Проза

Роман

Начало

История номер три о Бату Сакаеве

Однажды, Бату, охотясь, увлекся и, забыв себя и, соответственно,
потеряв ощущение пространства, ушел далеко от деревни. Ушел так
далеко, что попал в совсем ему незнакомую местность. Там он опять
обрел ощущение пространства, но пространство было другим – по
пути ему стали попадаться чайки, и это означало, что где-то недалеко
большая река. И впрямь, наш герой прошагал столько, что добрался
до берега Камы. Охотничий азарт привел Бату на территорию, о которой
ходила недобрая слава. Это были владения одного жестокого помещика.
О нем было слышно, что он ужасно обращается со своими крестьянами.
Будучи человеком, не лишенным воображения, этот злодей изобрел
множество страшных наказаний для тех, кто чем-то ему не угодил.
Например, он приглашал свою жертву в баню, и там со своими подручными
парил его вениками до тех пор, пока несчастный не отдавал Богу
душу. Известно так же, что злодей имел собственную тюрьму, где
томилось множество невольников, по разным причинам вызвавших неудовольствие
хозяина.

Люди из близлежащих селений уверяли, что кое-кто видел, как барин
ест по ночам огонь. Другие утверждали, что сами были свидетелями
случая, когда барин зашел за ствол сосны и оттуда тотчас вылетел
филин, сам же барин как сквозь землю провалился.

Образ оборотня, которым наделила его людская молва, вполне соответствовал
этому человеку. Но главное его превращение заключалось в следующем.
Представьте себе – находясь в прекрасных отношениях со своими
соседями, имея светские манеры, делая щедрые пожертвования в пользу
богоугодных заведений – он по ночам становился пиратом и грабил
баржи, проходящие по Каме вблизи его земли. Известно, что для
этих целей под его началом действовала разношерстная банда, в
которую входили беглые каторжники, приблудившиеся разбойники,
а так же кое-кто из дворовых, кому эта темная дорога была по душе.

Не заметили ли вы легкое облачко романтизма, витающее над этой
личностью? Но я спешу развеять его, так же, как и в случае с конокрадом.
Я уже упоминал, что этот помещик жестоко обращался со своими крестьянами.
Теперь надо сказать о правилах, которые он ввел на территории
своего поместья. Одно из них состояло в том, что всякий, кто попадется
ему на пути, должен тотчас встать на колени. И это правило выполнялось
неукоснительно, поскольку люди подверглись жестокому воспитанию.
Вот что придумал этот негодяй. Он вызывал кого-либо к себе в дом
и встречал пришедшего странным образом, а именно, стоя спиной
к нему. Затем, так же не оборачиваясь, приказывал подойти ближе.
Пришедший подходил ближе, к самой его спине. А затем происходило
следующее. Барин резко, не глядя, разворачивался и – саблей, которая
прежде была не видна, делал молниеносный, горизонтальный удар
вровень с шеей пришедшего. Если человек был на коленях, клинок
проносился над его головой, бросая страшный отблеск на лепной
потолок. Если же человек стоял на ногах, то в следующее мгновение
его голова катилась под стол, а тело, помедлив, и, словно осознав
свою ненужность, с шумом падало на пол.

Оставшиеся после этого в живых всегда теперь поспешно вставали
на колени, вставали не только завидев барина, но – даже подумав
о нем – настолько серьёзен был перенесенный опыт. А мертвым этот
опыт был уже не нужен. Им, как известно, не нужен никакой опыт.
Единственное, из чего они могли бы извлечь пользу – это умирание,
но то, что делается в жизни всего один раз, – не годится для опыта.

Узнав, что некий чужой человек охотится на его территории, помещик
был просто взбешен и приказал, чтобы этого нарушителя незамедлительно
привели к нему. Бату уже к этому времени был схвачен его людьми,
которые, как вы помните, хаживали со своим барином по одной темной
дороге.

