Проза

Внимание! В тексте присутствует ненормативная лексика!

Начало

Продолжение

II. Клиника проф. Гамбурга

Был 1983 год. Я уже плотно сидел на транквилизаторах. Клиника
Гамбурга в те годы представляла собой по сравнению с Алтынкой
Эдемский сад. Мой лечащий врач Татьяна Петровна долго
расспрашивала меня, что же меня тревожит.

- Я боюсь, - отвечал я.

- И чего же вы боитесь?

- Ну, например, того, что я не выйду из этого здания. Эти замки, решётки…

На что Татьяна Петровна противно захихикала:

- Ну что вы, что вы, ведь у нас по выходным отпускают домой.

Меня начали пичкать антидепрессантами. Когда давали таблетки, говорили:

- Покажите язык.

Я брал таблетку в правую руку, делал вид, что глотаю, после чего
показывал язык. Потом выбрасывал таблетку в мусорное ведро.

Медсёстры говорили между собой:

- Вот один Лапшин молодец, всё выпивает. А пол-отделения таблетки в
мусорку выкидывают, паразиты.

В диагнозе «шизофрения» всё ещё сомневались. Предложили пройти сеанс
гипнотерапии. Молодой врач Скатин с оптимизмом взялся за
это дело. Мне было немного жаль его, поскольку как человек он
был весьма симпатичен. «Надо помочь молодому врачу, - думал
я, - попробую расслабиться и, хрен его знает, может быть, и
войду в какой-нибудь транс». Но, как мы ни старались, всё
было тщетно. Тем не менее Скатин верил, что погружает меня в
глубокий гипнотический сон. В течение недели я собирал для
доктора цветочки, ловил лягушек и паучков, иными словами,
делал всё, чего он хотел сам. Как-то раз, когда я сидел с
закрытыми глазами, я расслышал цоканье каблучков.

- Сейчас, - промолвил Скатин, - с вами будет разговаривать другой гипнолог.

Другой гипнолог, а именно Татьяна Петровна, не заставила себя долго ждать.

- Больной, - произнесла она, - нарвите цветов и подайте мне.

«Ладно, выдра, - подумал я, - пора прекращать это безобразие».

Я сделал движение руками и подал невидимый букет молодой женщине.

- Что это за цветы, больной? - выдохнула она с нежностью в голосе.

- Это белена, Татьяна Петровна, - спокойно ответил я.

После чего я расслышал растерянный шёпот гипнотизёров.

Сеанс закончился. Я вошёл в ординаторскую и увидел следующую
картину: пять или шесть психиатров сидели и пили из блюдечек чай.

- Простите, господа, - сказал я, - давайте вернёмся в реальность.
Никаких жучков, жаб и одуванчиков я не вижу, более того,
сымитировав ваш голос, товарищ Скатин, я усыпил свою супругу, не
досчитав до десяти.

Психиатры озадаченно и растерянно переглянулись между собой.

Контингент в клинике Гамбурга разношёрстный: от докторов наук,
художников, поэтов до полных дегенератов. Мишель Фуко писал, что
психиатрия как наука базируется на собственном незнании. У
психов всё проще. У них было другое, более простое изречение:
коль в стене открыты люки, и из них течёт вода, не
волнуйтесь, это глюки, так бывает иногда.

По длинному сводчатому коридору психушки постоянно вышагивала одна
троица: здоровенные молодые парни-дебилы. Дни напролёт они
ходили, взявшись за руки, и пели одну и ту же песенку:

Когда б в Москве я не бывал,

куда хотел, туда попал,

а мой приятель достаёт

индийский чай, башкирский мёд…

-Ты-ты-ты, - быстро-быстро говорил один из них, по кличке
Очаровашка, пухленький, агрессивный мальчонка, - ты-ты-ты, я
правильно-правильно-правильно пою? - обращался он ко всем.

Никто даже и не думал отвечать на этот вопрос.

-Вжик-вжик-вжик, - противно скрипели шлёпанцы.

Троица продолжала своё шествие по коридору из конца в конец,
туда-сюда, туда-сюда.

Очень больной человек Борис Соломонович не выдержал и заорал:

- Да прекратите же вы, суки… ёбаные! Какая, право, гадость!

