Проза

Начало

 

 

Мачо Мостачо полагал, что знает город как облупленный; но он в четвёртый раз вышел к всё той же приземистой развалине, для которой даже «облупленная» было бы слишком громким титулом.

Развалина имела при себе дощечку с номером и потому считалась домом, хотя прочесть табличку смог бы разве что тот, кто её и вешал. Но Христофор и его команда почили более пяти сотен лет назад, и помощи ждать было неоткуда. Честно говоря, и они едва ли разглядели бы табличку в такой темноте.

Мачо Мостачо остановился и задумчиво подёргал себя за ус. По его узкому и серьёзному, как диссертация, лицу бродили мысли — крупные и гладкие мыслины. Мачо припомнил утренний разговор.

«Слушаю», - произнёс молодой мужской голос.

«Я по объявлению...», - начал Мачо.

«По которому?», - перебил его голос.

«По работе», - резко ответил Мостачо. Что за фамильярность, в самом деле.

«А, по этому».

«Да, я звоню поэтому».

«Ошибся номером. Я не поэт, я переводчик».

«Я тоже переводчик».

«Какое совпадение! Приветствую, коллега, но тебе-то зачем мои услуги?».

«Я — безработный переводчик».

«С этого бы и начал».

«Так вы предлагаете работу или нет?».

«А ты будешь платить за электричество?».

«Я буду платить хоть за чернила, если вы мне заплатите».

«Амм-да», - сказал голос. - «Ну, это детали. Сколько будет семью восемь?».

«Э-э», - сказал Мачо Мостачо. - «Пятьдесят четыре?».

«Отлично. Думаю, ты мне подходишь», - одобрил голос. - «Запоминай адрес: заворачиваешь за Университет, мимо отеля «Колина», налево и прямо до кафе «Рампа» - который в отеле «Авана Ливре», там опять налево, от кинотеатра «Яра» и мимо парка Коппелии, вперёд по Двадцать Третьей авениде, первый поворот налево, следующий направо, по Двадцать Пятой улице до Президентской авениды, вдоль неё против движения мимо госпиталей и монумента Хосе Мигелю Гомесу — всё правильно, торчит посреди Президентской авениды, где же ещё ему торчать — а как пройдёшь факультет Искусств-и-Текста, опять налево, мимо стадиона до развилки, там ещё раз налево, на перекрёстке в последний раз налево, дойдёшь до конца — там тупик, увидишь мой особняк. Всё запомнил? Жду тебя вечером, аста луэго».

В трубке загудело. В голове Мостачо — тоже. Потом прошло, и он записал то, что успел запомнить. Главным было не перепутать поворот направо.

Стянув покрепче на затылке волосы, Мачо Мостачо отправился набираться сил в госпиталь, где работал один его знакомый. Потратив в относительных тишине и спокойствии полтора часа на глажение усов, Мачо неспешно отправился на поиски работодателя, уверенный, что много времени дорога занять не может.

Как выяснилось, может.

Мачо с отвращением глядел на дом. Дом с презрением косился на Мачо. Чем дольше Мачо Мостачо смотрел на дом, тем высокомернее выглядел единственный этаж среди двух-трёх-четырёхэтажек. Не выдержав, Мачо нагнулся и сделал то, чего никогда прежде не делал: подобрал камешек и швырнул его в тёмное окно.

Камешек попал прямо в цель, но не отскочил от стекла и не разбил его, а пролетел прямоугольник насквозь, влетел в комнату и тут же вылетел обратно, больно ударив Мачо Мостачо в плечо. Мачо такого подвоха от дома не ожидал и приготовился уже к атаке, но тут из окна высунулась огромная, раза в два больше обычной, голова.

-Мог бы просто постучаться, - сказала голова. - Ты ко мне?

Приглядевшись, Мачо разобрал, что голова была обычная, только с отменно курчавящимся возпышным хаером. («О Чёрном Тюльпане я слышал»,  - подумал Мачо. - «А это, должно быть, Чёрный Одуванчик»).

-Не знаю, - ответил Мачо. - А вы кто?

-Сложный вопрос, - заметила голова. - Сам я считаю, что человек, но мне свойственно ошибаться.

-Нет, как ваше имя?

-Превосходно, - последовал ответ.

-Да нет же, какое ваше имя?

-Симпатичное.

-Нет, я имею в виду - как вас зовут?

-Но это же совершенно разные вещи! - удивилась голова и была права.