И вот нашего героя привели к дому хозяина поместья. Его сопровождающие
ничего не говорили ему, лишь ухмылялись, зная, какая уготована
чужаку судьба. Однако, один из них, в ком до конца не умерла совесть,
пожалел юношу и доверительно сообщил ему, что когда барин попросит
подойти ближе, надо подойти и немедленно встать на колени, а лучше
всего подползти к нему уже на коленях – так будет безопаснее.
И тогда, по крайней мере, у тебя будет надежда на спасение. Бату
поблагодарил человека, который выразил к нему неожиданное соучастие,
и зашел в отворенные двери.

Его взору открылся большой зал с высокими окнами, в середине его,
спиной к вошедшему, стоял хозяин. На нем был темный, до полу плащ,
какой скрывает и человека и его намерения. Бату остановился, не
решаясь идти дальше. Хозяин по-прежнему стоял спиной к нему и
молчал. Очевидно, ему нравилось собственное молчание. Он растил
его здесь словно дерево – молчание, которое для многих стало прологом
к тому существованию, где уже не говорят.

– Подойди ко мне, – наконец раздался его четкий и властный голос.

Бату сделал несколько шагов вперед

– Ближе, – опять потребовал хозяин.

Бату подошел к самой его спине и остановился. Снова воцарилось
молчание, и Бату пытался понять его. И когда понял, тотчас сделал
шаг вправо.

А в следующее мгновение, рядом с ним, едва не задев плечо, отвесно
сверху вниз, промелькнул клинок и, не найдя сопротивления, ударился
о каменный пол. Звук металла о камень разбудил тишину и, множась,
гулко заметался по углам зала. Спектакль смерти, столь хорошо
подготовленный, на этот раз провалился, и виновником этого провала
был Бату. Хозяин намеревался убить его, не оставив никаких шансов.
Он хотел рассечь его надвое, вдоль – от темени до паха, не взирая
даже на то, стоит чужак на коленях или нет. Очевидно, Бату вызвал
в нем такую неприязнь, что он даже не захотел преподать ему урок
послушания, который сгодился бы только на том свете.

Осознав, что пришедший остался жив, и тем более, так и не встал
на колени, барин пришел в великую ярость. Он крикнул своих людей
и приказал заключить чужака в тюрьму, решив, что смерть от сабли
покажется ему счастьем по сравнению с медленной смертью от голода.

Бату оказался в темном, сыром подвале, где в соседних клетях уже
доживали свой короткий век такие же несчастные, как он сам. Юноша
оглядел стены свой темницы, вдохнул этот воздух и понял, что здесь
уже не имеет значение ни твоя сила, ни твоя воля – все сгинет
в безвестности и мраке.

Но у Всевышнего всегда свои планы насчет каждого из нас. В ту
же ночь, по счастливой случайности для нашего героя, злодей барин
был схвачен правительственными войсками. А вскоре – вместе со
своей шайкой – предстал перед судом. Его оправили на каторжные
работы в Сибирь, где, говорят, он долго не проработал. Злодей
барин погиб при загадочных обстоятельствах – он утонул в одной
из тамошних рек. Именно так завершилась его земная дорога – грабил
на одной реке, нашел возмездие на другой. «Вода везде найдет себе
дорогу. А судьба найдет тебя», – так любил говорить Вафа-бабай.

Если пристально вглядеться в эту историю, можно обнаружить некоторые
факты, имевшие место в действительности. Известно, например, что
на Каме одно время разбойничал капитан Нормацкий, помещик, владелец
деревни Шуран, отличавшийся крайней жестокостью к своим крестьянам.
Кстати, этот же помещик стал прототипом одного из персонажей романа
Бестужева-Марлинского «Латник». Однако, здесь мы заметим некоторые
расхождения во времени. Злодейства уездного пирата приходятся
на царствование Екатерины Второй, истории же, связанные с Бату
Сакаевым должны были произойти позднее, как минимум, на сто лет.

Но, как я уже говорил, наши деревенские истории имеют свои законы.
Здесь всегда есть элемент волшебства, здесь может возникнуть и
вовсе несуществующий персонаж. В этом нет ничего странного. Например,
там, в реальности, живут два человека и любят друг друга, а затем
в том же пространстве вдруг возникает маленький третий, тот, кого
прежде вовсе не было. И потому я спрашиваю вас – где больше волшебства
– в легенде или реальности?

