... Шумят, орут, мешают
работать, не знают, чего хотят, и вечно им ничего не докажешь. Но
терпите, деваться вам некуда. Без ассистентов мне никак.

– Да мы, типа, не в обиде, – сказал Борин. – Надо так надо.

– Сами были такими, – поддержал Гришин. – Пока не поумнели.

Вскоре мы все трое в одинаковом прикиде – синий низ, белый верх,
рация «уоки-токи» на поясе – вышли из служебного лифта. Шофер
Санин уже знал от Софьи Андреевны, куда ехать, и страдал
заранее, беззвучно ругаясь: в любое время дня Лубянскую площадь
мучили заторы. Рождественка, Пушечная, Театральный проезд –
во всей округе битком было от рассвета до заката. Железный
Феликс, похоже, так намагнитил все прилегавшие к нему
окрестности, что и пустой его пьедестал неумолимо притягивал к себе
автомобили.

Знаменитое здание на Лубянке выстроили в конце 50-х по проекту
архитектора Душкина. Пик своей популярности строение пережило в
брежневские 70-е, а в начале 90-х, по понятным причинам,
захирело. Больше трети работников разбрелось, кто куда. Интерьер
сильно оскудел. Даже уникальные механические часы на втором
этаже перестали вдруг заводиться – после чего их сочли не
подлежащими реставрации и демонтировали. Хозяева вынуждены
были наступить на горло своим извечным принципам, отдав весь
первый этаж в аренду автосалону. Лишь в недавние времена, в
связи с новыми веяниями, хозяева сумели вернуть многое из
утраченного, а кое-что и приумножить: такой многоярусной
каруселью, возникшей на месте автосалона, гордился бы и тот,
прежний «Детский мир»...

В торговом зале первого этажа, между кукольными домиками и
игрушечными колясками, нас ждали. Замдиректора Шехтер, давно знающий
нас троих в лицо, без разговоров выдал каждому по
пластиковому бэджу – повесить у самого сердца. Теперь на два часа мы
становились менеджерами «Детского мира» и могли общаться с
покупателями на правах здешних служащих. Для руководства
магазина мы были некими сотрудниками Института маркетинга, за
которых неофициально попросил высокопоставленный чин из
Администрации президента (я сам же и попросил, позвонив по
«вертушке»). В действительности мы были воры: мы беззастенчиво
обворовывали беззащитных покупателей, от трех до шести лет. Пока
ничего не подозревающие малыши выбирали себе игрушки, я,
тайком наблюдая за ними, присваивал их интеллектуальную
собственность. Грех было не украсть готовые элементы будущей
стратегии.

Идею моей фокус-группы я нашел у одного из зубров маркетологии Рикки
Крюгера. Во время продвижения нового брэнда жидкого мыла
тот вывел попутно интересную закономерность: среднестатический
избиратель по большинству тестовых параметров соответствует
ребенку не старше восьми. Я сделал поправку на Россию и
опустил верхнюю границу на два деления. Таким образом,
моделировать наш электорат оказалось удобней всего в «Детском мире»,
на первом этаже. Идея была проста до смешного. Когда
кто-нибудь выпускает новый продукт, он старается заранее узнать
мнение потенциальных потребителей о его внешнем виде, запахе,
упаковке, а главное, выяснить бессознательное отношение к
продукту. Последнее меня особенно привлекало в этом методе.
Если мой товар и можно описывать, то лишь в категориях
бессознательного. Торгую-то я обычно сущим хламом – немолодыми
несимпатичными мужиками с похожими фамилиями, биографиями,
программами. В таком товаре без помощи невинных деток трудно
найти изюминку даже опытному модератору фокус-группы. То есть
мне, Ивану Николаевичу Щебневу.

– Гришин, Борин, – скомандовал я своим ассистентам, – быстро

расставляйте Тиму по всем стендам и начинайте делать замеры.

Небольшую опытную партию пластиковых Тим Погодиных в 1/8 натурально
величины отштамповала Нахабинская фабрика игрушек.
Обрадованные щедрой предоплатой, тамошние мастера изъявили также
готовность выпустить Погодина из меха, Погодина в виде съемного
украшения для елок, а также Погодина с мягконабивным
туловищем и закрывающимися глазами. Но я подумал, что это слишком.

Гришин и Борин достали из пакета десятка два наших пупсов, налепили
на них фальшивые ценники; вскоре Тимами украсились все
демонстрационные стенды, которые здесь, на первом этаже, были
сделаны в форме огромных разноцветных барабанов. Моим
ассистентам полагалось отслеживать реакцию фокус-групп в каждом из
отделов, проверяя Тиму на совместимость с другими игрушками.

