Поэзия

 

 

 

Стихи Не Так Приходящего

 

Когда Цветастый Ург нашёл
Прозренье у реки,
К нему Глумливый Гло пришёл –
Прочесть свои стихи.

Он начал так: “О, славный Ург!”
Но тут же: “Ты балбес!”
“Бесстрашный победитель мух
С хурмой наперевес!”

“В тебе прекрасны все дары,
Что в жизни не нужны!”
“Слезами жгу твои ковры
Цветастой седины!”

Затем пошло: “Тебя, глупца,
Из жалости терплю!”
Но вслед сейчас же: “Мудреца –
Боготворю, люблю!”

Катрен последний прозвучал:
“Не болен я тобой!”
А Ург Цветастый всё молчал,
Кивая головой...

 

 Благодать оранжевых стрекоз

 

 Дело выдалось зимой.

Ург Цветастый – у огня чаем потчевал меня,
между лампой и стеной.

Я решил ему задать непотребнейший вопрос –
Про оранжевых стрекоз и про божью благодать.

Начал я издалека:
“Предположим, что Плутарх шёл куда-то... Скажем, в парк.
И заметил – дурака.
А дурак пугал стрекоз у обширного пруда;
не спешил он никуда, симулируя склероз.
Сам Плутарх – напротив – знал
всё, что только можно знать, –
про людей и благодать, про стрекоз и сети сна.

Тем не менее, когда он заметил дурака,
то похлопал по бокам – и желанье загадал.
Значит, несравненный мог на секунду допустить:
будет около пастись
провиденье (сиречь, бог)!”

Я увлёкся – и забыл, что хозяин, добрый Ург,
напевая (но не вслух), варит лунные бобы
и, покачиваясь в такт,
наблюдает, как меня в жёлтых отсветах огня
занимает странный факт –
о стрекозах с дураком...

“Для чего тебе Плутарх,
если ты живёшь в местах, где февральским вечерком
можно пить цветочный чай?” –
Ург спросил меня, и я вдруг заметил, что струя
продолжает всё журчать, в чашку падая, где цвет
апельсинов и хурмы,
запахи – пачули, тьмы, где рождается рассвет...

Сомой – времени река... Я забыл, зачем пришёл...

Ург промолвил: “Хорошо!” –
и похлопал по бокам.
 

 

 Обыкновенное чудо

От самой первой капли, ударившей по крыше,
Цветастый Ург проснулся – и выглянул в оконце.
Разгуливали цапли.
Нашёптывал камыш, и
Горячим светопульсом сияло в небе солнце.

Сиреневая тучка, нависшая над домом,
Вытряхивала дождик, как из сетей рыбёшку.
С улыбкой, потому что был с ним давно знакомым,
Рукой махнул Художник...
Ург – тоже, из окошка.

Художник был в зените своей нелепой славы,
Когда в аул пустынный пришёл, для встречи с Ургом.
Смог дхарму оценить, и – налево и направо –
Раздал свои картины...
И назван был – придурком.

Но, как бы то ни стало, Ург разрешил остаться
Художнику в ауле.
С вот этих самых пор и
Живёт себе – не старый, любимый папарацци –
Художник. Потому ли и наблюдает горы...

Теперь он их рисует соломинкой на глине,
А дождик всё смывает, и холст к утру – как новый.
Пьёт, каплями, росу Вед и рассуждает – длинно –
О людях и трамваях...
И Ург вставляет слово.

Мы там их и оставим, за тихим разговором, –
Глядеть, как у болотца разгуливают цапли,
Как тень ползёт по ставням, как цвет меняют горы,
И дзен из тучки льётся... –
Из самой первой капли.

 

Невстречаемый Ургом

 

 

Ург спустился вверх по лестнице,
дверь закрыл, вошёл на улицу.
Дождь со снегом был прелестным, но
солнце продолжало хмуриться.
Ноги парились от холода.
Ург Цветастый выжал тапочки
на пути к опушке города.
Впереди – колодой карточной
вознижался торг, заполненный
сплошь фигурами безлюдными.
Ургу он всегда запомнился
толчеёй и недосудами.
Здесь опять случился я ему,
по пути впервые встретившись, –
словно будда невменяемый,
проповедующий фетишизм.