Мне же в этой истории о злодее пирате интересно следующее – тот
самый момент, когда Бату удается уйти из-под страшной удара. Я
уже делился мыслями о моем народе, суть и характер которого связаны
с местом проживания. Вокруг – ни гор, ни моря, ни тайги. Некуда
бежать, негде спрятаться. Везде найдут, везде поймают, и ты предстанешь
перед своей смертью, имея для спасения единственную возможность
– встать на колени. Встань – чего тебе стоит! Перемести тяжесть
тела немного вперед, расслабь мышцы ног – и тела само примет нужное
положение.

Но. Мой народ удивительным образом, следуя одному ему известному
чутью, делает шаг в сторону, и смертоносный клинок проносится
мимо, и вновь, который уже раз найден немыслимый третий вариант
между рабством и небытием.

Вы можете сказать, что я трактую легенду так, как мне удобно.
Что ж, может быть. Мне кажется, вы уже устали от моих обобщений
и рассуждений, кроме того я опять ловлю себя на том, что ушел
от главной линии моего повествования, но таковы наши деревенские
истории, они отвлекают внимание на себя, в них есть тайная сердцевина,
которая порой важнее линии сюжета. Некоторое время назад, начав
рассказывать о Халиле, я неожиданно для себя поведал о совершенно
других людях. Сейчас же, надеясь рассказать о Фатиме Сакаевой,
я опять, словно творю нескончаемую предысторию, а не сам рассказ.
Тем не менее, хочется продолжить разговор о прадеде Фатимы. Во
мне постоянно живет это желание – довести наши деревенские истории
до слушателя, и я знаю, откуда оно произрастает – я всегда боюсь,
что они так и останутся – лишь на устах наших сельчан, и никто
больше о них не услышит. Должен же кто-то, наконец, запечатлеть
их на каком-либо носителе – будь то магнитная лента, бумага или
еще что-то. Кто знает, захотят ли уста следующих поколений принять
то, что, что так легко принимали уста поколений предыдущих?

Несколько штрихов, завершающих портрет Бату Сакаева

Бату Сакаев был из тех, про которых говорят – он может плыть дальше
воды, говорить дальше слова и думать дальше мысли.

Вот бык остановился на пригорке возле стада коров. Посмотрите
– несколько мгновений он стоит, навострив уши и ощупывая ноздрями
воздух. Затем бык заходит в стадо и подходит именно к той корове,
которой это надо именно сейчас. Он выбирает ее безошибочно среди
нескольких десятков других.

Таким же чутьем обладал и Бату, и это чутье относилось вообще
к жизни. Он всегда оказывался там, где надо. Как я уже упоминал,
он разбогател на торговле чаем – чутье не подвело его и здесь,
не знаю – на какой пригорок он взошел, быть может, на один из
наших холмов, – но он учуял этот терпкий запах, доносящийся из
далекого Китая.

Начав дело с мелких закупок, он наладил дело с поставками из самой
Поднебесной империи, избавившись от десятка посредников. Прошло
лет, наверно, восемь или десять, – это не столь важно, но в любом
случае, это очень короткий срок, чтобы так развернуть дело – и
Бату Сакаев стал одним из самых преуспевающих купцов в наших краях.

Известно, например, что кроме крупной оптовой торговли, он имел
множество магазинов и чайных в самых разных городах, лотки на
Макарьевской ярмарке в Нижнем, а так же на Сенном и Ташаякском
базарах в Казани. К слову, у нас в деревне тоже был магазин Сакаевых,
были они и в соседних деревнях.

Нам интересно вот что. Бату Сакаев не переехал жить в город, как
другие разбогатевшие купцы. Поначалу, он не появлялся в деревне
годами, но со временем, ему удалось так наладить дело, что сельчане
могли видеть его все чаще. Разумеется, его дом выделялся среди
других. Бату не видел причин скрывать свое богатство.