Троица замолкла минут на пять. Затем, не сговариваясь, они гаркнули
другую песню:

- Дойчен зольдатен

гибен официрен,

айн цвай шпацирен,

юдо-юдо-ах! Ха-ха-ха-ха-ха-хах!

-Вжик-вжик-вжик, - скрипели шлёпанцы.

Борис Соломонович укрылся одеялом с головой и принялся сам себя успокаивать:

«Я не боюсь фюрера, я не боюсь фюрера, я не боюсь фюрера…»

- Гитлера ты боишься, - сказал Очаровашка.

Эффект был подобен удару грома. Борис Соломонович заревел и,
выставив вперед волосатые руки, бросился на больных людей.

- Ты-ты-ты, помогите! Ненормальный! - закричал Очаровашка, бросаясь
к кабинету зав. отделением Маргариты Васильевны.

Полчаса в коридоре стоял шум, гвалт, грохот. Бориса Соломоновича
связали. Противные песни возобновились.

Среди пациентов были весьма серьёзно больные люди. Как-то завезли
белого, пухлого, кудрявого еврейского юношу, которого я
прозвал Звёздный мальчик. Вначале за ним было любопытно наблюдать.
На цыпочках, поохивая, поахивая, он подкрадывался к
туалету.

- Тише, смотрите, опять Звёздный мальчик в сортир пошёл… Сейчас начнётся…

Дойдя до дверей туалета, Звёздный мальчик взвизгивал, затем
стремительно бросался обратно в палату. Всё это сопровождалось
дикими воплями. Как выяснилось, этот мальчик боялся сходить в
туалет, он считал, что вместе с калом из него вылезут все
внутренности.

На втором этаже, в женском отделении, лечилась девочка Света. Мы с
ней познакомились на прогулке. Она мне рассказала, что её
больше года преследовала одна и та же галлюцинация.

- Представляешь, Миша, я почти не выходила из дома, потому что все
улицы представлялись мне покрытыми человеческими руками.
Женские руки были с маникюром на ногтях, на пальцах сверкали
бриллиантовые кольца, мужские руки были мозолистыми и
волосатыми. Но весь ужас заключался в том, что все они были живыми.
Иду я, наступаю на них, они стонут от боли, шевеля при этом
пальцами. На местах, куда я наступила, оставались большие
лиловые синяки.

Ещё одна пациентка Гамбурга рассказывала мне следующее:

- Летела я как-то раз в самолёте, глянула в иллюминатор, и - о Боже
- рядом с нашим авиалайнером летел огромный золотой
православный крест. От увиденного я едва не лишилась рассудка.

Первое моё знакомство с «патриархом» - Александром Львовичем
Гамбургом - состоялось спустя неделю после лечения на Алтынке.

Сноска для читателя: Александр Львович был человеком артистической,
тонкой натуры, с примесью лёгкого авантюризма, о чём
свидетельствуют его поступки, в частности следующий: будучи на
каком-то симпозиуме в ФРГ, а именно в Гамбурге, он посетил там
обувной магазин, где ему очень понравились дорогие ботинки.
Профессор, хоть и был хитрым от природы, не догадался, что за
ним следит капиталистическая видеокамера, и совершил кражу,
надеясь на то, что никто об этом не узнает. Но, по
неизвестным причинам, за пазухой доктора при досмотре был обнаружен
только один ботинок. Зачем советскому учёному один ботинок?
Профессор, наверное, и сам этого не осознавал. Сведения об
этом мелком инциденте за границей достигли Саратова, медики
от души смеялись за глаза над бедным профессором. Еврейская
медицинская элита, дабы защитить своего представителя,
выдвинула туманную теорию, что Гамбург страдал клептоманией.

- Я слушаю вас, деточка, - обратился А.Л. ко мне, - итак, вы
жалуетесь на трансплантацию мыслей в пространстве?

- Не совсем так, доктор, - заметил я, - на материализацию мыслей.

Профессор сонно улыбнулся и, обращаясь к коллегам, сказал, что имел
в виду то же самое. В эти секунды я вспомнил тот самый
злополучный ботинок.

- Ну что же, - продолжил Гамбург, - вам придётся пройти инсулиновые
шоки, которыми будет заведовать уже знакомый вам доктор
Скатин. Ступайте с богом.

