Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

 

I

Жила на просторах бывшего Союза бабушка девяноста лет. Вся её родня поумирала или сгинула, осталась только бездетная внучка с мужем. Скучно жить втроем. К тому же почему-то пропали свет, газ и тепло. Без света нет телевизора. Без газа трудно готовить. Без тепла плохо жить. Хуже, чем во время войны. Внучка кричит в ухо:

– Союза нет, потому ничего нет!.. Воры свет воруют! Перестройка!

Удивляется бабушка – как это воры свет воруют?.. И как это Союза нет?.. А что тогда есть?.. Непонятно. Но надо в пальто, сапогах и шапке в нетопленой комнате сидеть и в пол смотреть. Утром – хлеб с соленым маргарином, днем – вареная картошка, вечером – каша. А если спросить у внучки, почему нет тепла и еды, то можно опять услышать, что колхозы не работают, фабрики сто-ят, поэтому ничего нет.

– А когда будет?

– Неизвестно. Сказано – перестройка, и всё, бабулька, не приставай, – отрезает внучка.

А внучкин муж из кухни поддакивает:

– Было добро, да давно. А когда опять будет, нас уже не будет!

Ну, перестройка – так перестройка. Будет – и пройдет. Бабушка всякие разверстки, чистки и бомбежки пережила. Сиди, в пол смотри. Ничего. Лишь бы войны не было.

Пока могла слышать – прислушивалась ко всему. В темноте слышно лучше, чем на свету. Но с детства была туга на левое ухо (отец дал оплеуху). А тут и второе забарахлило. Голоса и звуки стали отдаляться, тускнеть, гаснуть, исчезать. Затихло всё.

Ну, затихло – не потухло. Слепой быть хуже, чем глухой. Сиди и в пол смотри. Если крикнут что-нибудь прямо в ухо – то слышно. Главное можно понять. А остальное всё ерунда. Приходил как-то человек в белом, в глухое ухо жучок вставлял. Легче стало вроде. Но что слушать?.. Телеви-зор молчит. Бачок в туалете журчит. Зять что-то грызет на кухне. Внучка по телефону болтает. Вре-менами в ухе кто-то разговоры заводит. Или смеется, как болван.

Иногда жучок вдруг начинал так дико свистеть и скрежетать, что бабушка поспешно вырывала его – бомб не хватало!.. Сталин войну выиграл, немца побил, откуда бомбы?..

Плохо только, что керосинка сильно коптит – дышать нечем. Человек в белом говорил:

– Не дышите керосином, очень вредно! Сосуды сужаются, склероз будет!

Легко сказать – не дышите!.. А что делать, чем греться?.. Лучше завтра от яда помереть, чем сегодня – от холода. «Замерзнуть всегда успеем, – невозмутимо думала бабушка под возню жучка в ухе. – В старом теле – что во льду, тепла ждать нечего. А склерозом не пугай, не страшно. Моя бабка в сто лет умерла – и никакого склероза! Перед смертью бус наглоталась, но по забывчивости, а так – всё помнила!»

Наконец перестройка лопнула, свет появился, но так вздорожал, что внучка опять не включала телевизора, пока зять не устыдил её:

– Не экономь на человеке! Что ей целый день делать?

Теперь бабушка сидит перед экраном и смотрит всё подряд. Даже переключалкой щелкать научилась. И всё ей кажется ужасно знакомым. Увидев Ельцина, она твердо говорит:

– Этот у нас до войны в ЖЭКе истопником работал. Пил сильно.

И почему внучка с зятем покатываются – непонятно. Мало ли кто где работал?.. Им бы только хохотать... Квакают, лягушки, а что смешного?.. Этот, например, мясником на рынке был, где муж вырезку к праздникам покупал... Теперь только очки нацепил и разжирел. Вот этот, мордатый, да-да... Что?.. Член бюро?.. Не знаю, паспорт у него не проверяла. Хороший мясник был, чистый… У других пьяниц мясо под мухами синее, грязное, а у этого всё чисто, и сам всегда в фартуке. И нечего хохо-тать... Скотину тоже резать уметь надо. Был бы бык, а мясник найдется, как муж говорил.

Телевизор такой большой, что сослепу трудно различить, ящик это или окно в стене. Поэтому, когда на экране идет дождь, бабушка беспокойно спрашивает:

– Белье успели снять?.. Не намокнет?..

Внучка вопит:

– Это в кино дождь идет, на экране! Какая же ты стала глупая, бабулька!

А она резонно думает: «Раз в кино идет, может и на дворе пойти... Не лучше ли вовремя снять?.. К тому же высохло давно, наверное... Если не скажешь, сами ничего не сделают. Лентяи!»

Смеется внучка, что бабушка костылем окно закрыть пытается. А забыла, дурочка, что с ней в детстве случилось: летом под окном на горшке сидела, а ветер так рванул створками, что все стекла посыпались. Спасибо еще, только парой шрамов отделалась, могла бы и глаза потерять...

Иногда бабушка нарывалась на каналы новостей. И тогда одни и те же кадры к вечеру повер-гали её в уныние:

– Вот эта бедная женщина уже целый день плачет!.. Лес всё время горит!.. Машины разбива-ются!.. Дома рушатся!..

Внучка со смехом объясняет, что всё это – одно и то же: и женщина поплакала немного и пе-рестала, и лес давно потушили, и битую машину на свалку свезли, и развалины бульдозером собра-ли. А бабушка недоумевает: если у человека горе, то он и плачет целый день... И лес не так легко потушить... И машину так быстро не починишь – она-то знает, муж автомехаником был. Да разве кто слушает её?.. Внучка только и знает, что ругаться, а зять хохочет почем зря. Вот и вся жизнь.

II

По телевизору, если нет дождя, то обязательно кого-нибудь режут, убивают, насилуют и бьют. Бабушка за всю свою жизнь не видела столько ужасов, сколько сейчас за один день показывают. Скорбно наблюдая бесконечные гонки, драки, пьянки, она иногда недоуменно спрашивает вслух:

– Чего эти бездельники по улицам шатаются?.. Почему домой не идут?.. Вот шалопаи!.. Их что, на работе не проверяет местком?..

Но делать нечего – в платок завернуться и смотреть один и тот же бесконечный фильм, где жулики грабят и воруют, а потом с девками по ресторанам сидят, пока их милиция не поймает. И поделом, нечего граждан дурить и водку хлестать. Если хорошие люди, то почему домой не идут, не отдыхают после работы?..

Увидев на экране Гитлера, бабушка злобно удивляется:

– Как, разве он ещё живой, проклятый?.. А где его фуражка?..

Внучка визжит прямо в ухо:

– Какой там живой! Это документальный фильм! Хроника!

А бабушка в ответ крысится: мало ли что!.. Может, он где-то спрятался, а сейчас его поймали?.. Ведь говорили же, что Сталин обещал Гитлера в клетке по всему СССР провезти, напоказ, а Гитлер взял и сбежал куда-то в Америку. У мужа на работе даже места продавали на этот показ. И деньги, между прочим, потом не вернули, когда он в Америку убежал. И фуражка у Гитлера, как у Сталина. Только у Сталина – с серпом и молотом, а у Гитлера – с их пауком. И никого она ни с кем не путает. Это её все путают.

В общем, около телевизора сидеть можно, только ноги ноют и по костям зуд пробирается. От болей свежий творог сильно помогает. Только вот творога хорошего никак не найти – какой-то он жидкий сейчас стал, с коленей сползает и простыню пачкает. А это не дело – грязь бабушка не лю-бит. У нее в доме всегда чисто было. Не то, что у внучки-вертихвостки, которая только туда-сюда всё швырять может!.. Ни разу не села, кофту не связала, носков не штопает, одежду не гладит!.. Обедов нормальных готовить не хочет: так, кинет что-то в кастрюльку – и готово!.. Ни супа нормального, ни мяса с картошкой... Только – шур-шур, срамные юбки напялит, папиросу в зубы – и бежать.

Пусть потом не удивляется, если её какой-нибудь прохвост в углу прижмет – сама напроси-лась. Мужчинам много ли надо?.. Все они прощелыги... Как увидят – так и норовят хватануть за что попало, как муж покойный... Покойный ли?.. Недавно ночью опять пришел и в постель просился, да она не пустила. Он всегда такой был, терпеть не мог – «Давай-давай, никого нет, дети ушли, да-вай по-быстрому!» – завалит на кровать, трепыхнется пару раз – и на работу... А с работы придет, отдохнет, переоденется и опять улизнет... То в кино с бухгалтершей видели, то с пьянчугами в сто-ловой пиво пьет. А она детей нянчи, обед готовь, на дворе под краном белье стирай, талоны отова-ривай, в очередях стой и с соседками ругайся…

А теперь и того хуже – сидеть, в пол смотреть. Без ушей много ли узнаешь?.. И глаза сдают. Хоть и вырезали когда-то катаракту, но всё равно, как через грязный стакан со стоячей водой одна муть видна.