Я привел известные нам об этом человеке факты. Теперь же мне хочется
сместиться и в ту область, в которой мы уже чувствуем себя вполне
уверенно – в область наших деревенских историй и легенд. Надо
сказать, что, в этом отношении, Бату Сакаев, человек, о котором
вспоминают чаще всего. Соперничать с ним может, разве что, Лотфулла
Хасани, и то лишь в самых красноречивых устах.

Я уже говорил о том, что деревенская история может совпадать с
реальным фактом, а может и расходиться. Людская молва утверждает,
например, что Бату Сакаев имел трех жен. Быть может, так оно и
было, если взять способность Бату поспевать везде, где надо, а
так же его финансовое благополучие. К тому же, если мы возьмем
статистические справочники тех лет, мы узнаем, что в 1866 году
в Казанской губернии число татар, имеющих три жены, составляло
0.2%. Почему бы не предположить, что Бату Сакаев входил в число
этих счастливчиков?

Говорят так же об одной странности этого купца. В начале коммерческой
деятельности ему приходилось налаживать связи и сопровождать грузы.
И потому он преодолевал огромные расстояния – его пути проходили
через Поднебесную империю и дальневосточный город Кяхта, он вдыхал
воздух Монголии и Восточного Туркестана, его сапоги ступали по
мостовым Самарканда и Хорезма, он считался своим в районе Чилонзар
в Ташкенте и в Сеитовой слободе в Оренбурге. Как известно, чай
проходит процесс сушки, а лишь потом достается оптовикам. Бату
Сакаев же, почему-то сушил чай еще раз. В пути следования обоза
он вдруг приказывал всем остановиться. Затем его работники высыпали
чай из мешков на расстеленную парусину. После чего чай был доступен
степному солнцу и ветру.

Люди считали, что купец слишком мнителен, чай и так вполне сухой.
Кроме того, это ненужные затраты времени, а следовательно и денег.
Но Бату Сакаев был непреклонен. Можно оценивать его действия по-разному.
Чай и впрямь мог быть недосушен, он мог прежде храниться в помещениях
с высокой влажностью и прочее. Однако, я имею свое мнение по этому
поводу.

Бату Сакаев останавливал обоз в особых местах – в местах кочевий
его свободных предков. Я отчетливо представляю его – вот он сходит
с подводы, смотрит на горизонт, вдыхает степной ветер. Здесь –
его предка нельзя было догнать, поскольку «конь у него быстрее
Черта». Мне понятен замысел Бату. Чай должен впитать в себя горизонт
и дикую музыку ветра.

Чай – особая субстанция, которой дана память. В этой памяти –
запахи, дымы, ветра. Человек, пробуя чай, вспоминает то, что помнит
чай.

Чай Бату Сакаева пользовался большой популярностью в Казани и
вообще в нашем крае. Известно, что именно этот чай пили имам-хатиб
первой соборной мечети Шахабатдин Марджани, а так же основатель
медресе «Мухамадия» Галимджан Баруди. Я не осмелюсь взять на себя
уверенность, предположив, что чай Бату Сакаева повлиял на моих
соплеменников настолько, что именно с ним надо связывать процесс
духовного возрождения нации и золотой век татарской культуры.
Но следует отметить, что этим процессам предшествовало приобщение
народа к этому напитку.

Чай Бату Сакаева пили во многих домах. Люди делали пару глотков
и вспоминали о свободе. Но – ощущение свободы – оно может свести
с ума горячие головы. И потому – свободу приглушали молоком. Вы,
наверно, знаете, что так повелось издавна – чай у нас пьют большей
частью с молоком или сливками (так же пьют чай и англичане, но
у них на то свои причины, рассуждать о которых я не берусь, мне
достаточно моих соплеменников). И, быть может, в этом – золотая
середина, крайности до добра не доводят.