При последних словах профессор осенил меня крестным знамением. Да и
всякий раз, когда Гамбург посылал кого-либо на пытки, он
крестил пациентов, порою даже доставал при этом из кармана
маленькую иконку.

Шоки бывают трёх видов: инсулиновые, атропиновые и электрошоки. Если
говорить сжато и просто, мучительны только атропиновые
шоки. Вас фиксируют скрученными простынями на койке, через
капельницу в вену вводят атропин. Вот тут-то и начинаются все
прелести предсмертных мучений: троится в глазах, начинаются
страшные галлюцинации, затем судороги, удушье и т.д. И вы всё
это чувствуете, зовёте на помощь. Эти минуты являются для вас
сущим адом. А потом наступает кома (шок). Тогда в вену
моментально вводят эзерин, тем самым выводя вас из коматозного
состояния.

Другие виды шоковой терапии - инсулиновые и электрошоки - не
сопровождаются мучениями. При электрошоках через мозг пациента
пропускается электрический разряд, при этом пациент теряет
сознание. Несколько секунд он бьётся в конвульсиях, но потом,
после выхода из коматозного состояния, совершенно не помнит об
этом. Часто он забывает, как его зовут, что с ним было до
шока. Так, например, со мной лежал один медик, который
подписался на электрошоки. Он страшно волновался. Принесли
генератор, подсоединили к голове электроды, дали разряд, и он впал в
кому. Очнувшись, он сказал: когда же, наконец, мне сделают
этот шок? На что я ему сказал, что всё уже закончилось, но
он мне не поверил. При инсулиновых шоках часто бывают
приступы тахикардии, да оно и понятно: вы лежите связанный и
смотрите на капельницу, считая по каплям, сколько вам осталось
жить на этом свете. Это, мягко говоря, малоприятно. Затем
провал… вам вводят глюкозу - и вы просыпаетесь, начинаете видеть
расплывчатые контуры склонившихся над вами медработников.
Контуры становятся всё резче, мир медленно возвращается к вам.
Затем снова укол глюкозы, чтобы не было повторного шока, и
кружку с сахарным сиропом.

В психушке, как и на зоне, существует понятие «шмон». У всех
постоянно что-то ищут в тумбочках, под матрасами, под подушками.
Ищут колёса, бритвы, ремешки и даже почему-то наручные часы,
которые по каким-то причинам считаются весьма опасными для
здоровья.

У меня в тайном кармашке трусов всегда было три конволютки
реланиума. Рано утром я выпивал пять-шесть таблеток и спокойно
ложился на шоки. Весь медперсонал удивлялся, отчего у меня никогда
не бывает судорог во время шока. Для психиатров это был
нонсенс.

Да, что и говорить, люди боялись шоков. Срабатывал инстинкт
самосохранения. Особенно со стороны было страшно слышать дикие,
нечеловеческие вопли пациентов, издаваемые в бессознательном
состоянии. Многие няньки и медсёстры бросали свою работу в
клинике только из-за этих воплей.

- Я лучше, Зин, в операционную пойду, - говорила одна медсестра
другой, - чем этот рёв слушать…

- А вон Лапшин лежит спокойно, как мертвец, всё ему нипочём.

Как-то раз стали привязывать к койке здоровенного деревенского
парня. Даже при этом он орал так громко, что одна из капельниц
треснула, пришлось заменять. Доктора матерились. Наконец,
связав беднягу, они вздохнули спокойно.

Доктор Скатин постоянно осведомлялся у больных, что они чувствуют до
и после шока.

- Сергеев, как вы себя чувствуете?

- Да вы знаете, доктор, у меня голова почему-то очень сильно болит.

- Это допустимо, - отвечал Скатин.

- Сердечко немножечко того…

- Это допустимо…

Слово «допустимо» было допустимо во всех случаях, кроме одного.
Однажды я сказал деревенскому парню, который так сильно орал,
что разбилась капельница, чтобы он ответил Скатину, что видел
огромного чёрного паука размером с тумбочку.

Обход…

- Как дела?… Допустимо.

- Как вы себя чувствуете?… Допустимо.