Свет дали, но еды не прибавилось. Даже еще меньше стало. И холод не ушел. И почему-то дав-но пенсию не несут. Может, почтальонша адрес забыла? Внучка смеется:

– На твою пенсию, бабулька, буханки хлеба не купишь! Да и зачем тебе деньги? У тебя ноги не ходят!.. Куда тебе по магазинам ходить! Мы всё купим, что надо!

Ну, пусть. Ей ничего не надо. Всё хорошо. И жить вполне можно, если бы только творог дос-тать посуше, комками. В марлю завернуть и к коленям прикладывать. А потом сырники сделать можно – творог-то чистый, в марле был... Внучкин муж сырники любит. Он всё ест. Даже из капусты, которой колени были обложены, борщ себе сварил недавно. И правильно, чего добру зря пропадать?.. Колени-то чистые, на Пасху мыли...

А деньги... Бабушка никогда и не видела их толком – раньше у мужа были, а потом неизвестно куда делись. Да и зачем они ей?.. Всё равно никуда ходить она не может: ноги крутит, а в затылке – свинец. Правильно люди говорят: стар да нищ – гниль да свищ... На голову нечистая сила давит, зовет постоянно: «Чайник кипит!.. Дети голодные!.. Квартира не прибрана!..» И голос не из головы, а будто прямо из сердца идет. Иногда в живот переберётся, оттуда ворчит: «Муж скоро будет, а обе-да нет!» Бабушка пытается поймать голос, шлепает рукой по животу, по бокам – ничего не помога-ет, сам уходит и приходит, когда хочет, является, когда его не просят…

А как было бы хорошо всё самой слышать и видеть!.. И ходить. Такие простые вещи – и так их не хватает!.. Жаль, что в коленях вода высохла, а то пошла бы в магазин, посмотрела, что к чему. Хлеб, мясо, сахар есть?.. Чай, мука какие?.. Соль, свечи, мыло почём?..

Она спрашивает, а внучка только фырчит, со своим малахольным мужем Юрой непонятные разговоры заводит:

– Ты не находишь, что у нашей бабульки память как у золотой рыбки стала – длиной в 5 се-кунд?.. – а потом в ухо кричит: – Ты о чем думаешь целый день, золотая рыбка?

– О хорошей жизни, – отвечает смиренно и честно бабушка.

– Да тебе сто лет в обед, чего хорошего ждать-то?

– Посмотрим, – уклончиво отвечает та.

Внучка – хохотать. А бабушка удивляется: «Что тут смешного?.. Может, ноги еще ходить бу-дут?.. И слышать-видеть смогу?.. О чем человек думает?.. Чтобы никто не болел, не голодал. И что-бы пришли все сюда, в эту комнату. Собрались бы, сели, посидели, поговорили… Чего еще?.. И кто сказал, что мне сто лет?.. Глупости. Может, шестьдесят. А может – только сорок... Вот муж скоро с работы придет, он скажет... Он всё знает. Все бумаги у него в коробке из-под печенья сложены. А коробка в шкафу под простынями спрятана, чтобы дети не растащили…»

III

В последнее время бабушка стала по утрам собираться: складывает что-то в кульки, сворачива-ет узлы, копается под матрасом, шарит в шкафу... Потом надевает шерстяной платок и застывает в ожидании.

– Надо ехать, – говорит.

– Куда это, бабулька, ты собралась? – кричит внучка ей в глухое ухо.

– Домой. Там муж ждет. И дети уже пришли из школы. Чего я тут сижу без дела? – отвечает та.

Без дела она никогда не была – с чего бы это сейчас бездельничать?.. Навестила, отдохнула – и пора. Засиделась в гостях. Дома дети голодные по двору бегают, воду из-под крана пьют, просту-дятся... И муж с работы вот-вот вернуться должен...

Зять пытается объяснить, что муж её двадцать лет назад умер, а дети не только пришли из школы, но успели её закончить, прожить свое и тоже умереть. С того света никто еще не возвращал-ся. Но бабушка загадочно отвечает:

– Время покажет! – и начинает ходить по комнате (шуршание и перестук костылей).

Как утро – так сборы. Расстелет юбку, положит в неё щербатый гребень, рваные карты, пустой кошелек, футляр от потерянных очков, ночную рубашку – всё, что нажила за беспрерывную жизнь. И сидит, чутко поглядывая на дверь. Издали заводит разговор:

– А того человека, который должен за мной приехать, еще нет?.. Ну, таксиста, который домой отвезти должен?..

– Какой-такой таксист?.. Куда отвезти? – кудахчет внучка.

– Таксист – такой видный, здоровый... – запинается она, не зная, как его получше описать (на такси в особо важных случаях ездили, она и не помнит, какие они, таксисты). – И дети ждут.

Внучка – в хохот:

– Мы – твои дети! Больше нет никого!

Узелки отнимут, попрячут. А бабушка, затаившись, смотрит, куда вещи брошены. Её не обма-нуть!.. Ну и что, что глуха и слепа?! Всё чувствует. Вот сидит в коридоре и ощущает: где-то дверь от-крылась... Из щелей ветром потянуло... Пол дрожит под шагами... В стене гул... Парадное хлопает...

Наконец, как-то рано утром, твердо решила: «Помощи ждать нечего. Надо самой идти». Теп-лый жакет натянула. На голову – пуховой платок. Узел готов был с вечера. Подождала, пока внучка ушла, а зять в ванной заперся. Быстро-быстро прошмыгнула по коридору, отворила дверь и выбра-лась наружу.

Прокралась до лестницы. А там – темень, тьма, темнота. Ступеньки опасные. Холод собачий. Постояла, подумала. Видит – кабинка, а в ней – свет. «Там таксиста ждать надо! – решила, но от-крыть не смогла. Постояла, подергала решетку – и пошла обратно к знакомой двери. – Внутри ждать теплее...»

Заперто. Постучала костылем. И раз, и два, и три. Внучкин муж, полотенцем обмотанный, от-ворил. Увидел её, обомлел, побежал проверять в комнату. А она прошаркала по коридору и уселась на диван.

– Где вы были?.. Куда вы ходили?.. – кричит ошарашенный зять. – Как вы вышли?

– Домой… Муж с работы… Дети из школы... Таксиста нет... Подожду… – растерялась она.

– Какие таксисты? Какие дети? Всё это было 100 лет назад! Вы, дорогая, в свою молодость сбежать пытаетесь, а это невозможно! Машину времени еще не придумали! А если и придумали – то сами катаются, нам не дают! – кричит он, закрывая дверь на все цепочки и щеколды.

Затаилась бабушка, выжидает. «Не дадите по-хорошему уйти – хитростью уйду». Как только коридор пуст – тут же к двери, стучит в неё костылем. Но никто не слышит, кроме зятя – он, без-дельник, всегда дома, её сторожит.

– Опять буянить? – кричит, из комнаты выбегая.

– Пустите, ждут меня! Прошу вас, откройте!.. Я дам вам три рубля, милый! Мне обязательно надо! – молит бабушка.

И чего только не пробовала!.. И просила, и ругалась:

– Какое имеете право?.. Что это – тюрьма?

– Так точно, тюрьма души и тела! – подтверждал злой зять со стаканом в руке.

Она недоумевает: за что мучат, почему держат взаперти?.. Ну ничего – она будет готова. Скоро машина приедет, она узелки схватит – и айда!.. А нет – можно и на трамвае уехать. Пока надо гото-виться потихоньку...

Каждое утро – одна и та же работа: в коробки из-под туфель складываются пуговицы, об-мылки, таблетки, блюдца, солонка. В мешки прячутся распоротые платья, куски кожи, рваные шарфы, старые косынки. В узлы заворачиваются клубки ниток с иголками, салфетки, чайные ложки.

Из узлов не украдут. Всюду воров полно, так и шныряют вокруг. Один вчера даже задвижку на окне дергал, но она костылем стукнула – исчез. Зять орет:

– Это в телевизоре воры, бабушка! Не бейте костылем по экрану, взорвется! Пожар будет, ми-лиция придет!

А бабушке лучше знать, где вор был: своими глазами видела, как он черной рукой через фор-точку задвижку рвал. И пусть этот дурень её не учит, где воры были, она сама знает. Тут были!

Нет, всё прятать!.. Кольцо, например, лучше всего в кефире утопить, там воры искать не бу-дут... Тапочки – под подушку... Гребень – в суп... Костыли – под одеяло... Челюсть – в маслёнке спрятать, в масло вдавить, так-то понадежней будет...