Из рассказов о Бату Сакаеве мы узнаем так же о том, что он был
способен на экстравагантные выходки. Например, из той же газеты
«Волжский вестник» за 1898 год нам становиться известно, что «купец
первой гильдии уважаемый аксакал Бату Сакаев совершил вчера хулиганскую
выходку в районе улицы Захарьевской. Войдя в магазин с ружьем,
он неожиданно открыл пальбу, приведя тем в неописуемый ужас продавцов
и покупателей». Событие это и впрямь выглядит странно, однако
если мы проявим настойчивость и заглянем в архивы полицейской
жандармерии, мы сможем узнать некоторые детали этого дела. Во-первых.
Что это был за магазин? Это был казенный магазин, где продавали
водку. Во вторых. Наш уважаемый аксакал не просто открыл беспорядочную
стрельбу. Объектом его стрельбы стали бутылки, стоящие на прилавках
– он стрелял по ним на точность, как стреляют в тире. Обратим
так же внимание на название улицы. Захарьевская улица находилась
тогда в районе Татарской слободы в Казани, где большей частью
жили тогда соплеменники нашего героя.

Теперь опять сместимся в область наших деревенских историй. Здесь
Бату Сакаев предстает перед нами с фразой на устах. Звучит она
так: «Водка ничего не помнит». Эти слова он любил повторять ближе
к концу жизни. Нам вполне понятен их смысл. Чай помнит о свободе.
Водка не помнит ничего.

Во времена моей юности мне попала в руки одна из конторских книг
Бату Сакаева. На одной из странниц, сбоку от столбиков цифр, я
обнаружил надпись: «Саженец поливают водой, человеческую вину
поливают водкой». Думаю, что купец имел в виду следующее. После
пьянки в человеке поселяется чувство вины. И чем человек совестливее,
тем большую вину он испытывает. В нем живет комплекс второсортности,
он заведомо тебе обязан. Из него можно вить веревки. Он все снесет
– с покорной, рабской ущербностью в глазах. Не забывай только
поливать его вину, не то она высохнет, как саженец.

К разряду экстравагантных следует отнести и следующую выходку
Бату Сакаева. Он участвовал в революции 1905 года. В связи с этим
его фамилия частенько упоминается опять же в архивах полицейской
жандармерии. Его видели среди организаторов волнений в Казани,
и здесь перед нами предстает выживший из ума старик, неразлучный
со своим ружьем. Следует отметить, что тогда он уже переступил
восьмидесятилетний рубеж, и жить ему оставалось от силы год. Но
если пристальней всмотреться в этот факт – и задаться вопросом,
что за навязчивая идея погнала на баррикады старика, чье состояние
оценивалось тогда баснословными цифрами – мы заметим здесь тайную,
вековую подоплеку событий. Пролистнем страницы российской истории.
«Страшный, бессмысленный и жестокий русский бунт» – всегда поддерживался
татарами. В головах моих угнетенных соплеменников жила мысль о
свободе, и часть из них без оглядки следовала за теми, кто обещал
её – будь то Степан Разин, Емельян Пугачев или Владимир Ленин.
Мысль о свободе всегда затмевала собой мысль о кровавой расплате
– и потому теперь мы поймем старика Бату Сакаева, спешащего на
баррикады с ружьем в дрожащих руках.

А теперь мы оставим Бату Сакаева в пору его старости, подозреваю,
что рассказы о старцах не так интересны, сколь экстравагантны
ни были бы их поступки, и возвращаемся к нему же, но в пору его
силы.

История номер четыре о Бату Сакаеве или история о неслыханном обмене

Для того, чтобы продолжить повествование, мне надо напомнить вам
о следующем нашем персонаже, с которым мы уже, кстати, встречались.
Это Яхья Атнагулов – не только современник Бату, но его одногодка,
сосед, и самое главное – злейший завистник. Он возникает в нашем
рассказе словно икота, от которой не спрячешься, но которая имеет
свой срок.

Про кого-то говорят – он выйдет сухим из воды. Про Яхью Атнагулова
говорили – он выйдет мокрым из воздуха. Быть может, это был намек
на то, что человек ужасно потеет. Замечу, что в деревне этот факт
никого не раздражает, там мало пространств, где запаху некуда
деваться. Мне думается, в этих словах была заключена суть Яхьи
Атнагулова. Все у него шло не так, как надо. Ему постоянно не
везло. Везде, где бы он ни появился, возникал тяжелый дух, в основе
которого лежала претензия ко всему сущему.