- Сергеев, ну а вы?…

- А чё я… Я видел паука. Вот с эту тумбочку размером.

- Это допу…

Эффект был такой, будто Скатину вонзили в задницу перочинный нож.

Скатин подпрыгнул на месте и бросился вон из инсулиновой палаты.
Через несколько минут бугая окружила целая свита.

- Ну чё вы ко мне пристали? - огрызался Сергеев, - паука, паука я
видел, чё тут такого?

Но всякий раз, ложась перед шоками на койку, я страшно боялся. Ведь
инсулин - это не таблетки, которые можно выбросить в
мусорное ведро.

Возможно, инсулиновый шок менее опасен в отношении летальности, чем
атропиновый и электрошок. Но один из моих приятелей как-то
во время процедуры инсулино-шоковой терапии оказался на
волосок от смерти - у него развился анфилактический шок.
Реаниматорам удалось его спасти.

Теперь вернёмся к мерам безопасности, заведённым в психиатрических
лечебницах. Порою трудно бывает проследить состояние того или
другого пациента, их поведение непредсказуемо. Тамара
Абрамовна Карасик была убита кирпичом, завёрнутым в наволочку, на
глазах у своего сына только лишь за то, что не разрешила
пациенту уйти домой на выходные. При мне один больной облил
себя растворителем, который забыли маляры, поджёг себя и стал
живым факелом метаться по отделению. Кто-то накинул на него
одеяло, его спасли. Получив ожоги третьей степени, он
бродил, как мумия, по отделению, перевязанный бинтами.

Система Роланда Лэнга, изложенная в его книге «Расколотое "я"»,
утверждающая, что химиотерапия бесчеловечна по отношению к
душевнобольным, потерпела провал. Да оно и понятно почему. Я
видел людей с ярко выраженной формой параноидальной шизофрении,
которые могли сделать с собой или с другими все что угодно,
поскольку сознание их было блокировано. После обкалывания
мощными нейролептиками некоторые из них становились вполне
вменяемыми. Существует зловещий симптом Кандинского-Клерамбо,
при котором больной страдает слуховыми галлюцинациями, т.н.
голосами. Эти голоса могут приказывать им совершить то или
иное действие, управляют их поведением. У меня были знакомые,
страдавшие этим заболеванием: Леночка Тарасова, Лариса
Грекалова, Игорь Филлипенко… Они все наложили на себя руки.
Лариса вскрыла себе вены, Лене Тарасовой казалось, что за ней
следят невидимые агенты, читают все её мысли. Она бросилась с
балкона, сломала себе шею. Игорь Филиппенко, не в силах
бороться с тяжёлым недугом, выпил какого-то клея. Этот клей
убивал его более часа: удушье, паника… Он сильно кричал, клей
стягивал ему гортань, пищевод. Как ни старались врачи, спасти
Игоря не смогли.

С «первого захода» группу я не получил. Через год пришлось ложиться
снова. В психушке я встретил своего друга - Алексея
Сперанского, о нём следует сказать поподробнее. Лёша - очень
одарённый человек. С красным дипломом он закончил мединститут, в
аспирантуре имел три научные работы. Кроме того, он хорошо
рисовал, играл на гитаре…

- Сижу я как-то на уроке, в пятом классе это было, лицо у меня
отсутствующе, жую мускатный орех. Учительница посмотрела на меня,
махнула рукой и говорит: «Чего со Сперанского взять,
наркоман». А ведь как в воду глядела, сука…

Алексей был начисто лишён страха смерти, инстинкта самосохранения.
Пил он абсолютно всё: вино, спирт, барбитураты,
транквилизаторы, нейролептики. Он собственноручно изготовлял сильнейшие
психоделики, которые употреблял в немерянных количествах,
доведя себя таким образом до мозговой интоксикации,
проявившейся в эпилептических припадках. Благодаря последним он и попал
в психушку. Ему дали первую группу. Тем не менее, сознание
его не пострадало. Ко всему он не переставал относиться с
юмором. Он как-то рассказывал:

- Не буду тебе говорить состава, Мишель, слишком хвост большой
(хвост - т.е. химическая формула). Короче, принимаешь, и хорошо
так! Сидишь у себя дома, а комната постепенно начинает
заполняться многочисленными гостями. Ведётся длинная
непринуждённая беседа… И вот, сидишь так день, второй, третий, ну а потом
хуёво, конечно, когда видишь вместо ангельских лиц,
окружавших тебя вначале, тупые морды врачей и железные решётки на
окнах… Вот ты, Лапшин, знаешь, к примеру, как надо правильно
«Анапу» пить?