Внучка с зятем челюсть ищут – а бабушка упорно молчит: зачем лишнее говорить?.. Все ищут – и она ищет. Ах, челюсть у кого-то пропала?.. Не удивительно, всё крадут, а я о чем говорю, но никто же не слушает... Дети или коты утащили, кому еще?.. Играют теперь где-нибудь во дворе... В подвале смотрели?.. Всё надо прятать и хранить. И на дорогу еду запасти не мешает: корочки, га-леты, булочки.

Еда до тех пор пряталась за кровать, пока не вышла наружу в виде тараканов. Внучка нашла гнездо, разоралась:

– Вот сумасшедшая бабулька! Смотри, какую дрянь развела!

Крик, шум. А что такого?.. Тараканов не видели?.. Да где это видано, чтоб без тараканов?.. Отец еще всегда шутил: была бы хата, а тараканы заведутся... И почему это кушать на дорогу взять нельзя?.. Небось, когда проголодаются – к ней же за хлебом и прибегут. Вперед никогда не поду-мают. Она за всех думать должна!..

IV

Трудно с утра до вечера за всех думать, а надо. Кому же думать, как не ей?.. Она и думает за всех. Ей, например, кусок в горло не лезет, если она знает, что дети голодные. Всегда для них поло-вину еды оставляет.

– Почему не едите? – кричит выпивший Юра, внучкин муж. – Не нравится?

– Для детей. Пусть они едят. И муж скоро с работы будет! – смотрит бабушка на часы без стрелок.

– Ваш муж давным-давно умер, я сам лично его хоронил и в землю закапывал!.. – орет зять, для убедительности резкими жестами показывая, как он это делал.

А бабушка этих злых шуток даже слышать не хочет:

– Да что вы болтаете?.. В землю!.. Я вчера с ним говорила!.. Сейчас же пусти уйти, остолоп!..

– Куда я тебя пущу? Слепая, глухая, хромая! Куда ты пойдешь? – свирепел зять.

– А ты пусти – и увидишь, куда!

Зять плевался, хлопал дверьми и уходил на кухню, а бабушка мучительно пыталась понять, почему её не пускают в магазин, не дают помыть посуду, приготовить обед. Почему отгоняют от раковины? Не подпускают к плите?.. Где её доска для глажки?.. Кастрюли, чугунки?.. Железная ванночка, где так удобно купать детей?.. Даже белье постирать не дают!.. А она этого белья за свою жизнь выстирала тонны и выгладила версты... Нет, засиделась, пора.

И она, не слушая назойливых криков и визгов, упорно движется к двери, которая теперь стала её главным вопросом жизни: заперта или открыта?.. Здесь ничего хорошего её не ждет...

Внучка от всех этих фокусов подсела на таблетки. Зять, запивший в перестройку, начал теперь от огорчения закладывать по-черному: с утра и в одиночку, по часам. А бабушка оденется в теплое, сядет у входной двери и скромно-деликатно молчит, всем своим видом намекая: «Мол, уже готова, чего ждать?..»

Иногда ей кажется, что лучше брать обманом. Ласково-льстиво начинает:

– Милый, я ошиблась квартирой, я живу этажом ниже, заблудилась! Откройте, пожалуйста! Вы же хороший человек?

– Нет! – кричит зять. – Я – плохой человек! Очень плохой! Не открою! Не выпущу! Не торо-пись! Небесный ЧК работает круглосуточно! Когда надо – сами придут. А пока – сидеть и ждать!.. А если буянить – то я «скорую» вызову и в психушку сдам. У вас белая горячка! Белочка! Делир! Вот я же сижу, никуда не бегу – и ты сиди! Сиди и телевизор смотри! – пытается объяснить он, по-обезьяньи хлопотно усаживаясь на невидимый стул и показывая жестами, как он «сидит», «никуда не бежит» и «телевизор смотрит».

– Ну, ты сиди, если хочешь, а мне пора – я в другом месте живу... Хотя бы мужу моему скажи-те, чтоб он забрал меня отсюда! – настаивает бабушка.

– Вот-вот, пусть ваш мертвый покойный муж сюда пожалует, милости просим, совсем весело будет! – Зять широким жестом распахивал настежь дверь и делал нетвердые книксены и шаткие реверансы. – Добро пожаловать, покойный муж! Как у вас там, на том свете, погода ничего, дождя нет?.. Земля пухом или как?.. Забирайте свою подругу жизни, ничего против не имею! Давно пора, между прочим! – в сердцах огрызался он напоследок в мрачную пустоту подъезда и с треском за-хлопывал входную дверь.

А бабушка, в страхе и удивлении глазея на кривлянье зятя, скорбно думала в ответ: «Плохой ты, злой человек! Не буду с тобой разговаривать!»

Но обиды долго не помнятся. И всё сначала. Один раз так захотелось ей выйти, что руку у зятя целовать начала, на колени встать попыталась:

– Отпусти, прошу по-божески – идти надо! Дай ключ, отвори дверь!

Целует руку – и плачет. Тут и внучкин муж зарыдал, стал её целовать и обнимать:

– Какой ключ? Что я, святой Петр?.. Поймите, родная, вам некуда идти! Некуда! И нам всем некуда идти! Вот, уже пришли! – топал он чугунными шагами на месте, старательно показывая, что «уже пришли». – Куда вас пустить?.. Чтобы на ступеньках шейку бедра сломали?..

Объятия, слезы и поцелуи как-то облегчили, успокоили обоих. Они долго и молча сидели ря-дом, опустошенные и притихшие, пока внучка, вернувшись с работы, не наорала на них, разгоняя по комнатам:

– Склеротичка и пьянчуга – хороша семейка! Идите по местам!

Муж долго еще всхлипывал в ванной. Бабушка в своем углу тоже смахивала слезу, думая: «Хо-роший человек! Душевный! Вот она – главная ведьма! А он хороший, добрый, ласковый... Когда уйду, заберу его с собой. Пропадет он тут с этой дрянью!» А внучка металась по кухне, причитая в голос:

– Боже, в каком дурдоме я живу! Бабка – в деменции, муж – в запое! Нет выхода, конец, бес-просвет!

Но выход нашелся сам собой. Однажды зять, не в силах больше лаяться и кричать, на бабушки-ны расспросы о детях и муже рассеянно ответил:

– Дети еще в школе, потом в кино идут с классом... А муж сегодня опоздает – на работе за-держали... Звонил, просил передать, что придет поздно. Ждите!

И это объяснение вдруг полностью успокоило бабушку. Оно было ей понятно: дети – в кино, муж – на работе, придет поздно. Раз их пока нет – то и волноваться не о чем, можно пока телеви-зор посмотреть.

Теперь она с утра получает полный отчет: дети в цирках-зоопарках, муж работает, а потом на свадьбах-поминках гуляет или внеурочно работает. Всё это было ей очень понятно и знакомо: она всю жизнь всех ждала. Можно и еще подождать.

Временами, правда, она забывает, чего она именно ждет, и начинает по привычке собираться:

– Пора!

Но резонные объяснения тут же останавливают её:

– Куда пора?.. Дети уже поели, пошли в футбол играть.

Не зная, что ответить, она беспокоится дальше:

– Соседка сказала, в магазине мясо по талонам дают. И очередь небольшая! Надо купить! – но получает обстоятельный ответ:

– Нет, соседка ошиблась. Завскладом больной, принять не смогли, завтра продавать будут. Завтра!

«А, завскладом нету, бывает… – понимает бабушка. – Ну, завтра так завтра. Подождем».

Погода тоже служит серьезным поводом, чтобы не спешить, никуда не уходить. Откидывая за-навеску, зять показывает:

– Видите – зима, холодно! Потом пойдем, когда потеплеет! А сейчас зима, скользко. Упадете, матку шейки сломаете! – (И правда – вид снега за стеклом убеждает её, что лучше повременить с уходом).

Если светит солнце, то идти будет нестерпимо тяжело:

– Потом пойдем, когда не так жарко будет! Все вместе пойдем! Так веселее!

«Да, – в душе соглашается бабушка. – Всем вместе идти веселее, а поодиночке – жарко…»

И она ждет – упорно, терпеливо. Когда-нибудь, наконец, все придут со двора, вернутся с работы, сядут за большой стол, и станет опять шумно, смешно, светло и радостно, как это бывало раньше... Может, и ноги пройдут и пойдут?.. И в голове посветлеет? И муж, наконец, явится?.. Что-то долго его нет – не к бухгалтерше ли, стерве, завернул?.. Соседка по секрету говорила, что в кино их вместе ви-дела... Надо проверить, да всё времени нет…

V

Склероз оказался вещью чрезвычайно приятной – ничего не надоедает, всё впервые видишь и слышишь. И каждый день интереснейшие новости открываются. Например, бабушка никогда бы не подумала, что у них в квартире столько комнат – ходи, озирайся, костылем двери распахивай, со сче-ту сбившись. То новые комнаты откуда-то берутся, то старых никак не найти. В поисках уборной блу-ждает она по квартире, открывает шкафы и кладовки, с изумлением озирая их внутренности и пани-чески думая, куда делся толчок, который утром был еще тут. Неужели тоже украли?..

