Проза

Начало

Продолжение

Незадолго до

… Незадолго до этого по телевизору показывали какой-то исторический
фильм, где рыцарь подходит к разнаряженной даме, и торжественно
говорит ей, что у нее, мол, прекрасные волосы, и что он отныне
будет ее ото всех защищать. Я смотрела этот фильм, мама смотрела
этот фильм, и все смотрели этот фильм, потому что тогда было всего
три канала, и выбирать было особенно не из чего.

Так вот, я тогда расставляла в песочнице своих кукол, или еще
что-то делала, когда ко мне подошел высокий темноволосый мальчик
(он казался мне очень высоким!) Я знала, что его зовут Миша, и
что он старше меня на год – значит, ему было семь лет, или около
того. Миша сказал мне, что я очень красивая, и что у меня красивые
волосы, и что теперь он будет меня всегда защищать. Мне это ужасно
понравилось. Но тут мама схватила меня за руку и стала вытягивать
из песочницы. Как обидно! По-моему, Мишу с другой стороны тоже
кто-то вытягивал. Вытянули меня из песочницы, и повели домой.
Так мы с Мишей больше никогда и не встретились.

Вот такая у меня была первая любовь. А у тебя?

Молодость

Девочка в длинной льняной рубахе смотрит на меня, смотрит мне
в глаза. От этого взгляда дрожь пробегает по телу и во рту становится
сухо. Ее голова повязана медицинским бинтом, сквозь который проступает
темная запекшаяся кровь. Ее губы – тонкая бледная полоска. Она
– неизбежность.

Сквозь мутную оболочку моих глаз девочка смотрит прямо в меня,
и моя душа становится разболтанной и расхлябанной, и уже больше
нет сил стоять на земле. Все распадается на части и куда-то плывет.
Толстый удушающий ком забивает мне горло. Куда девать дыхание?

Мои глаза оплавились, и теперь я больше ничего не вижу, кроме
себя, и забинтованного умирающего ребенка. Каждый кусочек моей
кожи вздрагивает. Сердце превращается в тяжелую арматурину, и
дробит мне ребра вместе с мясом. Я забываю все. И вечер, и трамвайную
остановку, и музыку, и теплые коричневые соски. Все иллюзия, ничего
не было. Остаемся только мы с девочкой.

Как я мечтаю... как бы я хотел избавиться от этого состояния –
инобытия кошмарной голограммы, где существуют только я и девочка
с окровавленным бинтом. Что я не сделал? О чем забыл? Девочка
подходит ко мне и говорит: «Товарищ комиссар... Товарищ комиссар!».

Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На крондштадтский лед.

Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади 
Убивали нас.

Но в крови горячечной
Поднимались мы,
И глаза незрячие
Открывали мы.

Возникай,  содружество
Ворона с бойцом!
Укрепляйся,  мужество
Сталью и свинцом.

Чтоб земля суровая
Кровью изошла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла!
.....................................
Не погибла молодость,
Молодость жива!

Красный командир впереди! Красный командир, некогда рыдать.

Шашка наголо. И огонь в груди.

Красный командир впереди.

Рассекает стальным клинком воздух, и кричит. Кричит: «За мной!»,
«В атаку!», «Ура»! Рокот копыт и крики людей. Выстрелы и стоны
сливаются в «один протяжный вой», и нет, нет больше желания, желания
больше нет. В атаку, товарищи! Вперед, за дело Ленина! Есть! Есть!
Есть!

Штыки и приклады. Глаза и нервы.

Командира убивают. Три раза ему стреляют в спину и два раза стреляют
ему в грудь. А он продолжает скакать и размахивать саблей. Он
рубит направо и налево – смерти для него нет. «И огонь в груди».
Теперь огонь везде. Огонь внутри. Комиссар медленно сползает с
коня, блюет кровью и задыхается. Дело в том, что он уже и так
был мертв. Делает свои последние вздохи. Прекращает.

Кого-то душат слезы.