- Правильно? Такую гадость? Да её глоток сделаешь, и вывернет.

- Да нет, ты послушай. Надо поголодать дня два-три. Потом встать
утром часиков в пять, в шесть, взять три бутылочки Анапки,
налить один стакан, выдохнуть, выпить, налить второй, выдохнуть,
выпить, третий - то же самое, и так - до конца третьей
бутылки. И хорошо-о-о-о!

- Господи, - изумился я, - так ведь потом как хуёво будет!

- Причём тут потом? - спокойно ответил Лёша. - Главное, как ты себя
будешь чувствовать на протяжении 15 минут.

По вечерам мы развлекались с Алексеем следующим образом. Почему-то в
это время в больнице пробивало на жратву, я закидывал
удочку:

- Лёш, расскажи что-нибудь интересненькое…

- А знаешь, Мишель, какие в морге крысы? - отвечал Алексей, глядя на
разложенные на тумбочке бутерброды, - жёлтые такие,
здорове-е-енные, мертвечинкой питаются.

- Эй, да прекратите вы там, - возмущался кто-то, зажимая рот, -
пожрать спокойно не дадут.

- А вы кушайте, кушайте… В морге, Мишель, только один холодильник
работает, который с фруктами: бананы, ананасы там, хурма
всякая - хачики хорошо платят. А вокруг вонища стоит - жуть! А
фруктам хоть бы хны.

Врачи частенько интересовались у меня:

- Михаил Рэмович, что это вы там со Сперанским больным рассказываете?

- А что такое?

- Да вот жалуются. Ужасы какие-то. Есть, спать не могут.

- Русскую классику, - смирено отвечал я, - Достоевского, Куприна, Амфитеатрова.

Кстати, насчет Ф.М. Достоевского. По каким-то причинам психиатры до
смерти боятся этого автора. Достаточно один раз произнести
его имя - и все, вам хана. На вас ставится большой и жирный
крест. Читайте на здоровье все, что угодно: Кафку, Беккета,
Паскаля, Деррида, Библию, «Курочку-Рябу», Коран, «Три
поросенка» - это все ничего. Что же касается Достоевского, то это
очень страшный и подозрительный писатель.

- Да уж вы лучше того, не рассказывайте.

Когда Сперанский появлялся в клинике Гамбурга, больница
автоматически переходила на какой-то другой режим. Повсюду воняло
индийской коноплёй. Помимо чифира, Алексею в здоровенных термосах
приносили вино. По совершенно неведомым каналам в отделении
появлялись разные наркотические дефициты: этаминал натрия,
ноксерон и даже промедол. Медики не знали, как бороться с
этим беспределом. Что касается Сперанского, он вёл себя, как
некоронованный король, разговаривал с врачами как со
школьниками.

- Лёша! - вопрошала зав. отделением Маргарита Васильевна - Откуда в
больнице берутся сильнодействующие средства?

- А я откуда знаю? Вы про чифирь, что ли?

- Да нет, не только…

- А что вы, Маргарита Васильевна, - Алексей закидывал ногу на ногу,
- если хотите отучить меня от единственного развлечения в
моей нелёгкой жизни, знайте: как пил чай, так и буду его пить!

На этом беседы и заканчивались.

С Алексеем Сперанским мы продолжали общение не только в мрачных
стенах дурдома. Помню, как-то мой приятель Игорёк, начитавшись
Кастанеды, Грофа и другой чепухи, решил попробовать, что
такое ЛСД-25. Я навертел номер Лёши и спросил у него, не может
ли он уделить нам минут тридцать. Алексей ответил
утвердительно. Встретив нас с Игорем, он осведомился, чем он может быть
полезен.

- Да вот, - ответил Игорь, - решил закинуться кислотой. Вы не можете
её для меня раздобыть?

- А, хуйню-то эту… От неё потом привкус не очень приятный во рту.