А еще про него говорили – он ложится с птицами, а встает с рыбами.
В нашей деревне никто не знал, когда встают рыбы, поскольку их
не слышно, так же никто не знал, когда встает Яхья Атнагулов.
Его никогда не видели среди тех, кто, подсвеченный утренней зарей,
работает в поле.

Его претензии были очень разнообразны. Например, когда на стол
подавали курицу, он всегда требовал ногу и непременно правую.
Известно так же, что ел он двумя ложками, и правая при этом не
поспевала за левой.

Яхья Атнагулов жил в темной, покосившейся избе на краю деревни
и был женат на злой, некрасивой женщине, с которой его связывала
лишь все та же претензия к белому свету. Они даже были похожи,
похожи скорее не лицом, а подозрительным прищуром во взгляде,
которым они ощупывали всякого прохожего.

Был тот час, когда человек короче своей тени. Солнце уже готово
было спрятаться за Черным лесом. В пространстве, наполненном косыми
закатными лучами, тополином пухом и криками ребятни, все явственней
начал проступать гул множеств копыт, мычание, блеяние. Возвращалось
деревенское стадо. Надо сказать, что возвращение домой стада –
это целый спектакль, который повторяется изо дня в день, но никогда
не надоест. Люди встречают своих животных, по которым за день
уже успели соскучиться. Сельчане стоят, каждый возле своих ворот,
многие выходят целыми семьями, их лица полны ожидания, заботы
и теплого света. Стадо появляется в начале улицы в облаках подсвеченной
закатными лучами пыли. Животные тоже соскучились по своим хозяевам
и тоже торопятся домой. Впереди бегут овцы, как существа совершенно
бесхитростные, они не скрывают своих чувств. Коровы шествуют не
торопясь, с грациозным достоинством, они знают, что их ждут и
любят, и ничего страшного, если их подождут – будут любить еще
больше. Самыми последними идут телята. Они идут вразброд, отстают,
теряются в примыкающих улицах, пытаются съесть деревца по обочинам,
– но с них, как известно спроса нет, у них еще не устоявшееся
мировоззрение.

Животные разошлись по дворам, тени выросли еще длинней. На улице
остались одни мужчины, поскольку женщины ушли доить коров. Бату
Сакаев сидел на бревнах, что были сложены напротив его дома. Он
тоже любил этот ежедневный спектакль и не спешил уйти, покинув
теплый воздух, пронизанный тенями, шорохами, закатным ветром.

Яхья Атнагулов был в тот вечер особенно недоволен. Что послужило
тому причиной, никто не знает. Но это и не столь важно. Случилось
следующее. Он подошел прямо к Бату Сакаеву и посмотрел тому в
лицо. В его взоре было столько ненависти, что самый сильный конь
упал бы на колени, не в силах ее нести.

– Почему тебе все, а мне ничего? – спросил Яхья Атнагулов.

Бату Сакаев помолчал, а потом ответил:

– Не нам с тобой это решать.

И тогда Яхья Атнагулов плюнул ему под ноги. Это был очень дурной
знак, когда тебе плюют на дорогу, и, быть может, это было даже
оскорбительней удара по лицу. Бату тотчас вскочил и бросился на
своего обидчика. Присутствующие при этом мужчины попытались его
успокоить.

Бату пожелал, чтобы они разобрались, как подобает мужчинам. Все
вокруг одобрительно закивали головами. Ничто не решит спор лучше,
чем сабля.

Но один из мужчин вдруг сказал, что это будет нечестно. Бату Сакаев
прекрасно владеет любым видом оружия. И потому Яхья Атнагулов
заведомо обречен. Он сроду не держал в руках оружия. Единственно,
чем он владеет – это ложками, ими он работает отменно, никакой
пельмень не уйдет из его тарелки. Так же, как Бату Сакаев может
драться двумя саблями или стрелять с двух рук, так же виртуозно
Яхья Атнагулов умеет есть двумя ложками. Но в данном случае это
умение ему не пригодится. И потому все это единоборство не имеет
смысла.