На поднос с едой она смотрит долго и испытующе, пытаясь вспомнить, что с этим надо делать: чистить, резать, шить, гладить или стирать? И если бы зять Юра не показывал жестами:

– Ам-ам! Кушать! – она бы ни за что не додумалась, что это всё можно класть в рот и жевать.

Недавно вот нашла одну белую комнату с громадной лоханью. Зачем бы такая огромная ло-хань?.. Как её поднять, переставить, передвинуть? Внучка орет:

– Забыла, бабулька? Это ванна называется. Купаться! Чупи-чупи!

А бабушка и сама уже знает: конечно, чупи-чупи, но почему такая здоровая?.. Раньше таких никто не видел. У них с мужем вообще ничего не было. Уборная и кран – во дворе. Горбаня № 3, прямо за углом, по улице Сталина. И всё. Раз в неделю или две искупался – и хватит, чего еще?.. Часто мыться вредно, врачиха из поликлиники всегда говорила. Если что – и в тазике помыться недолго. Ведро согрел – и готово.

Очень завлекательным местом оказался стенной шкаф. Бабушка часами перебирала одежду, белье, туфли. Сортировала, разбирала. Некоторые старые платья и блузки рвала «на тряпки», увя-зывала в тюки, прятала под вешалками. А туфли выкладывала на стол, чтобы не забыть в суматохе отъезда – пусть на видном месте будут...

И всё бы хорошо, но вот новая напасть: дети-хулиганы стали костыли воровать. Не дети, а фа-шисты. Она их, правда, даже и не видит, а только слышит. И никак поймать не может. Поймала бы – надрала бы уши за милую душу!.. Костыли – не иголки, куда их спрячешь?.. Под одеяло?.. За кровать?.. В крайнем случае можно в большой лохани водой залить… А детей наказать. Но мужа всё нет, а она не может разорваться, где еще время детей шлепать!..

Объектом особого воровства были также вставные челюсти. Костыли и челюсти – последние друзья человека. И очень хорошо, что их – по паре. Можно костылями челюсти по полу гонять. Или, наоборот, челюсти на костыли вешать – красиво! Или, например, челюстями очень удобно крошки со стола сметать. Или землю в цветочном горшке ковырять. По батарее стучать. В солонку макать, а потом удивляться, почему хлеб такой розовый, соленый и черствый.

Но именно потому, что челюсти такие красивые и нужные, их надо особо беречь и прятать, а то как пить дать сопрут. Челюсти поочередно исчезают из бабушкиного рта и после долгих поисков обнаруживаются в раковине, под подушкой, в карманах халата, за шкафом, в тарелках, среди объ-едков, в цветочных горшках или где-нибудь в тапочках или стиральной машине.

Бабушка нутром чувствует, что челюсти – это её последнее достояние, без которого жить со-всем нельзя, всё остальное уже украдено. Поэтому она всё надежней прячет их от воров, котов, де-тей и хулиганов. И каждое утро – одна и та же паника:

– Челюстей нет!

Внучка уходила на работу, а поисками занимался внучкин муж, которому некуда было спе-шить. Челюсти искать – тоже дело охраны, ничего не попишешь. Дернув утренний мерзавчик и натянув старые кожаные перчатки, он начинал щупать бабушкины карманы и запазухи, перевора-чивать затхлое постельное белье, ворошить чулки, рыться в остатках еды, копаться в мусоре, обуви и цветочной земле, нещадно матеря при этом челюсти, бабушку, свою несчастную жизнь, весь не-справедливый мир в целом и равнодушного Бога – в частности.

Иногда на помощь призывался сосед, из русских немцев, Васька Шнайдер, тоже пьяница, но хороший слесарь. Вся большая семья Васьки уехала в Германию, а его не взяли за то, что он был т.н. квартальщиком – пять рабочих дней держался, а на субботу-воскресенье уходил в тяжелый запой. Чиновники из немецкого консульства, увидев справки из ЛТП и вытрезвителей, решили не призна-вать Ваську немцем, вписали ему в анкету «русский» и не выдали разрешение на въезд, что было совсем неправильно, потому что и в запое Васька не терял главных качеств своего немецкого харак-тера. И если он принимался c диким механическим педантизмом и маниакальным упорством пере-бирать предметы в комнатах, то всегда находил челюсти.

Зять хвалил его:

– Вот что менталитет делает! Вас бы, немцев, над нами поставить – в два счета рай бы по-строили, а то эти жиды наверху только о своих карманах заботятся! С меня причитается! Как не пьешь?.. Да уже вечер пятницы наступает, можно немного глотнуть! Покарауль бабусю, я мигом сбегаю.

Васька усаживался в кресло, зять бежал за бутылкой, а бабушка с удивлением думала: «Чего им надо? Чего они всё переворачивают верх дном?.. Ремонт, что ли, затеяли?.. Или потеряли что?.. Или переезжать собрались?..»

Ладно, раз покоя нет – хуже вам будет! Стала бабушка челюсти не поочередно, а сразу обе вместе в разные места прятать, чем привела зятя в окончательное бешенство. И он, по совету Вась-ки, решил прикрепить их к бабушке. Вдвоем они накрепко привязали нитки к челюстям, потом на-мотали нитки на бабушкины уши – жуй, бабушка, на здоровье!

Но ей это не понравилось. Она вытаскивала челюсти изо рта и, в конце концов, порвала нитки, которые потом долго еще свисали с её ушей. В общем, пришлось бросить эту затею, хотя Васька и предлагал радикальные решения вроде того, чтобы челюсти эбоксидкой приклеить к деснам или заменить нитки на дюралевую проволоку, а проволоку закрепить в дырочках для серег.

Ничего не помогло. Наконец, когда челюсти оказались спрятаны особо хитро – в унитазе – и была спущена для надежности вода, для бабушки пришло время каш, супов и пюре. «Всё-таки ук-рали, сволочи!» – рассерженно думала она, деснами перетирая тюрю. Но ничего, и без зубов мож-но жить, было бы что жевать... Был бы хлеб, а рты найдутся, как говорил отец.

Так и сидит бабушка в коридоре, глухим ухом сторожа входную дверь, а другим ловя странные речи из кухни, где внучкин муж говорит не переставая с молчаливым Васькой. Слова вроде бы по-нятны, но вот смысла никак не понять:

– Всё перевернулось верх дном. Частная собственность теперь священней, чем святое писание! А судьи кто? Чекисты, аппаратчики!.. Превращение совка в человека – процесс глубинный... Мы – жертвы процесса... Пьющики-запойцы… Если проткнуть наш панцирь из пьянства и хамства, то обнаружатся добрые сердца и ранимые души… Таким трудно жить... Мы обросли чешуей из шума и наглости... Мимикрия… Только бы выжить... Мечемся из тупика в тупик…

«Что болтают – и сами не понимают, дурни!» – в сердцах думает бабушка, задремывая под их тихое блеяние – будто козы на горке траву щиплют. Ла-ла-ла, ерунда всякая... Лучше бы домой шли, жене помогли, чем языком чесать и водку пить...

VI

«Слава богу, никого… Можно уборку сделать. Никогда эти бандиты вещи на место не положат. Побросают – и готово. А ей убирать... Так... Блузку и юбку надо под матрас засунуть – выгладятся за ночь. Разложить под матрасом – и всё!.. И утюга не надо… Не лезут... Тогда в другое место их... Простирнуть не помешает… Вот, в ведре… Кто это в ведро столько бумажек накидал?.. Нет, мусору тут не место. Его надо на пол вытрясти, а в ведре белье замочить. Что бы они без неё делали?.. Мо-лодняк, ни о чем не думают...

А это что еще такое? Пахнет хорошо… Как же эти пузырьки называются? А, духи, «Красная Москва»! Смотри ты на этих вертихвосток!.. Душиться вздумали!.. Не доросли еще!.. Духи лучше всего слить в раковину, а то потом учителя в школу вызывать будут: мол, ваши дочки духами ма-жутся. Задушить их за такие духи!.. С детства в строгости держать... Да и рано еще им, соплячкам...

Так. Тут прибрала, кажется... Только вот коробочка осталась... Дрянь всякая: колечки, бусики, сережки... И откуда они всё это таскают?.. У соседских детей одолжили, что ли?.. А может – укра-ли?.. С них станет. Фашисты, а не дети. Нет, они шкодники, но не воры... Взяли у кого-нибудь поиг-рать... Надо соседке показать. Пусть она отберет, которое ваше, а которое – наше.