- Ну а что вы мне можете посоветовать?

- Записывай, - махнул рукой Сперанский. Лёшин голос был вял и
бесцветен, и было в этом голосе что-то жутковатое. Игорь взял
ручку и принялся записывать на клочке бумаги:

4 таблетки сиднокарба

3 - паркопана-5

1 таблетка радедорма

5 таблеток димедрола

2 таблетки кодтерпина

3 таблетки эфедрина.

- Вот, пожалуй, и всё. Хотя, вот чёрт, чуть было не забыл: 2
таблетки феназепама.

- А что произойдёт, если обойтись без феназепама?

- Произойдёт следующее, - меланхолично ответил Сперанский, -
представь себе, что твоё ухо приковано к бетонной стене, а с другой
стороны этой стены, аккурат на уровне твоего уха, работают
два слесаря, в их руках здоровенная электродрель с метровым
сверлом. «Ну чё, - говорит один работяга другому, -
приставляй сверло вот к этому месту, чтобы оно, пробуравив стеночку,
вошло ему в ухо, а затем в мозг». Ты стоишь и всё это
слышишь, ну а сделать ничего не можешь, у тебя просто нет сил
оторваться от стены.

Игорь заворожённо слушал Сперанского. Лицо его лишилось жизненных красок.

Когда мы вышли из квартиры Алексея, Игорь отдышался и пробурчал
каким-то загробным голосом:

- Нет, да это просто монстр. Честное слово… Нет, нет… Ну их на хуй,
все эти психо… психоделики.

К месту будет сказано: далеко, далеко ушли от нас иностранцы. Что
они понимают в допингах или хотя бы в неофициальных спиртных
напитках? Героинчик, кокаинчик, марихуана… детство всё это.
Сашка Ханьжов рассказывал, как пьют дихлофос. Обычно, когда
похмеляться нечем, нальёт работяга бензинчику в 250-ти
граммовый стакан, ёбнет - и нормально. Вот дихлофос - более
серьёзная вещь. Сядут мужики, сольют баллон в ёмкость с водой,
размешают. Затем делают ножичком тонкие разрезы на запястьях.
Окунут кончик пальца в яд и этим пальцем - по ранке
кровоточащей - водят туда-сюда, туда-сюда… Когда кровь перестанет
сворачиваться, вот тут-то и можно пить. Ни секундой раньше, ни
секундой позже, не то - хана. А эффект таков: ёбнули
дихлофосику, быстро-быстро заговорили непонятно о чём, и вдруг -
хуяк- попадали все, как громом пиздануло. Бориска Узунов
рассказывал еще более зловещую историю, её можно смело заносить в
фильм «Секретные материалы».

- Есть, - говорил он, - такая штучка, жидкость для очистки примусов.
И пить её надо так: на 100 миллилитров воды 7 капель,
главное - не ошибиться. Больше - нельзя, да и меньше не советую.
На пузырьке с жидкостью синего света нарисован оскаленный
череп с костями и надпись - «Беречь от детей». Как-то выпили
мужики на рыбалке, сидят, природой любуются. Один встал и
пошёл к речке, на берегу сидел чрезвычайно хмурый рыбак. Он
тупо смотрел в воду. Заслышав шаги, рыбак с трудом повернул
голову и обречённо спросил:

- Похмелиться есть чем?

- Ну, есть, - последовал ответ. Мужик достал из кармана синий флакон.

- Дай!!! - руки рыбака задрожали.

- Сам бери, - резонно ответил мужик и поставил флакон на пенёк.

И тут произошло чудо. Рыбак махом выдул всё содержимое пузырька.
Лицо его мгновенно озарилось небесной улыбкой. Как будто именно
в этот момент он понял, для чего живёт, и как прекрасна эта
жизнь.

- Есть, блядь! - он подошёл к своим снастям, сграбастал всё в кучу и
швырнул в речку. Затем стремительно направился в сторону
посадок…

Через несколько дней родственники того рыбака заявили в милицию о
его исчезновении. Прибыли менты с собаками. Но всё было
тщетно. Следы обрывались возле лесопосадочной полосы. Рыбак словно
бы растворился, испарился, попал в иной мир, воспарил на
небо…

(Окончание следует)