Товарищи! Он вовсе не хотел умирать, он хотел жить. У него была
лукавая усмешка в уголках губ и кудрявая темноглазая дивчина в
белой украинской хате. Он хотел жить, хотел петь, хотел смотреть
на солнце в резных листьях дикого винограда. Он был очень молод,
настолько молод, что всегда глядел вперед, и не обернулся, когда
ему три раза выстрелили в спину. Он был настоящим бойцом, товарищи,
мировая революция была для него важнее собственной жизни! И он
пал! Теперь ковыли в бесконечных степях хранят его первобытную
грусть. Он спит там, под камнями и курганами, там, где лежат наши
предки. Могучий Велес и светлокрылый Стрибог потчуют его пьяным
медом. Русалки творят по нему тризну и сестры-тучки в небе роняют
слезы, вспоминая о молодом комиссаре.

Но это еще не все, товарищи! Есть одна вещь, которая куда важнее
всего этого!

Когда он упал со своего боевого коня, когда он раскинул руки навстречу
Древнему и увидел каменные лица богов, тогда к нему пришла мать.
Она омыла его окровавленные виски студеной невской водой, расправила
гребнем его разметавшиеся волосы и смежила ему усталые веки. Охладила
его пожар морозным чухонским ветром. Мать вернулась к сыну, или
сын вернулся к матери. Если бы он был жив, то пролепетал бы: «мамма».
А она расплела свои седые косы и пошла босиком по травам через
тридевять земель.

Эх, да как угасла-то свеча местная,
Закатилось-то звезда,
Поднебесная моя светла звездонька –
Не стало млад царевича.

Товарищи коммунисты! Не погибла молодость, молодость жива! Она
будет жить, товарищи! Будет жить, даже перегрызая собственный
спинной мозг и упиваясь лимфой! Все это поклеп и буржуйская пропаганда,
товарищи! Красный командир не умер! Красный командир впереди!

Нас водила молодость
В сабельный поход...

С трудом доползаю до тумбочки с медикаментами и судорожно глотаю
две таблетки риспалепта. Девочка в белой рубашке смотрит в меня.
Ее взгляд выражает нечто животное, нечто гордое, застилающее оплавленный
взор и дающее опору стесненному дыханию. В последнее время ко
мне приходят жуткие видения. Закрываю глаза и усиленно массирую
виски. Минут через десять или около того наступает «стойкий эффект»
– галлюцинация исчезает, и я остаюсь наедине с самим собой. Мысли
в голове приходят в порядок. Поднимаю свое избитое тело с пола
и перетаскиваю его на лоснящуюся поверхность мягкого кресла.

Нейролептики – дар Божий.

«Главная особенность нейролептиков – способность купировать все
основные проявления психоза (возбуждение, бред, галлюцинации),
а также сдерживать дальнейшее развитие заболевания и предотвращать
его повторные приступы. Нейролептики обладают широким спектром
свойств, они могут быть использованы практически при всех психозах,
нередко бывают полезны при мягких, непсихотических расстройствах...

... требуется при наиболее злокачественных формах шизофрении.
Нейролептики оказываются эффективными и при вариантах болезни
с преобладающей негативной симптоматикой. Данный эффект позволяет
также обрывать острый приступ болезни и приводить к ремиссии.
В этом смысле эффект нейролептиков можно сравнить...

... Шизофрения [F 20] – хроническое психическое эндогенное заболевание,
возникающее, как правило, в молодом возрасте... общим свойством
всех симптомов является внутренняя противоречивость, нарушение
единства психических процессов (схизис)...

... является довольно распространенным заболеванием. Хотя данные
разных авторов не совсем совпадают, в большинстве стран число
больных составляет около 1% населения. Каждый год выявляют от
0,5 до 1,5 новых случаев на 1000 населения, наибольшие показатели
заболевания приходятся на возраст от 20 до 29 лет. Женщины и мужчины
заболевают примерно с одинаковой частотой, однако...»

Incognito

Она повернулась ко мне и сказала: «Но ты сохраняешь Incognito».

А? Что я сохраняю? Да, может быть. Может быть Incognito. Это старинное
философское слово, но, возможно, я сохраняю именно его.