А лучше всего эти побрякушки в карманы переложить, чтоб не пропали. А еще надежней – вот сюда, в эту большую белую вазу с черным дном и белой крышкой – тут не найдут... Ваза кривая, от полу не оторвать, не унести… Вот… И крышку закрыть… Пусть пока тут полежат... Белье замочено. Всё спрятано. Костыли в ванной отмокают. Теперь посуду помыть.

Это что, кухня?.. Первый раз вижу... Понаставили белых шкафов. Где плита, где холодильник – не разобрать. И почему холодильник пустой и не холодный?.. И почему это противень в него затолк-нут?.. Зато плита полна продуктов... Это наверняка хулиганы местами поменяли... Надо из плиты всё обратно в холодильник переложить, чтоб не испортилось...

Что-то затылок жмет... И колени крутит... А это разве не творог?.. Помажем – поможет... А че-го он такой жидкий и темный?.. По ноге прямо потек... Не умеют продукты делать... Коричневый и сладкий творог – где это видано?.. Творог должен быть сухой и белый...»

После того, как продукты перекочевали из холодильника в духовку, золотые колечки и сереж-ки сгинули в унитазе, а сама бабушка обмазалась медом с головы до ног, внучка решила привести врачей.

Увидев белые халаты, бабушка испугалась, но потом узнала одного из них: «Кажется, раньше в магазине на углу работал, Шурой зовут». А вот другого она не знает – на лысого кролика похож: губами шевелит, жует, глазами туда-сюда косит. Больной, наверно... Или нервный…

Врачи стали её осматривать, велели открыть рот, дышать – не дышать. Попросили пройтись на костылях. Она поспешила к двери – может, хоть сейчас будет открыта?

Внучка подняла визг:

– Видите, видите!.. Бежит! Опять бежит! Я больше этого видеть не могу!

Врачи радостно засмеялись:

– От склероза нет наркоза! Скоро вас лечить придется, если не перестанете реагировать. Не обращайте внимания! Дойдет до двери – и вернется, куда денется? А еще лучше – смотрите на всё с юмором. Вы вообще как себя чувствуете, бабушка?

«А вот ты железный мешок на себя нацепи – и узнаешь, как я себя чувствую!» – думает она и кивает:

– Хорошо, спасибо!

– Ходить сами можете?

«Могу, если отпустят, – думает бабушка, поглядывая исподтишка на врачей: куда это еще предлагают идти?.. За окном зима, холодно… Упасть можно…»

– Летом пойдем, все вместе, – отвечает она.

– А, летом, все вместе, понятно… А где ваши близкие?

«Сама жду...» – затаенно озирается она по сторонам.

– Это вот, например, кто? – Халаты во внучку тычут.

– А это – чужие люди, – спешит объяснить бабушка. – Я случайно зашла, квартирой ошиб-лась, а они меня поймали и держат. Я вас очень прошу, сообщите моему мужу, пусть он заберет ме-ня скорее! – с надеждой добавляет она, надеясь, что, может, хоть они ей помогут?

– Сообщим обязательно, при первой же возможности! – обещают халаты и уходят на кухню.

Там они дергают с зятем по сто грамм, закусывают, чем бог послал, хохочут, кофе пьют, диаг-ноз поставили:

– Случай совершенно ясный: Деменция Ивановна собственной персоной! Или Склероз Ма-размович, если так понятнее!

Сообщив дальше, что от старости есть только одно лекарство – могила, врачи все-таки пропи-сали таблетки, а ей строго велели отдыхать, по дому ничего не делать и телевизор смотреть.

Она молчит, а в душе думает: «Как же отдыхать, если в тюрьму заперли?..»

Теперь утро начинается с трех разных таблеток. Они разноцветны, разнокалиберны и разно-мастны. Одна должна взбодрить. Другая – успокоить. Третья – поддерживать общий тонус. Беда в том, что таблетки действуют по-разному: иногда бодрость с ума сводит, иногда покой с общим тону-сом не ладит. А временами всё обрушивается вместе, и тогда она уходит в дрёму.

Чаще всего окунается в детство. Отца за столом видит: тот по вечерам всегда книгу читал и де-тей учил, надеясь, что хоть они из деревни вырвутся и в городе жить будут. Вот он сурово смотрит на неё, урок спрашивает:

«Откуда звезды на небе?»

«Это Бог решил молодой месяц на крошки покрошить», – шепчет она, боясь ошибиться.

«Почему возле храмов всегда ветрено?»

«Черт внутрь войти хочет, да не может, вот и вьется», – робко предполагает она.

«Почему покойников в землю кладут?»

«Земля – к земле, прах – к праху», – лепечет она в полном страхе, чувствуя, как горячая струйка ползет между ногами….

– Опять описалась! – это внучка кричит так, что стены трясутся и в мертвом ухе звенит.

Бабушка открывает глаза. И на кого так орет?.. На детей, что ли?.. Не дети, а чистые фаши-сты... Недавно костыль в постель засунули. Ночью проснулась и понять не может, кто это рядом лежит: муж – не муж, скелет – не скелет, щурится противно, стальные зубы в черном рту блестят.

«Такие вот дела...» – спокойно думает бабушка, слыша, как внучка с мужем грызутся:

– Это ты советовала ей больше жидкости давать, чтоб мозги не сохли! Вот и писается!

– А кто её снотворным закормил?.. Она не потому писается, что много пьет, а потому, что крепко спит! Надо отменить снотворное!

– Если снотворное отменить – буянить будет! Лучше меньше воды давать! Ей уже даже живая вода не поможет!

– Нет, врач сказал, пусть она побольше жидкости принимает! – стоит на своем внучка, добав-ляя: – И вообще – относись к этому с юмором, как врачи советовали!

– Ага, смех сквозь слезы. Рёв сквозь блёв! – орет внучкин муж, свинчивая пробку с очередной чекушки. – Сейчас в цирк пойдем!

А бабушка безмятежно слушает, кто с кем в цирк идет и кто опять описался. Конечно, за всеми не уследишь... А цирк она любит, с мужем ходила. Там весело, музыка играет, мороженое дают и клоуны тушки на чушках крошат...

VII

Начала бабушка падать. Первый раз сошло, миновало, только руку ушибла. Но встать сама не смогла. Так и сидела до ночи, пока внучка с мужем из кино не пришли.

– Добегалась! – вопила внучка, ощупывая её. – Где болит? Вот ты неугомонная, бабулька! Сиди на месте!

– Шейку сломаете! – вторит муж

Хорошо говорить – «Сиди!..» А если позвали?.. Как ослушаться?.. Вот и запнулась за кос-тыль – дети назло специально прямо на дороге бросили...

Несколько дней сидела тихо, руку мокрой тряпкой обернув. Уксус в воду подливала, тряпкой махала, остужая её, локоть укутывала. Творог просила, но не дали, даже привязать к батарее грози-лись. Притихла.

– Вот тебе зеркало, смотрись лучше в него, если делать нечего! – дала ей внучка игрушку.

А зачем ей зеркало?.. Всё равно неясно, кто из рамки такой морщинистый топорщится. Лицо – как земля. На черепе вместо волос какая-то кухонная тряпка лежит. Вместо бровей – проплешины. Из подбородка черные волоски вылезают.

«Кто это? – мучается бабушка, чувствуя что-то очень знакомое в этом страшном лице. – Со-седка, что ли?» Нет, за спиной никого нет…

Она открывает рот – а та, в зеркале, закрывает... Она качает головой – а та, в зеркале, кивает… Она высовывает язык – а та губы жмет и проплешины рыжие хмурит.

«Противная баба, пошла отсюда, воровка!» – кидает бабушка зеркало на коврик. Потом берет его, чтобы опять увидеть коричневую бабу, пришедшую по её душу. Лицо украла, теперь за душой явилась, мерзавка…

Наконец рука прошла. Сидит бабушка, переживает, что всё самой делать надо. Муж пальцем не шевелит. Что с него взять – лентяй! Всё абы как, лишь бы не работать. «Плевать», «обойдется», «сойдет», «переживем», «как-нибудь», «на хрен нужно» – любимые слова.

А сколько раз его с работы за этот дурацкий характер выгоняли!.. То гайку недовинтил – ма-шина в забор врезалась. То ось перекосил – грузовик в овраг нырнул. То вообще забыл что-то вкру-тить – мотор сгорел... А как выгонят – так давай хорохориться: « Мне нечего искать работу – она сама меня найдет! В СССР с голоду никто еще не умирал!» Сидит, пиво пьет. Или шляется неиз-вестно где. Ночью она чует его шаги, шорохи одежды, запах пива. А как утро – так требует:

«Давай-давай, дети еще спят, быстро-быстро!»