Бату Сакаев вынужден был признать правоту этих слов, и отошел
в сторону, стараясь успокоиться. Его противник же принял происшедшее
как победу. Он дал волю своему презрению и опять твердил о великой
несправедливости, которая разделяет людей на бедных и богатых.

– Чего же ты хочешь? – спросил у него кто-то из мужчин.

Яхья Атнагулов подумал и, не найдя ответа, опять плюнул в сторону
Бату Сакаева. И тогда Бату совершил поступок, о котором в нашей
деревне вспоминали еще через несколько поколений.

Он посмотрел в глаза своему оппоненту и предложил ему совершить
обмен.

– Я отдаю тебе, все что имею, – сказал Бату. – Я отдаю тебе мое
настоящее и будущее. Единственное, что я не могу тебе отдать –
это мое прошлое. Мы не можем поменяться прошлым, так же, как снами.
Все остальное подлежит обмену.

Яхья Атнагулов согласился. Деревенские мужчины, ставшие свидетелями
этого соглашения, рассказывали, что так все и было. Затем позвали
муллу, который прочитал молитву. Обмен состоялся.

Бату отправился в покосившуюся избу Яхьи Атнагулова, где его встретили
всеобщее запустение, а так же угрюмая, некрасивая женщина с претензией
в глазах. В окне был виден огород, сплошь заросший лопухами и
желтыми, как зависть, цветами одуванчика. А на полу всюду валялись
куриные кости, их обглодали столь же мастерски, как время, которое
съедает у человека мясо, оставляя лишь хрупкие кости да годы.

Яхья Атнагулов же вошел в просторный дом Бату Сакаева, где в разных
комнатах ждали своего хозяина три жены, а на столе чуть дымился
и подрагивал, словно в состоянии оргазма, пузатый самовар. Над
столом плавал запах свежезаваренного чая, того самого, который
помнил запахи предыдущих жизней. А в раскрытые настежь окна, взметнув
легкие занавески, влетал ветер, внося запахи прошлого и снов –
того, чем, как известно, нельзя поменяться.

Как вы уже, наверно, поняли, Яхья Атнагулов получил все, что имел
за душой Бату Сакаев – три жены, недвижимость, скот, офисы, закупочные
конторы, магазины в десятках городов и деревень, несколько сотен
торговых служащих, а так же само дело, которое к тому времени
приносило баснословный доход. «Надо же, – говорили про новоявленного
купца. – Сам шайтан взял его за руку и вывел из грязи в князи».

Однако, как говорится, у Всевышнего свои планы насчет каждого
из нас. Прошло ровно столько лет, сколько должно было пройти.
Хозяйство, так неожиданно доставшееся Яхье Атнагулову, постепенно
пришло в запустение. Изба покосилась. В огороде зацвели желтые,
цвета зависти, одуванчики. Все три жены умерли одна за другой,
с интервалом в год-полтора. Торговое дело стало убыточным и, в
конце концов, полностью заглохло. Во взоре неудавшегося хозяина
сквозила претензия, и объектом ее становился каждый, кто попадал
в поле ее зрения.

Что же случилось с Бату Сакаевым, который, как говорили люди,
в один миг потерял все, что имел за душой? Страшная, неприглядная
изба, в которую он вошел хозяином, вскоре приобрела жилой облик.
Все преобразилось под его крепкой рукой, все поменялось согласно
его воле. Что же касается бывшей жены Яхьи Атнагулова, то люди
вдруг поняли, что прежде ошибались, считая ее злой и неприглядной.
У ворот их встречала теперь женщина, лишь отдаленно напоминавшая
прежнюю хозяйку. Многие обратили внимание, что глаза ее, когда-то
скрытые подозрительным прищуром, оказались фиалкового цвета, и
вообще она просто душечка. Кстати, однажды, Яхья Атнагулов пришел
и громко начал требовать назад свою жену. Но, во-первых, женщина
сама не согласилась выйти, а во-вторых, перед воротами собрались
сельчане, которые напомнили ему, что обмен обратной силы не имеет.