А что же такое, в сущности, Incognito? Интересно…

Бабушка кормила мальчика киселем. Мальчик часто болел и поэтому
не отличался особенным аппетитом. Бабушка говорила, что ему нужно
больше кушать, чтобы поправиться. И ребенок ел, преодолевая вялость,
слабость и нежелание желать. Он чувствовал, что это слишком тяжело
для него: ему хотелось лечь в кроватку, накрыться с головой стеганым
одеялом, чтобы было темно и тихо, и греться.

Бабушка принесла тарелку с горячим вишневым киселем и блестящую
алюминиевую ложку. С улицы пахло сиренью.

«Вот, – сказала бабушка, – на дне этой тарелки сидит коза; если
ты съешь весь кисель, то ты сможешь ее увидеть».

«Как, – удивился мальчик, – на дне тарелки – коза?»

«Да», – подтвердила бабушка, поправляя залитый майонезам фартук.

«Самая настоящая, целая коза?»,– еще раз недоверчиво осведомился
мальчик.

«Да», – прозвучал бабушкин голос уже из кухни.

Мальчик с удивлением воззрился на тарелку. Она была до краев полна
свежим густым киселем, и что же там именно было на дне, разглядеть
не было возможности. Мальчик жил в деревне, и много раз видел
коз, коров, кур и т.п., но предположить, что такое крупное и вонючее
животное, как коза, располагается на дне тарелки с киселем? В
это верилось с трудом. Мальчик вообще относился ко всему скептически
и саркастически, и не верил даже в красноносого старца Деда Мороза,
исправно приносящего в новый год шоколадки и цветные фломастеры.
А тут говорят, что коза в тарелке живет!

Но сама возможность пребывания козы на дне тарелки настолько сковала
(или наоборот, раскрепостила?) воображение, а вслед за ним и волю
мальчика, что он принялся быстро хлебать блестящей ложкой горячий
кисель, уже не чувствуя усталости или пресыщения. Он ел быстро
и осторожно, чтобы ненароком не спугнуть козу и в то же время
успеть добраться до нее раньше, чем она уйдет щипать травку или
пить водичку. Он ел, ел, ел, и вот, из-за густой розовой пленки,
ему начал открываться смутный образ. Мальчик зажмурился. Почему-то
он подумал, что лучше будет зажмуриться. Он доел кисель с закрытыми
глазами, и ясно расслышал, как ложка ударяет и скоблит по опустевшей
тарелке.

«Странно, – сказал себе мальчик, – коза должна звучать иначе».
И открыл глаза.

О природа! О искусство! О язык, вечно вводящий нас в заблуждение
своими фигурами и апориями! О людская доверчивость! О женская
манипуляция! Нет предела возгласам и заламываниям рук предела
нет. На дне тарелки мальчик увидел нарисованную козу. Она была
нарисована. Обыкновенная лубочная коза, с платочком вокруг морды
и гармошкой в рукчках-копытцах. Мещанская увеселительная картинка,
не более.

Как же после этого верить людям? Как после этого верить в людей?
Нет уж, лучше верить в Деда Мороза!

Тут в комнату залетел большой мохнатый шмель, и мальчик громко
позвал бабушку.

…Так вот оно что. Шмель, весна и запах сирени. Вот, что значит
«хранить старые слова». Понятно.

А что значит «сохранять Incognito»? «Сохранять»? Где оно хранится?
Кто ответственен за его хранение? Я не знаю, но, кажется, догадываюсь.
В любом случае, вышеприведенный текст ничего не объясняет. Придется
писать дальше.

Язык

Поэт сказал: «счастье осталось на кончике языка».

Больше он не говорил о счастье.