Ночную рубашку задирает и на кровать валит. Всегда рано утром и всегда под гимн из радио... От этого гимна по ней до сих пор мурашки бегают и в глазах темнеет. Как-то раз, Первого мая, на демонстрации, даже в обморок упала, когда проклятый гимн грянул. Ноги сами подогнулись... Да что поделать?.. Если живешь с ним – молчи, терпи. А нет – уходи. Сейчас не старое время. При товарище Сталине каждый может развестись, если на месткоме свою правоту докажет... Муж свое получил – и на работу, бегом. А она – стирай-убирай, готовь, гладь, шей, вари... А что готовить, если дома шаром покати?..

«Мяса с гулькин нос, томата чуть-чуть и риса полмисочки... Ничего, зразы сделать можно. Или тефтели. Мяса поменьше, а риса побольше... Хамсу по талонам давали?.. С луком потушить. Хлеба не завезли?.. Мука есть, блинчики испечь можно. Масла тоже нет?.. Сало растопить... Слава богу, что война кончилась и хлеб появился. Интересно, как себя чувствует товарищ Сталин?.. В газетах писали – болен был. Перестройку делал. Вот и довели его... За всем же смотреть надо, всё самому проверять, глаз да глаз везде... Выздоровел ли?.. Хотя бы. Без него – никуда.

Так, пора на кухню, дети скоро со школы придут. Только вот кухня где?.. Это, что ли?.. Белая ваза с черным дном... Лохань, но большая... Нет, это прачечная... Вот еще дверь... Плита на месте... Вначале надо плиту зажечь... Для блинчиков главное – сковороду как следует раскалить... Лучше сразу все конфорки зажечь, чтоб быстрее было... Вот и спички есть – тоже, видно, по талонам давали… Хоро-шо, греет... Рукам тепло стало...

Теперь мука... Это, что ли?.. Почему-то соленая... Даже муку не могут нормальную купить. Со-леная мука – где это видано?.. Ну ничего, с яйцом смешать... Яйца. Гладкие, из пальцев так и вы-скакивают... Скользко под ногами стало... Наверняка дети что-нибудь разлили... Надо убрать, а то по квартире разнесут... Только вот тряпка где?.. А, на окне висит... Здоровая какая! И прозрачная!... Ну, нашли куда тряпку вешать, дуралеи!.. Сорвать её надо. Крепче дернуть... Еще... Вот, готово!.. Прямо на плиту упала... Горелым пахнет... Мусор где-то жгут? Или листву палят?..»

Очнувшись в больничной палате, бабушка была очень удивлена – опять рожать?.. Сколько можно?.. Она в больницу попадала только во время родов. И сейчас тоже была твердо уверена, что скоро принесут и покажут ребенка. Всё тело болит, как после схваток... Пощупала живот – как буд-то спал... Пошевелила ногами, потрогала между ними – ничего, крови нет... Только ноги почему-то забинтованы... И на боку повязка... И на лице какие-то липучки странные...

– Мальчик или девочка? – спрашивает она у медсестры, а та усмехается:

– Пока неясно.

Приходят и уходят врачи, мерят давление, слушают сердце, но ребенка почему-то не показы-вают. Умер, что ли?.. И мужа нет. Он обычно навещал её в роддоме, апельсины приносил... Она уже знала: как апельсины – так рожать. Как рожать – так апельсины. А после абортов, например, ниче-го не дарил. А это похуже родов!.. Ну да она этих абортов штук 40 сделала – апельсинов не напа-сешься...

– Скажите, дорогая, вы моего мужа не видели в коридоре? – осторожно интересуется она у медсестры, а та смеется в голос:

– Дорогая, ваш муж умер раньше, чем я родилась!

«Вот тебе и на – и эта коза туда же!.. Умер! Как же это он умер, если он меня сюда, в роддом, привез?..» – возмущенно думает бабушка.

Приходила внучка с мужем. Кричали что-то в уши про пожары, ожоги, обои, помои... Ремонт затеяли, что ли?.. Надо бы у них про ребенка узнать. «И молока нет...» – украдкой щупает бабушка свои груди, вызывая возмущение внучки. А чего удивляться – у роженицы молоко пропало?.. Не дай бог мастит навяжется – полгода больна будешь... Когда она младшую родила, так вообще груд-ницей заболела.

А так роддом ничего. Чистый. И кормят хорошо. Палата небольшая – еще только две роженицы лежат. «Старухи – а туда же! Им не рожать, а на пенсию пора!» – удивляется про себя бабушка. Вра-чи все в белом. Ночью, правда, мыши шуршали. А как мышам не быть, если каждой роженице норо-вят что-нибудь вкусное передать?.. Заведутся, даже если главврач строгий и санитарок гоняет. А вот тараканов нет. И кормят исправно. Недаром муж всегда говорит: «При товарище Сталине наука силь-но вперед пошла!» Может быть, вперед и пошла. Но на абортах как скребли ложками, так и скребут. Средства еще не придумали против этих мужчин...

Да, раз апельсинов нет – значит, дело плохо. Или ребенок умер, или муж заболел. А может, в кино отправился... С него станет. Она тут в роддоме валяйся – а он с этой шалавой там... «Тебя люб-лю!» – кричит, а сам с этой вертихвосткой – в парк, эскимо жрать и в кино обжиматься... Такой же жулик и лентяй, как все. Недаром мать говорила – не выходи за лодыря. Нет, не послушалась. А теперь чего уж вякать?.. Полжизни прожили уже, проживем и дальше, лишь бы войны не было и с товарищем Сталиным ничего не случилось...

Муж, хоть и лентяй, зато не скучно с ним. А что с работы выгоняют – ничего, работа у нас для всех найдется – товарищ Сталин постарался. Как это муж шутит? Сталин – из стали, Ленин – из лени, а Киров – из кира!.. Да... Лодырь, а веселый бес: чуть что, за руку схватит и в цирк потащит. А там карлики, клоуны, лилипуты в костюмчиках, ботиночках и проборчиках, а главный их болван-чик на свинье скачет и вопит:

«Не скажете ли, Лилия, лили ли лилипуты литье на лиловую лилию?»

Бабушка пытается рассказать об этом внучке, но выходит только какое-то глупое «ли-ли-ли», а внучка головой качает и слезы утирает.

Когда ожоги зарубцевались, отвезли бабушку на белой машине назад. И заперли в комнате. И все другие комнаты тоже заперли. На столе ящик светится. Там какие-то мышьи морды мельте-шат – неизвестно, зачем пришли. Неизвестно, зачем в роддом возили. Неизвестно, почему взапер-ти держат. Неизвестно, что дальше будет…

В первую же ночь дома бабушка так металась по кровати, что выпала на пол. Пришла в себя от холода. Сидит в холодном дерьме и ледяной моче. Встать сил нет. Да, видно, много плохого сделала, раз так наказана... Значит, гадила много в жизни, раз Бог в холодное дерьмо окунает...

Было дело... Чего уж скрывать... Был один сосед, заходил иногда без мужа – то соль ему нуж-на, то спички, то старые газеты, то вчерашний снег... Сядет на стул и в глаза уставится... Один раз завалил на кровать. Она не стала поднимать шума, когда он ей юбку заворотил, подождала, пока он кончит дергаться, а потом так огрела его сковородой, что он долго очухаться не мог. С тех пор рас-хотелось ему старые газеты читать. Вот и всё. А зачем ей полюбовник, когда муж есть?..

Но грех был. И еще был, когда летом с детьми за город на речку отправилась. Купалась. А по-том на берегу такого красавчика встретила, что прямо как с цепи сорвалась. Он тоже выпивший был, сразу в кусты потащил. А у неё просто память отшибло – всё бросила и пошла, как привязан-ная... Хорошо, дети ничего не заметили, когда из кустов вылезла, вся поцарапанная... Муж только потом спросил: «Что это на коленях?» – «О скамейку ударилась», – ответила, а какая там скамей-ка, когда прямо на земле, как собаки, сцепились и разжаться не могли?..

А на субботнике?.. Муж тогда дома больной лежал, она вместо него на субботник вышла. Всем было велено в парке деревья сажать. Сажали. А потом в павильоне водку пили. Выпила пять рюмок подряд, не евши. И опять голову потеряла – с каким-то шалопаем за павильон лапаться пошла. А как в полночь гимн по радио грянул – совсем ополоумела: сама ширинку ему расстегнула и в шта-нах шуровала, пока он не пустил в неё своей горькой слизью. Только утираясь, в себя пришла... Эхе-хе... Отец говорил: три вещи на свете не оставляют следов – лодка на воде, змея на камне и мужчи-на на женщине... А вот остались...