Вскоре, на одной из соседних земель некий купец открыл фабрику
по производству ичигов. Бату устроился туда подрабатывать в конторе.
Все на свете происходит, как должно произойти. В один прекрасный
день Бату Сакаев стал одним из владельцев этого производства,
которое благодаря его приходу стало втройне прибыльным. И, наконец,
наступил тот час, когда он смог выкупить проданное за долги, загубленное
дело по торговле чаем. Разумеется, он поставил дело на ноги, и
чай начал поставляться столь же регулярно, как прежде.

«Все подлежит обмену. Даже женщина. Но нельзя поменяться сутью,
снами и прошлым». Так говорили в нашей деревне, обсуждая эту историю.
Доставшаяся ему в результате обмена жена так и осталась с Бату.
Доводить количество жен, как прежде, до трех – Бату посчитал не
обязательным, его устраивала одна, и с ней, как говорят, он не
расставался до конца жизни.

Что же осталось Яхье Атнагулову? Желтые, как зависть, цветы одуванчиков
в огороде, несходящий с лица, подозрительный прищур и твердая
убежденность, что его обманули.

Яхья Атнагулов исчез из жизни нашего героя так же незаметно, как
исчезает икота. Вроде была, а теперь нету.

Думаю, что о Бату Сакаеве рассказано уже достаточно. И опять я
вынужден признать, что ушел далеко в сторону от основной линии
повествования. Но, таковы наши деревенские истории, они тянут
рассказчика в свою сторону. Это все равно, что заблудится в Черном
лесу, собирая землянику. Потянулся за одной ягодкой, глядишь,
там под листочками видны еще две. Подобрался к ним, сорвал, оглянулся,
куда ни посмотри, мерцают, словно из темноты – множества и множества.
И потому, признаюсь, я заблудился. Но с другой стороны, я не давал
обещания умолчать об этих историях. И почему, в конце концов,
я должен оправдываться, что рассказал их?

Рассказчик, наконец, решил сделать передышку. Поезд подъезжал
к какой-то крупной узловой станции, в вагонное окно влетел вокзальный
гул, среди которого можно было выделить отдельные голоса и голос
репродуктора, объявляющего о прибытии. Я подумал, что это станция
может послужить узловой остановкой в повествовании, тем более,
что рассказчику надо отдохнуть. Потом, уже значительно позже этого
путешествия, мне пришлось прослушивать кассету – именно здесь
размеренную атмосферу повествования нарушили звуки окружающего
мира, словно вынося слушателя в реальность (так в радиопостановке
завораживающий голос говорящего подхватывается заготовленной музыкальной
фразой и голосом диктора).

Я вышел на вокзальную площадь и купил еще с дюжину кассет, решив,
что в любом случае они не пропадут. Когда поезд тронулся, мой
сосед продолжил рассказ. Следуя своей давней привычке упорядочивать
записи, я хочу выделить оставшуюся часть повествования как отдельную
и озаглавить ее как часть два. Замечу, что у меня было достаточно
возможности разобраться с материалом во время его переписывания.
Поделюсь одним наблюдением. Мой рассказчик, по сути дела закончив
часть один, в сюжетной линии никуда не продвинулся, а так и остался
в исходной точке, где встречается со своей любимой меж двух холмов,
что похожи на женскую грудь. Он постоянно рассказывает о том,
что к делу не относится и постоянно за это извиняется. Причиной
тому, как он сам говорил, его опасения в том, что деревенские
устные истории не найдут продолжения в устах следующих поколений
и навсегда исчезнут вместе с его деревней, конец которой уже близок.
Что ж, это вполне можно ему простить.

Кроме того, я позволю себе целиком исчезнуть из последующей части
– мне нет необходимости там появляться в качестве собеседника,
слушателя или партнера по чаепитию. Я целиком отдаю слово рассказчику.

(Продолжение следует)