Ург сказал: “Живи, как если бы
вымер, был свободен двигаться,
не испытывал к себе любви,
но заклято был влюблён в ловца
тех стрекоз, которым в головах
беспокойно не сидится, и
без которых люди – голыми
остаются под ресницами.
Горизонт вовнутрь раздвинется,
кончишь жизнь иными целями,
кои переоценить нельзя,
и нельзя недооценивать.”
Я застыл преобразившимся:
брови под углом встаращились,
Урга ни о чём спросив – и сам
потерявшись между чащами.

...И с тех пор свои пути веду
вдоль от той земли-кормилицы,
где с Цветастым Ургом как-нибудь
мы опять впервые свидимся.

 

Невспоминаемый Ургом

 

 

Ург, не будучи собою, много раз входил под вечер
(иногда – с куриным богом) в дом, который домом не был.

Там он возражал (не споря), радовался новым встречам,
огорчался им – и, с горя, шёл лечиться Кастанедой.
Шёл, – входя в тот дом, под вечер, что как раз и не был домом.
Толковал о чём-то вечном, но всегда – сиюминутном.
Разрушал – и тут же строил, рассуждал (с куриным богом)
об опасливых героях и великих лилипутах.

А затем – с курантным боем – уходил, покуролесив.
Он, не будучи собою, не-собою тоже не был;
разным встречным-поперечным в расставанье был полезен
много больше, чем при встрече (даже сравнивать нелепо!), –
и тотчас же возвращался – в дом, который домом не был.
Извинялся, дул на пальцы – те же самые, другие...

...Боже правый, отчего мы, – видя, остаёмся слепы?!.
Дай мне силы – Урга помнить. И не помнить помоги мне.

 

Ищущим спасения под падающей крышей

 

 

Отбомбилось лето – зноем, грушами да сливами.
Ург Цветастый под сосной осень желтогривую
с распростёртыми руками встретил, как сестру свою:
светлой нежности ростками и – немного – грустью.
...Мне хотелось поскорее с Ургом повидаться,
посидеть с ним во дворе и, хотя бы вкратце,
рассказать о тех проблемах, что не разрешаются,
и дождаться наставлений пёстрого китайца.

Был Цветастый Ург китайцем или небожителем? –
я поинтересовался. Он пренебрежительно
покивал, – и вскоре мы с ним у кустов паслёновых
фильтровали чай сквозь мысли, – жёлтый сквозь зелёные.
Вяз ронял листвы убранство, словно бы раздумывал.
“Следует ли опасаться полного безумия?” –
я спросил, поскольку часто чувствовал сомнения
в том, что жизнь в борьбе со счастьем совместима с ленью.

Ург сказал: “Забудем опыт – в небесах считать ворон;
возвратясь в свои окопы, делай всё наоборот.
Очень скоро прояснится существо твоей проблемы;
оказавшись о ч е в и д ц е м, ты узнаешь, как нелепо –
опасаться обострений н е в о з м о ж н ы х состояний,
ибо – что в нас переменно? То же, что и постоянно.”
Силясь возразить, я понял, что у ж е вполне безумен.
Ург сидел совсем спокойно – и свирепо скалил зубы.

От умалишённой мины рассмеявшись, я затих,
позабыв свой чай с малиной. (О волнениях пустых,
о секретных черепашках, пожирающих прохожих,
в хлорофилловых тельняшках под мутировавшей кожей,
я теперь не думал в о в с е.) Вдруг – на раннюю луну
взгляд поверх паслёнов бросив, Ург прозрачно намекнул
об иллюзии п о с л е д н е й, – той, что до поры спала,
отбомбившись зноем летним, – в амальгаме зеркала.........

 

Неумирающий под лучом

Когда-то Ург зашёл в один буддийский монастырь
и сел в саду под деревом. Напротив – бульденеж
качал своими гроздьями соцветий. Ург застыл
и долго созерцал, пока не начало темнеть.

В молочных сумерках пришёл почтительный монах,
сел, поклонившись Ургу, и спросил его – зачем
мир создан непрерывным – из раздробленных монад,
и только маленький Кюн Вог танцует на луче?

Ург улыбнулся и запел. Потом затанцевал.
Затем заухал, как сова, и закатил глаза.
Взмахнул руками, прошипел – не шёпот, не слова.
Преобразился – и ушёл, ни слова не сказав.

...С тех пор прошло так много лет, сменилось столько черт.
Монах – в другом монастыре, а бульденеж зачах.
И только маленький Кюн Вог танцует на луче...

на двух лучах, на трёх лучах, на четырёх лучах...