В руках моих

В руках моих почтовая открытка, на оборотной стороне которой большими
желтыми буквами написано «смысл». На лицевой стороне нет ничего
– белая блестящая мягкая поверхность. Да и что могло бы там быть?
Какие-нибудь плюшевые звери с развесистыми ушами или поздравление
с Днем Бульдозериста? Все равно неприятно. Наша графоманиакальная
культура, как правило, не оставляет неисписанных пространств,
не оставляет никаких ничем не заполненных пустот, не взирая на
все старания тов. Пелевина. Беру пахучий красный маркер, и на
лицевой стороне открытки пишу такое же слово «смысл». Только пишу
еще размашистее, сильнее надавливаю на пластиковый колпачок, чтобы
«смысл» сразу бросался в глаза.

Нет, я не хотел. Я слушал песенку по радио, жевал питательный
батончик, любовался фигурками нэцкэ на прилавке торгового павильона,
ощупывал глянцевый буклет компакт-диска, но вовсе не хотел этого
«смысла». Просто так получилось.

Нет, ты хотел. Раз уж так «получилось», то в глубине души ты хотел
этого и стремился именно к этому.

Ты лжец, запомни: ты – лжец. Всегда говоришь неправду. Везде неправ
– и слева неправ и справа неправ. Неправомерен. Прекрасно знаешь,
что любой «смысл» отдает ядовитой желчью и утлым чувством вины,
что «смыслы» вообще возникают исключительно из окривленной пятнистой
совести. Испачкал такую чистую, такую непорочную вещь своими мерзкими
красными буквами, а сам несешь какую-то ересь про радиовещание.
Что делать?

А вот что: думай о добром Друге.

Добром Друге всех «смыслов» – и желтых, и красных, и синих, и
бесцветных.

О добром Друге.

Добрый Друг! Добрый Друг! Из глубины петербургского метрополитена
взываю к Тебе, внемли гласу вопля моего. Не оставляй меня совсем...
дружище.

Добрый Друг, завернутый в летнюю ночь, как в одеяло, вынырнул
из бессмертия, и окатил меня холодным пристальным взглядом. Я
неуверенно помахал почтовой открыткой.

– Что, – ухмыльнулся добрый Друг, – никак не осмыслишь?

Я отрицательно покачал головой.

– Ну, хорошо, тогда слушай сюда. Есть несколько типов людей: во-первых,
люди, которые думают, что «смысл» – один-единственный, сухой,
как черствый бублик, и твердый, как эрегированный фаллос. Во-вторых,
люди, считающие, что на свете существует два «смысла» – тот, что
на лицевой стороне открытки, и тот, что на оборотной. В-третьих,
есть люди, почитающие единый непреходящий Смысл (не путай их с
первым типом!), который они пишут с большой буквы и без кавычек.
Это неплохие люди. Далее, люди, признающие условную алгебраическую
бесконечность всех возможных смыслов, гоняющихся друг за другом,
как первоклассники по школьным рекреациям. И, наконец, наш перечень
замыкают люди, считающие, что нет ни «смысла», ни «смыслов», и
что все это басни и дурашливые грезы, почерпнутые из «Мифов и
легенд древней Греции» Азы Алибековны Тахо-Годи. Ну, вроде все.

– М-да,– подумал я вслух.

– Итак, сколько всего мы насчитали?

– Всего пять.

– Великолепно! И что из этого следует, что ты понял?

– Да бес его знает, ничего не понял.

– Что-о? – добрый Друг гневно ударил хвостом, – да как ты смеешь
чего-то не понимать? Ты? Ты же уже вписал свой «смысл» на белую
блестящую мягкую поверхность почтовой открытки! И притом красным
маркером!

– Ну... – я замялся.

– Ладно. Слушай сюда снова, только на этот раз внимательно-внимательно.
Учись шевелить мозгами постепенно. Пять типов
людей не просто так. Пять типов людей символизируют собой пять
книг Торы. В первой книге рассказывается про четырех евангелистов
и святого апостола Павла; во второй книге – про Зевса, Кроноса,
Апполона, Диониса и хитрож...го титана Прометея; в третьей – про
ливерпульский квинтет «Beatles» и Элвиса Пресли; в четвертой –
про Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского и тов. Пелевина; и,
наконец, в пятой излагаются все четыре Веды наряду со священной
Бхагавадгитой.