Утром внучка подняла крик:

– Почему в дерьме на полу сидишь? Почему описалась? Почему нас не позвала на помощь? – а она про себя вдруг очень ясно и твердо подумала: «А чего звать?.. С вами или без вас – какая раз-ница? Какая уж тут помощь?.. Родился – кричит, умирает – молчит...»

VIII

Старость пахнет грязным бельем, гнильем, мочой и псиной. Тело идет пятнами, нарывами, мо-золями, наростами. Кожа отцветает, дрябнет. Кости трещат и гнутся. Руки-ноги не свои. Глаза видят одну муть. В голове сквозняки гуляют. В душе сумерки стоят. А тело съежилось до еды и унитаза. Но каждый поход в уборную стал труден и опасен. Для тех, кто уже сам до туалета добраться не в си-лах, – помойное ведро, куда надо справлять свои дела или слишком часто, или с большим трудом, если, конечно, еще вспомнить, зачем сидишь, спустив трусы, на вонючем ведре посреди комнаты, не стыдясь людей и детей.

Один врач посоветовал «высаживать по часам». Другой возразил, что это может привести к реф-лексу. Но первый врач ответил, что система рефлексов у бабушки давно уже распалась по швам и ни-чего страшного, кроме смерти, впереди её не ожидает, и поэтому лучше высаживать по часам.

Внучка взялась было за это с энергией. Вместе с мужем тащила упирающуюся бабушку в туа-лет «по часам», но та, не понимая, чего от неё хотят, отбивалась, как могла.

– Какай! Какай! – вопила внучка, усаживая ее на унитаз и расстегивая халат.

– Писай! Писай! – вторил муж сквозь икоту, помогая стаскивать с бабушки трусы, отчего та приходила в немой ужас.

Но днем внучка была на работе, а поручать это щекотливое дело вечно выпившему мужу – опасно: или уронит, или сам упадет, или еще что... Ему и так уже мерещилось, что бабушка по утрам мастурбирует:

– Я через замочную скважину ясно видел, как она руку куда-то туда, внутрь, совала и там кру-тила что-то! Сто процентов дрочит бабулька!

– Да какое там!.. Это она с памперсами возится! – засмеялась внучка. – Я ей памперсы булав-ками к трусам прицепляю! Вот она целый день эти булавки и пытается отцепить!

– Как это – памперсы? А зачем тогда мы бабульку в туалет таскаем?.. Что-то логики не вижу! То памперсы, то туалет! Она, бедная, уже сама не знает, что ей делать! – возражал муж.

– Памперсы – для страховки! – парировала внучка.

А бабушка сидит и пытается думать, но с головой стало совсем плохо. Мысли набегают и от-ползают, как прибой. Не успел поймать – пеняй на себя. Смысл уплыл, открылось дно, осела пена. А что было в той волне – неизвестно. И никогда не узнать.

Как же мысль поймать, если слова бегут врассыпную, как тараканы?.. Или, наоборот, застают врасплох?.. Нужных слов нет. Хочет сказать: «Мужа давно нет!» – а говорит:

– Пять-шесть соль!

Пытается про детей спросить, а выходит:

– Столы это куда?

Хочет узнать, где ключ от проклятой двери, а бубнит:

– У магазина ложка.

Нет, нужных слов никак не найти. Хоть какое-нибудь ухватить – и то хорошо... Вот и слушает зять рассказы про то, как прилетал какой-то ковш, копал лимон, зевал на дом, нашли кусок, то есть платок, то ли кивок:

– Главное – творога раковину чтоб... Хлеб на работу, носил, носил... Яичница клубочки съе-ла, за кошкой бегала, нету мыла... Ушла… Шкаф и каф…

Слова поймать – сил нет. Очень уж они прытки, шустры, хитры: только одно покажется – тут же исчезнет. Другое вынырнет, кивнет – и сгинет. Третье из-за угла кривляется. Иные рожи кор-чат, зубы скалят. Бегут, как мыши, если ночью в кухню войти...

Внутри себя она думает как будто правильно, но вот наружу почему-то одна белиберда вылеза-ет. Даже если слова из головы на язык благополучно перекочуют, то во рту сразу в колтун сбивают-ся.

– Бабулька, ты же раньше умела говорить, а сейчас чего – разучилась? Вареная картошка у тебя за щекой, что ли? – удивляется внучка.

– Раньше она и писать сама умела, а теперь забыла, – замечает муж из кухни, подозритель-но звеня там стаканом. – Вот как в жизни бывает: сначала бабушки сажают внуков на горшок, а потом – внуки бабушек. Колесо жизни, от горшка до горшка! Ох, долог, долог путь до нирваны!

Потом бабушка стала чаще падать. Её стали находить на полу в разных местах комнаты: в уг-лах, под столом, возле двери. Один раз упала в ванной на кафель. От боли даже стонать не могла. Дыхание сперло: ни туда, ни сюда. Хорошо, зять дома был, врачей вызвал. Бабушку уложили на носилки и поволокли.

«Что им, куда?» – удивляется бабушка, сквозь боль пытаясь спросить, куда её тащат, но выхо-дит совсем уж непонятное:

– Шлитка кофту стулом вся?

На лестнице санитары кричат:

– Руки держите, чтоб за перила не хваталась! Они всегда за перила хватаются!

Муж и внучка егозят возле носилок, чтобы руки держать, хотя бабушка и не думает ни за что хвататься.

– Люди имеют свойство цепляться за жизнь! – шутит муж сквозь икоту.

– Типун тебе на язык! – отбрехивается внучка.

И опять белые стены, врачи, лампы, маски, морды... «Чего пялитесь, заборы?..»

Очнулась бабушка под утро. Щупает возле себя – а там провода, прищепки, зажимы. Начала срывать. Прибегает врач, бородой трясет, не дает рвать:

– Нет, нет! Нельзя!

Бабушка пытается ему объяснить, что ей пора уходить, но ком во рту распадается на бульки:

– Ко-по-мо-ки, чут-лот-ет-ва!

Врач ничего слушать не хочет, кран брюхатый. Глаза большие делает и железкой грозит:

– Нельзя! Запрещено! Не трогать!

А бабушка ему в ответ утробно урчит:

– Уко-бору-сим, ту-ра-но-ша!

– Беспокойная старуха! – говорили где-то и давали таблетки.

Так и пролежала всю ночь в забытьи, без остановки кромку одеяло перебирая. То постель пе-реворошит. То одеяло из пододеяльника вытащит. То подушку на пол скинет.

И видит она в бреду, что идет по темной улице и несет на руках младенца. У младенца морщини-стое, дряблое, отечное старческое личико. Глаза закрыты. А из-под век гной сочится. Вот райполи-клиника… Доктора обступают младенца. Распеленали и ахают – тельце, хоть и малое, но уже вполне женское: вот и груди, вот и волосы на лобке. «Скосить! Снести!» – кричат халаты. «Куда снести? Где скосить?» – бабушка и понять не успела, что к чему, а уродца уже на детские весы-ванночку уклады-вают. «Голову поправьте, свешивается, слепые, что ли!» – хочет крикнуть бабушка, а главный доктор уже метровыми ножницами эту головку отщелкивает, а тельце крюком цепляет и в рентген-аппарат тащит, приговаривая: «Вот и поправили… Теперь всё в порядке!» «Сволочи! Фашисты! Что вы делае-те?» – кричит она, а метровые ножницы уже у самых её глаз маячат…

Когда она вернулась домой, дверь её комнаты стали запирать особенно тщательно и открывать только на еду. Но как быть с проклятым туалетом?.. Васька Шнайдер и тут помог – соорудил «трон»: вынул из стула сидение, а под стул подвесил ведро с крышкой. Теперь бабушка часами с недоумением рассматривает это чудище. Открывает крышку, смотрит в ведро, не понимая, что к чему: на стуле вроде бы сидят, а в ведре вроде бы воду держат, но чтобы вместе?..

– Писи-каки! – кричит зять, символически снимает штаны и жестами показывает, что бабуш-ка должна делать.

– Пш-ш! Пш-ш! – вторит ему Васька Шнайдер, дергая воздух – «спускает воду». В другой ру-ке он держит для наглядности ленту туалетной бумаги и рвет её на ровные отрезки, которыми по-том выразительно шуршит.

– Зря мы так кричим! Дело не в ушах, а в голове! Не в глухоте, а в маразме! Она просто уже ни-чего не понимает! – нервно причитает внучка.

А бабушка скорбно смотрит на этих клоунов и качает головой. Что им надо? Чего они цирк уст-роили? Голову морочат стульями и лентами.

Так и сидит она целый день, ложкой в замке ковыряет или в треснутое зеркало смотрится. Иногда замок клацает, внучкин муж поднос с едой прямо на злосчастный трон ставит. Вот и всё. Из-за двери обрывки разговоров слышны. Бабушка слышит слова, так и сяк ворочает их в уме, но не знает, с какой стороны к ним подступиться, где ухватить, чтобы понять все эти рыг-лу, вам-пад, шит-слы, ет-ма... «Ним-но-ша?.. Бе-те?..» – перебирает она обломки слов, не зная, где их клеить или вязать.