Нашими усилиями Тима пристроился на плечо музыкального медведя,
залез в широкую ладонь клоуна-неваляшки, лег на путях игрушечной
железной дороги, оседлал резинового ежика, уселся возле
пасти динозавра, втиснулся в кукольный домик, занял сиденьице
модели гоночного автомобильчика и спихнул к подножию горы из
блесток говорящую куклу «Апрельский дождик» ценой в 365
рублей. У меня изначально была мысль сделать Тиму тоже
говорящим, даже поющим, но я не смог вообразить текст. От идеи взять
одну из его речей в Думе пришлось отказаться. Даже
украшенная музыкой Шаинского, такая песенка могла бы довести малышню
до нервных припадков...

– Есть сдвиги? – спросил я по рации через десять минут.

За это время я успел поругаться с тремя родителями, которым мой
маркетинг показался несколько агрессивным. Каюсь, для модератора
фокус-группы мне сегодня не хватало научного хладнокровия.
Я чересчур резко включился в процесс – остановка вокруг
побуждала к действию. Вероятно, не надо было на нижнем ярусе
карусели изображать льва с Тимой в зубах. Тем более, ничего,
кроме вкуса пластика во рту, я от этого не поимел. Юные
пассажиры карусели проявили к Погодину досадное равнодушие. Лидер
партии «Почва» не заработал ни одного голоса «за» и получил
всего один «против». Хмурый малышок лет трех в майке с
котиком при виде Тимы сказал: «Кака!» – и уклонился от более
развернутой оценки продукта.

– У нас пока без изменений, – сквозь шум помех откликнулся Гришин. –
В секции машинок наш объект не привлек никакого внимания.
То же в секции воздушных змеев. То же в отделе игровых
приставок. В колясочном отделе Тимой сначала заинтересовалась одна
мамаша. Но ее не устроило соотношение цены и качества.

– На железной дороге подвижек нет, – в свою очередь, сообщил Борин.
– Объект интереса не вызвал. Я пересадил его с рельсов
верхом на паровоз – результат не улучшился. Я подменил им куклу
стрелочника – тоже мимо кассы. Зато в секции номер девять,
где самокаты и скейтборды, один покупатель, примерно
четырех-пяти лет, вступил с наблюдаемым объектом в краткий словесный
контакт.

– Краткий – это сколько же слов? – полюбопытствовал я.

– Два, – доложил Борин. – Он сказал: «Вот урод!»

– Маловато, – признал я. – Тем более, что контакт не вышел из
пассивной зоны. Он ведь, я так понимаю, не попытался сбросить Тиму
на пол, наступить на него или хотя бы пнуть?

– Никак нет, – ответил мой ассистент и, ненадолго задумавшись,
предложил: – Может, нам самим, Иван Николаевич, сбросить Тиму на
пол? Кто захочет, тот сможет наступить на объекта.

Ход был излишне прямолинейным и выглядел бы явной подсказкой.
Провоцировать такие простые решения я умею без фокус-групп.

– Бросать никого никуда не надо, – объявил я. – Переходите оба к
зверюшкам и куклам. Повышенное внимание уделяйте секции
«Барби». Если Тиму станут вышвыривать из кукольного домика,
докладывайте немедленно. И сразу считайте, сколько девочек: у нас
по женским респондентам с прошлого раза большой недобор.

Следующие полчаса я пытался приманить к Тиме юных посетителей секций
обучающих игр и детских музыкальных инструментов. Выставив
Погодина вперед, как штандарт, я дудел в дуду, звенел
треугольником и собирал из пазлов батальные пейзажи. Без толку. С
горя я вскрыл дорогую японскую игру «Перл-Харбор» и
попробовал запустить радиоуправляемый самолетик с камикадзе Тимой на
борту. Но Погодин, даже в форме куклы, оказался тяжелым и
нелетучим.

– Ну что у вас? – отчаявшись, воззвал я по рации к Гришину с

Бориным. – Появились хоть какие-то новости о нашем пузане?

– С секцией «Барби» полный провал, – огорошил меня Борин. – Никто на
объект не реагирует. Те игровые комплекты, куда я вложил
Тиму вместо Кена, отказываются брать без комментариев.

Второй из охранников промедлил с ответом. А когда, наконец, его
голос неуверенно зазвучал в динамике, я сразу печенкой почуял:
есть! Я умею различать интонацию. Неуверенность неуверенности
рознь. Та, что я расслышал, была сродни осторожности
археолога, нащупавшего нечто. Мой ассистент Гришин явно боялся
сглазить.

– Иван Николаевич, – сказал он, – пройдите сюда, к динозаврам. Мне
кажется, что... Нет, вам самому лучше взглянуть.