Едем дальше. Известно, что евангелист Матфей за свою жизнь сменил
пять профессий, а именно: он был горшечником, виноградарем, разносчиком
холодной воды, мытарем, то бишь, сборщиком податей, и, наконец...

– Стоп, – прервал я словесный фейерверк моего доброго Друга, –
кажется, я кое-что осмыслил.

Добрый Друг устало закатил все свои глаза.

– Ну и что же ты осмыслил?

– Я не уверен, но... Думаю, нужно перечитать «Мифы» Азы Алибековны.
Да. Иного выхода из сложившейся ситуации я не вижу; мифы.

– Ай, да молодца! – добрый Друг от радости прищелкнул какими-то
неизвестными частями тела, – Вот ведь, а! Сразу видно – моя школа.
Ну, конечно мифы. И писать их нужно с маленькой буквы, и, опять
же, без кавычек. Можно использовать курсив. Осмысляешь?

– Куда уж теперь деться, – протянул я почти печально.

– Ну вот и ладушки. Со всем разобрались. Смотри, и дальше продолжай
в том же духе – чтоб все было. И все будет. А меня не забывай,
помни, какой я добрый, – сказал добрый Друг и озарился благодушной
младенческой улыбкой.

– Нет, не забуду, Друг. Ты и вправду очень добрый, – и я для пущей
сентиментальности почесал его за ушком.

Добрый Друг мяукнул от удовольствия, еще плотнее закутался в ночь,
и нырнул в бессмертие.

Я опустил взгляд: в моих руках почтовая открытка. На лицевой стороне
изображены какие-то плюшевые звери и букеты цветов – традиционная
тематика. Над изображением большими литерами выведено: «ОТ ЛЮБЯЩИХ
И ВЕРУЮЩИХ. ПОЗДРАВЛЯЕМ СО ВСЕРОССИЙСКИМ ДНЕМ БУЛЬДОЗЕРИСТА».
Вздыхаю, кладу открытку в карман хоккеистской куртки «CCM», и
спускаюсь по узким бетонным ступенькам. Внизу уже мерцает золотистыми
огнями подползающая электричка.

Тоска

Радостопечалие

К вечеру приходит тоска. Весь день я держался, но теперь мои силы
иссякли. В твоих глазах стоят слезы, ты говоришь мне: «я буду
скучать без тебя».

А я говорю тебе: «не плачь».

«Не плачь, я скоро вернусь. Пройдет совсем немного времени, и
мы снова будем вместе.

Не плачь, моя хорошая, я люблю тебя. Я всегда буду думать о тебе.

Не плачь, ведь наши души всегда будут вместе, чтобы ни случилось.
Я всегда буду рядом, всегда буду утешать тебя, целовать и говорить
ласковые слова, только, пожалуйста, не плачь.

Не плачь, я люблю тебя больше всех, больше всего, ты – единственное
существо в моей жизни, которое я по-настоящему люблю. Ты дорогая
моя.

Ну не плачь же, ничто не сможет разлучить нас. Я все равно вернусь
к тебе, и мы будем снова гулять вместе рука об руку по улицам
вечернего города, не плачь, не плачь.

Не плачь, я люблю тебя. Во мне много-много любви, я весь состою
из одной любви, и вся она принадлежит тебе. «Моя
нетерпеливая любовь изливается через край в бурных потоках, бежит
с высот долины, на восток и на запад»; смотри какая моя любовь,
она вся принадлежит тебе!

Не плачь, мы скоро увидимся снова. Не успеешь и глазом моргнуть,
я тебе серьезно говорю. Очень скоро мы опять будем вместе, поверь
мне.

Не плачь. Помнишь, как мы в Новый Год сидели с тобой в кафе –
ели мороженое и пили шампанское? Так вот, мы еще не раз придем
в это кафе, мы еще не раз будем угощаться шампанским.

Не плакай.

Не плачь, я буду любить тебя всегда. Чтобы ни случилось, чтобы
ни произошло, чтобы ни вытворяла над нами судьба – мы никогда
не расстанемся, понятно?