Трудно стало жить. Ложка за щекой застревает. Каша мимо рта течет. Ветры-воры по квартире гуляют. Кошки ноги царапают. Злыдни-дети покоя не дают. Кабулема полная одолевает...

IX

Через какое-то время бабушка вдруг почувствовала себя лучше. Кости как будто утихли. Ноги могли стоять. Сила появилась в руках. И даже мысли стали превращаться в понятные слова. А глав-ное было то, что ей стало ясно: скоро отсюда уезжать. Самой ли, с мужем или таксистом, но уезжать навсегда. Вещей она уже не собирала, узелков не вязала и всякую дрянь по коробкам не рассовыва-ла. Зачем?.. Там, дома, всё есть. Там ничего не надо. Всё лишнее. Только то, что ты и что в тебе. Только это и брать. А всё остальное мешать будет.

«С пустыми руками идти легче! – глядя на снежинки за окном, мечтательно думает бабуш-ка. – Пора. Нельзя опаздывать. Отец ругать будет. Муж недоволен. Дети плачут. Надо спешить».

Как-то ранним утром она проснулась от шума. Какая-то толкотня шла в шкафу. Как будто дети внутрь залезли и пихаются... Или под столом это?.. Нет, вот уже в коридоре бегают... Смех, шепоты, хохоточки... Наверно, дети-бандиты в школу не пошли, в прятки играют... А может, заперлись в шкафу и открыть не могут?...

Она в голос позвала их, но никто не ответил. Никого. Она села в кровати. И увидела над собой серую длинную тень. Стоит над кроватью, пристально смотрит, руками шевелит. То ли крестит, то ли зовет. Бабушка приглядывается: что такое?.. Нет, стоит, не уходит. Руками-рукавами медленно водит. Муж – не муж... Внучка – не внучка... Серая и сердитая, видно... Торопит:

– Вставай!

Даже чулки не дала натянуть:

– Пошли, ничего уже не надо!

– Как не надо? – упирается бабушка, заветный узелок из-под матраса вытаскивая.

Тень узелок отняла и на пол бросила. Потом бабушку крепко за плечи схватила и из постели вытянула. По ребрам бьет, в спину толкает:

– Пора!

«Таксист, наверно, – думает бабушка под тычками. – Сволочь... Не терпится ему!.. Не видит – идти не могу?»

Хотела крикнуть: «Не торопи! Счетчик включи!» – а вышло птичье:

– Чет-чик! Ют-чи!

Тень начала гонять её по комнатам. Взашей тащит к окнам, где задвижки прибиты гвоздями. Вдоль стен гонит. Вокруг стола вертит. Что-то кричит. А слова у бабушки то в ногах, то в желудке, то в темени отдаются. Как будто по всему телу маленькие рты распахнуты и зло что-то кричат. «Что? Когда?» – смятенно ищет бабушка выход.

Вдобавок в комнату откуда-то ворвалась шалая черная птица и тоже стала панически шара-хаться по стенам, биться под потолком. Звенит в абажуре, путается в занавесках, проскакивает чер-ным комом, задевает крыльями.

Бабушка в страхе слушала перебранку тени и птицы:

– Лови мяч!

– Еще удар!

– А скалкой по скулке?

– А моталкой по болталке?

Наконец, тень утащила бабушку в коридор, усадила её на табурет в прихожей, приказала:

– Тут ждать! – а сама, обвившись вокруг дверной ручки, змейкой ушла в замочную скважину.

Сидя у вешалки и чутко ко всему прислушиваясь, бабушка в замешательстве теребила подол халата. Кого ждать?.. Неизвестно. Кто-то придет. Надо встретить, хорошо встретить... Угостить... Гость издалека... Что-то важное должен принести. Или, наоборот, унести?.. Ничего не пожалеть... А что есть?.. Ничего. Вот один костыль – и всё...

Ждать стало невмоготу. Бабушка украдкой костылем ткнула входную дверь. И дверь вдруг от-крылась! Из неё пахнуло темным холодом. Надо идти.

Она выбралась из квартиры и постояла в холодной темноте. И начала по стенке двигаться к лестнице. Из подъезда дуло. Где-то ехали машины, хлопали двери, кричали голоса. Но бабушке никто не мешал спускаться вниз: медленно, одной ногой, как дети. Постоит – и дальше. Костылем нащупает ступеньку – и ногу на неё ставит.

Так удалось добраться до низа. А там куда?.. Опять по стенке ползти, так вернее. Вот еще дверь. Открыта. А оттуда уже могильным льдом тянет. Тьма морозом зевает. И ступени в омут ведут.

Чем ниже – тем холоднее. Перил на лестнице нет. Она стоит, переложив костыль в правую ру-ку и ошарашено приникнув к шершавой стене подвала. Столько времени ждала света, солнца, теп-ла, а тут – мороз, тьма и могила!.. Стоять невозможно. И идти – некуда.

Где-то хлопает белье под ветром, лает собака, бубнит радио, стукает дождь по жести. А впереди мерцает маслянисто-черная лужа. Что это?.. Опять муж бензин разлил?.. Или татарин-дворник во дворе барана резал?..

Она стала слепо шарить костылем в пустоте и покатилась вниз. Очнулась на бетоне. Боль в но-ге, в голове. Тьма, мороз, могила.

«Да-ку-ба-ду?» – панически думает бабушка, пытаясь ползти, но боль держит на месте, даже тащит назад. Только там, где нога соприкасается с мерзлым бетоном, боли меньше. «Где люди?» – хочет думать она, но выходят какие-то уроды в колпаках, визжат:

– Дюди-юди! Яди-дяди! – пляшут и поют, блестя золотыми нашивками, машут перьями; гла-за их горят зеленым, а чешуя отливает перламутром.

Привалившись к ледяной стене, она пытается костылем отгонять проклятых карликов.

Потом всё стихло. Ей стало казаться, что вокруг не так уж и темно. И даже тонкая полоска света сочится из-под невидимой двери. Где свет – там тепло, люди. Она проползла немного. Но сил не было тянуть дальше тяжелое тело.

Свет из-под двери прерывается шагами – кто-то нетерпеливо ходит там. Вот это главный гость и есть. Пришел и ходит. Ждет. И свет включил. Наглый!.. Распоряжается, как у себя дома!..

Она пытается ползти, но не сдвинуть заледенелых ног. Рукой не шевельнуть. В голове – зуд и пение уродов. Радио где-то хрипит. Чайник на плите свистит. И собака истошно воет. Но где это всё?..

От этих далеких звуков она внезапно ощутила тяжкое одиночество. Страх. Одна. Никого. Ни-кто. Никогда. Одна. Сама. И никто… И ничего… Но что надо этому гостю?.. Что он принес?.. Куда ведет?.. Зачем пришел?..

Она стала вертеть головой, но ничего, кроме мглы, не смогла разглядеть. А в углу что-то копо-шится. Как будто мыши борются. Или курицы зерна в пыли ищут?.. Нет, это лилипуты в цирке тан-цуют!.. Лили ли, лили ли...

«Проклятые гномы!» – хотела крикнуть бабушка и кинула в них костылем. Но костыль, зацепившись за угол стены, ударил её по лбу резиновым наконечником. Её повело влево, но она всё равно в панике попыталась подползти к полоске света из-под двери. Постучать – может, помогут?.. Боль из бедра уже затопила живот. Вот-вот пойдет наверх, затопит сердце...

Вдруг дверь распахнулась. Бабушка успела разглядеть: какие-то голубоватые овалы, склонившись над столом, макают черный хлеб в белую соль, большой горкой насыпанную прямо на столе.

«Вот и пришла», – успела подумать бабушка, как будто узнавая знакомые голоса. Но тут пахнуло розовым жаром. Да не комната это, а печь!.. Свет и жар ослепили её. Боль затопила сердце. Уроды завизжали, кинулись хватать за ребра и кишки. И она упала навзничь, еще слыша, но уже не понимая криков:

– Вот ты где, бабулька! А мы тебя ищем! Бегаем всюду! Куда ты ушла?

– Шла! Ла! А! – поскакало пустое эхо по подвалу, откуда только что умчалась душа, оставив на бетоне кости в мешке кожи.

А где-то наверху святой Петр уже гремел отмычками, отпирая заднюю калитку царства небес-ного, чтобы тайком впустить новую постоялицу. Ну и что, что не нашла пути к главному входу?.. Всё равно достойна обитать среди равных. С веками старый ключник стал сговорчив и даже доброду-шен.

2005, Германия