В секции доисторических чудищ меня ждали именины сердца. Я всегда
знал, что лучшее решение – самое простое, но представить себе
не мог, НАСКОЛЬКО оно будет элементарно! Фокус-покус.

У стенда, где были выстроены динозавры, два румяных человеческих
существа в самом репрезентативном возрасте – лет четырех-пяти –
с радостным смехом бодались игрушками. Один малыш держал
какого-то крупного ящера из темной пластмассы, вроде
диплодока, за обширный хвост. Другой – нашего Погодина за литую
задницу. Раз в три секунды оба объемистых чудища соударялись
выпуклыми брюхами с громким тупым звуком. Затем малыши отводили
их на исходную позицию, чтобы опять привести в столкновение.

За реслингом следили две неодобрительные мамаши. При нашем
приближении они попытались растащить своих чад, вообразив, что вот
сейчас работники магазина поднимут бучу и заставят оплатить
амортизацию товара. Я поспешно замахал руками: нет-нет, мы не
в обиде, пусть детям будет хорошо. Мы, мол, работаем во имя
и на благо. Чем бы цветы жизни ни тешились, главное – не
дать им засохнуть. Мы даже сами готовы поливать их газировкой с
сиропом.

Как только мамаши были успокоены, а битва продолжилась, я велел
своим охранникам быстрее стаскивать сюда все пузато-габаритное –
слонов, китов, бегемотов, карабасов, карлсонов и так далее.
Всякий раз моя гипотеза блестяще подтверждалась. Войдя во
вкус, дети весело сталкивали Тиму с близкими по комплекции
созданиями всех видов, форм и рацветок. Привлеченная удалыми
воплями юных бойцов и их безнаказанностью, сюда стала
наведываться малышня из прочих секций. Я подкладывал и подкладывал
Тим, чтобы хватило на всех. Пятнадцать минут спустя нашей
куклой уже таранили штук восемь сортов игрушек, и столькими же
ответно побивали Тиму.

Ну конечно, думал я, с умилением глядя на детишек, битвы Давидов с
Голиафами сегодня на хрен никому не нужны. Эффектная сшибка
пузанов – вот что греет аудиторию. Политический цирк был
хорош раньше, но он требует хоть каких-то мозгов, а это уже не
прокатывает: нашим амебам нужна простейшая вещь – грубый
ярмарочный балаган, столкновение не типажей, но животов. Всегда
охота выяснить, кит поборет слона или наоборот... Итак, кого
же из видных толстяков мы выставим на показательную битву с
Тимой? Актера Семчева? Писателя Дмитрия Баранова? А, может,
неизменную гранд-даму вечной оппозиции Валерию
Брониславовну Старосельскую? О, это неплохая мысль – с дамы и начнем.

Едва мы покинули «Детский мир», я прямо из машины дозвонился
секретарше и попросил найти госпожу Старосельскую. А найдя,
организовать ее мне на рандеву часикам к двум. Я был уверен, что
бабушка русской демократии не откажется зайти на огонек в
самое пекло кремлевской диктатуры. По абсолютной шкале Рикки
Крюгера Лере Старосельской, я думаю, лет около трех, не более.
Ее уже раз сто покупали на детском любопытстве, и сто первый
раз купим.

Правда, есть нюанс: бабушка Лера как подлинная революционерка
склонна к экстремизму. Но в век техники эта беда поправима. Есть
много способов уберечь детку от колюще-взрывчатых игрушек.

– Кстати, Погодин не объявлялся? – спросил я у Худяковой.

– Нет пока, – ответила секретарша, – а вот Серебряный...

– Все, ни слова о Серебряном! – остановил я Софью Андреевну. –
Можете считать меня графом Дракулой, но отныне – никакого
серебра. На звонки Виктора Львовича я теперь не реагирую. Он болен,
он страдает головой, ему нужно углубленное лечение...

– Я как раз об этом хотела сказать, – уточнила Худякова. – Звонил не
сам Виктор Львович, а врач Рашид Харисович Дамаев. Сказал,
что ночью у Серебряного началось внезапное ухудшение и он
впал в кому. Сейчас он в Кремлевке, и прогноз неясен.

Ничто человеческое Ване Щебневу не чуждо. Даже милосердие.

– Раз он в ЦКБ, это меняет дело, – объявил я. – Пошлите ему от меня
в больницу... ну, допустим, цветов и апельсинов... Нет,
постойте, цветы он не любит... Значит, одних апельсинов. Три
кило, самых лучших, за мой счет. Пусть доставят в его палату.

Цитрусовых он, впрочем, тоже терпеть не может, мысленно добавил я.
Но в его состоянии их наверняка ему и нельзя. Так что, если
Виктор Львович очнется, ему будет просто приятно мое
внимание.

(Окончание следует)