Не плачь, я скоро вернусь. Не плачь. Мне пора в путь».

Светает. В избе догорела лучина, и ты уже не плачешь. Конь у ворот
фыркает и бьет копытом, напоминая о дороге. Тоска.

Рыбы^

В далеких тропических морях есть радужные коралловые рифы, где
живут веселые разноцветные рыбы.

Они всегда веселы и беззаботны, эти сверкающие рыбы.

И, хотя они, как и все обитатели морских глубин, не умеют разговаривать,
у них есть иное великое достоинство. Это глаза. Большие умные
глаза, которыми они весело подмигивают друг другу, когда резвятся
в солнечных коралловых замках. В этих глубоких глазах отражается
все: и джунгли лиловых водорослей, и тяжколапые морские черепахи,
и руины военных кораблей, и аквалангисты-туристы с подводными
видеокамерами и т. д. Сложно найти такую вещь, которая не отражалась
бы в рыбьих глазах.

Рыбы плавают и кувыркаются в лазоревых тропических водах, которых
никогда не видим мы, и подмигивают друг другу своими большими
светлыми глазами, которые никогда не видят нас, хотя и могут увидеть
все.

Им хорошо, этим рыбам, им никогда не бывает плохо.

И мы все обязательно поедем в далекие тропические страны. Мы все
непременно поедем туда и заглянем в глаза этим волшебным рыбам,
резвящимся в голубых просторах. И после этого нам тоже станет
хорошо.

Нам всем тогда будет хорошо, нам уже никогда не будет плохо. Уже
никогда.

Вот какие необычные создания живут в теплых южных морях.

Цемент

Что киваешь мне «привет», вишня с червивой душою?

Разве не видишь, что мой рот навсегда забит цементом?

Раб

восточное

Я – раб лампы! Слушаю и повинуюсь.

Я владею всеми желаниями, я самый могущественный из джиннов шестнадцати
тысяч миров, все подвластно моей воле!

Я могу находить в недрах Земли забытые древние клады; я могу стереть
в порошок двенадцать городов, подобных Куфе, и отстроить их заново;
я могу превращать воду в вино, а медь в золото; я могу управлять
молниями и ураганами, кораблями и караванами, огнепоклонниками
и правоверными; я могу превратить слона в обезьяну, обезьяну в
мышь, а мышь снова в слона; я могу обыграть в нарды самого Ифлатуна;
я могу дать тебе в наложницы всех женщин мира земного и всех гурий
мира небесного; я могу высекать зеленое пламя из нефритовых скал;
я могу поймать птицу Рух и посадить ее в алмазную клетку; я могу
читать священные книги браминов и факиров; я могу предсказывать
судьбу; я знаю лекарства от всех болезней; мне ведомы все тайные
помыслы смертных!

Я владею всеми желаниями, проси меня о чем угодно! Слушаю и повинуюсь!

Но об одном... Одно не доступно мне, господин! Об одном не проси
меня, ибо я не смогу это выполнить. О повелитель! Хотя я так же
стар, как это звездное небо, я до сих пор не познал тайну сливового
семечка! Я опускался в глубины преисподней и подымался на седьмое
небо, беседовал со всеми дэвами и ифритами страны Чин, но так
и не узнал великой тайны арбузного семечка! Оно мне неподвластно!

В ясной Книге Пророка (да будет мир над ним и благословение Аллаха!)
нет ни слова про вишневое семечко!

Что оно такое? Что оно здесь значит? Не могу понять! Я сижу целую
вечность и сотрясаю рыданиями бронзовые стенки сосуда!

Не проси меня об этом никогда. Я ничего не смогу поделать с тыквенным
семечком; это не в моей власти.

…

А кроме этого я могу все!

Озолотить твоих друзей? Повесить твоих врагов? Превратить пустыни
в сады? Иссушить все реки и колодцы? Сделать горы долинами, а
долины – горами?

Желаешь эликсир вечной юности?

Любовь прекраснейшей пери Гулистана?

Перстень с руки самого Индры?

Шелк? Халву? Слоновую кость?

Я – раб лампы, владею всеми желаниями!

Слушаю и повинуюсь.

Загар

Читать, делая небольшие паузы между предложениями

Загар тенью ложится на соленую от пота кожу, и ресницы начинают
подрагивать. Солнечный ангел выплескивает мне в лицо поток расплавленной
меди, и на какое-то мгновение я как будто чувствую легкий обморок.
Голоса, песни и звуки, долетающие до меня с разных сторон, превратились
в пустое постукивания, и больше меня не тревожат.

Все тело теперь собрано заново, воссоздано из органов, геометрических
мышц и веревочных сухожилий, и напоминает большой желтое яйцо.

«Тело без органов – это яйцо...» Очень странный опыт – слияние
с солнечным диском. Структуры, образы и формы, некогда образовавшие
упругую эластичную целостность, медленно, и как бы с ленцой, разваливаются,
расплываются. Они уступают место мерцающему золотистому желтку,
который теперь есть центр, который светится и излучает тепло.
Проходят часы. Часы. Желток реорганизует все отброшенные схемы
и символы, и создает новое телесное яйцо. Создает, чтобы оно...
дышало, дышало, дышало... Улыбающийся солнечный ангел спускается
с неба, и осторожно берет его в ладонь. Да оно же шевелится!

Уф-ф, уф-ф, кажется, становится холодно – уже девять вечера. Встаю
на ноги, сворачиваю полотенце, вытряхиваю песок из плавок, одеваюсь
и иду домой. Надо спешить к ужину – в животе урчит. На ужин у
нас обычно бывает омлет с томатным соком.

Одиночество

Одиночество давит на надбровные дуги. Голова как будто сжимается,
дыхание перехватывает: в такие моменты я чувствую себя особенно
одиноким. Одиночество заливает собой все плоскости, все углы,
все прямые и кривые, и я остаюсь один на один с колющим взглядом
в спину.

Тяжело быть одиноким человеком в прокуренной комнате с низким
потолком. Тяжело смотреть в телевизор и никого не ждать. Тяжело
слушать, как дождь барабанит по стеклянным барьерам. Тяжело оставлять
синие знаки на белых листах, надеясь, что нечто из этого уцелеет.
Но особенно тяжело уметь точно выражать свои мысли.

Вокруг меня меловые млечные стены и крики чаек. Густые багровые
тучи с грохотом проносится над полузастороенным микрорайоном.
В просветах между облаками виднеется штормовое морское небо. Мне
на плечи садятся уже успевшие подмокнуть городские воробьи, и
жалобно тыкаются клювиками в складки темно-зеленого свитера, пытаясь
хоть там найти немножко пищи. Одиночество превращается в большую
черную птицу и взмывает вверх. Оно делает мерные взмахи широкими
крыльями и смотрит на меня пронзительными влажными глазами. Мои
глаза тоже начинают слезиться.

его … Зима, весна, лето, осень. Потом опять зима, весна,
лето, осень. Я вернулся к этому фрагменту об одиночестве, чтобы
дописать его. Теперь я знаю, как нужно точно выражать свои мысли.

Одиночество вновь давит на черепную коробку. Это просто какое-то
странное чувство в голове. Квартира опротивела в конец, и в гости
к N тоже не хочется идти. И к Z не хочется. Скучаю. Копаюсь в
куче компьютерных дисков. Пытаюсь перечитывать «Логико-философский
трактат», но от этого ощущение одинокости подскакивает до предела.
Что делать? На кухне лежат остатки вчерашнего ужина – картофельное
пюре и полурастаявшая «армейская» тушенка. В ящике с бумагами
нахожу свой старый двухгодичной давности блокнот. Перечитываю
старые записи: кое-что нравится. Нахожу забавный фрагмент, который
заканчивается словами «мои глаза тоже начинают слезиться». Хватаю
ручку и спонтанно продолжаю:

... Зима, весна, лето, осень. Потом опять зима, весна,
лето, осень. Я вернулся к этому фрагменту об одиночестве, чтобы
дописать его... Зима

Куклы

Великим французским постструктуралистам посвящается

Я подошел к витрине с куклами. Куклы смотрели на меня пустыми
и безразличными глазами. Я постучал по стеклу, но куклы никак
не отреагировали. Тогда я позвал:

– Эй, куклы!

– Чего тебе? – отозвалась большая лысая кукла, носившая очки.
Она говорила с сильным французским акцентом.

– Почему вы мне не ответили, когда я постучал по витрине?

– Потому что мы не разговариваем с вещами. Мы разговариваем только
со словами, – ответила лысая кукла, и уперлась кулаком в подбородок.

– А что вы здесь делаете?

– Мы играем.

– Как вы можете играть, если вы ничего не делаете?

– Нет, мы играем. Мы играем языками.

И лысая кукла высунула длинный пупырчатый язык. Затем она притянула
к себе манекен в мужских брюках и демонстративно поцеловала его
прямо в рот, насмешливо при этом поглядывая на меня. Эффектно
смотрелось, нечего сказать. Так они целовались некоторое время.
Потом лысая кукла облизала себе подбородок и оттолкнула манекен.

– Тебе только кажется, что мы ничего не делаем, – обратилась она
ко мне, – тебе все кажется, ты сам себе кажешься, и живешь ты
в кажимости, а мы живем за витриной, в модном магазине ультрасовременного
белья, и играем.

– Куклы, вы ненастоящие, – парировал я, чувствуя агрессивные нотки
в голосе куклы.

– Нет, это ты ненастоящий. Ты пытаешься навязать нам свою власть;
думаешь, что если можешь нас разглядывать, то тебе все можно,
развратник ты. А на самом деле – все ненастоящее и кукольное.
Даже «самое дело» – и то ненастоящее. «Самое дело» выдумали подонки,
вроде тебя, чтобы навязать нам свою власть. Нет никакого «настоящего»
и «ненастоящего»; нет ни верха, ни низа, ни добра, ни зла, ни
мужчин, ни женщин, ни красных, ни белых, ни королей, ни капусты;
или, наоборот: есть и верх и низ, и добро и зло, и мужчины и женщины,
и красные и белые, и короли и капуста. Все одно и то же, везде
одно сплошное корневище!

– Ну, это я и до вас, положим, знал.

– Нет, мы не «до», мы «после»! Мы после времени, после пространства,
мы после тебя, после меня, после мифа, после стихов, после пахабного
анекдота, после вечернего выпуска программы «Время». «Прежде весь
мир был сумасшедший», понял? А вот «после» стал что надо. Главное,
чему мы научились после – это РАЗ-БИРАТЬ!

– РАЗ-БИРАТЬ! – хором повторили все куклы.

– РАЗ-БИРАТЬ! – сказала лысая еще раз.

– РАЗ-БИРАТЬ! – повторили все, как на политической демонстрации
или сеансе группового гипноза.

– Ужас какой! – невольно вырвалось у меня.

– Нам выпала честь сделать великое открытие, – снова заговорила
со мной очкастая кукла, которая, видимо, была у этих устройств
самой главной, – у мира нет костей! Нет костей, нет скелета, опереться
не на что, потому что нечем. Раньше опирались на что? На систему,
на логику, на линейную метафизику, на мыслителей, на революционеров,
на так называемых «гениев», на «созидателей», иногда даже на Бога.
А мы теперь говорим, что это все – ненастоящее! Потому что костей
нет. Мир – это мягкий, скользкий, бесформенный речной моллюск,
который воображал, что у него есть раковинка. Ничего у него нет!
А если ты с нами не согласен, то ты – дурак. Нас очень много и
мы все разные, живем, и друг другу не мешаем, а ты один, и пытаешься
навязать нам свою волю, и поэтому ты – дурак!

Дальше терпеть я уже не смог. Повернулся спиной к витрине и очень
быстро пошел прочь. Никогда нам с куклами друг друга не понять.
Да и где там? У меня сестра заболела, а они «языками играют».

(Продолжение следует)