Её владельца звали Мундо, а какое у него было имя — никто в точности не знал. Даже налоговая служба. С ней отдельная вышла история — хитроумный несчастный случай, в результате которого пропали все данные о Мундо. Приводить детали было бы опрометчиво, но чтобы специалисты могли оценить всю тонкость плана, упомянем, что в нём задействованы были две мышеловки, сломанный карандаш, большой говорящий зелёный попугай, списанные грузовик и домашнее задание, подставной младенец и кое-что ещё.

Поговаривали, что полное имя переводчика было Эдмунд, но говорили об этом без уверенности. Что касается фамилии, то здесь уж всякий чувствовал себя полным дураком. Не было и догадок.

Неопределённым оставалось и происхождение Мундо. Никто не помнил, когда и как он появился в Гаване; он одинаково хорошо знал английский и испанский — только их, а потому и считал себя переводчиком на все языки. Когда ему приходилось спешить, он делал чудовищные ошибки в обоих языках, отчего некоторые сомневались, является ли хоть один из них ему родным. Умеренный загар тоже ничего не говорил о Мундо.

Столь же загадочен был и его возраст. На первый взгляд ему можно было дать не больше четверти века, а то и двадцати лет, но редкие серебристые проблески в его чернильном кошмаре парикмахеров заставляли усомниться в оценке.

С налоговой Мундо расправился, но всё ещё оставались выплаты за свет и воду.  Мундо надоело коротать вечера при бледном отсвете монитора. К тому же он решил, что ему позарез необходим компаньон на побегушках.

И тогда Мундо пришла в голову отличная идея.

-Хорошо, - сказал Мачо Мостачо голове. - Не подскажете, где мне найти... гм... «Традуксионес де Мундо»?

-Подскажу, - охотно ответила голова. - Это близко.

-И насколько?

-Это уже не подсказка, а ответ. Я бы сказал, шагов пять на запад, но у меня нет компаса.

-Так это вы — сеньор Мундо?

-А ты — тормоз, что сегодня звонил. Проходи, что ли, только не через окно, там стекла нет, - и голова исчезла.

Мачо Мостачо окинул подозрительный дом взглядом. «Особняк, говорите?», - пробормотал он, берясь за дверную ручку. - «Так и есть, особенно страшная развалюха».

Дверь открылась под нажимом, и Мачо Мостачо шагнул внутрь дома — или внутрь комнаты, что то же самое, поскольку в домике она была одна. Ванная не в счёт, да её ещё найти надо.

Комната была большая. Честное слово, большая. Было бы проще оглазомерить её, гори в ней свет, и если бы не альпийские завалы бумаг, бумажек, счетов, книг, фантиков, обёрток, крошек, усохших кожурок и прочих маленьких радостей жизни.

«Ещё наведу я здесь порядок», - мрачно подумал Мачо и мгновенно вляпался в липкую лужицу. Через шаг к подошве уже-не-блестящего ботинка повадились прилипать какие-то клочки. Мачо Мостачо приходилось наклоняться и отдирать их. Откуда-то из глубин комнаты лился голубоватый отблеск, и Мачо двинулся на него. Он не был уверен в том, куда девать клочки, и складывал их в ладонь. Набрав полный кулак мусора, Мачо пристроил его на очередную бумажную кипу; та обвалилась с ехидным шелестом, и Мачо Мостачо увидел прежде скрытую за ней спину работобещателя.

Тот никак не ответил на шум. Спокойнейшим образом сидел он, чуть поворачиваясь на крутящемся стуле с отломанной спинкой, забросив на грязноватый замусоренный стол босые ноги и тыкая лениво клавиатуру указательным пальцем одной из них. Руки отдыхали на затылке, утопая в беспорядочно проблескивающих голубым тёмных кудряшках.

Мачо начинал жалеть, что пришёл. «Что я здесь делаю?», - спросил он себя.

-И что ты там делаешь? - спросил, не поворачиваясь, Мундо. - Проходи сюда. Я и так чуть не заснул, пока ты копался.

Мачо Мостачо встал рядом.

-Ты садись, - посоветовал Мундо. - Только не сюда. Этот табурет на волоске держится.

Мачо Мостачо заглянул недоверчиво под табуретку. Там в самом деле различим был толстый волос, который скреплял одну из ножек и не давал ей окончательно разломиться надвое.

-Я постою.

-Нет, правда. Почему бы тебе не присесть? Здесь много пола.

-А почему бы вам не включить свет?

Голубоватое сияние вычерчивало малейшие складки на лице Мачо, наводя на мысли о каньонах. Усы были похожи на летящего кондора.

-Здесь светло. Прочесть тебе про звёзды? Интересно пишут. Знаешь, почему ночью темно? И никто не знает.

-Я ухожу.

-Постой. - Мундо убрал со стола ноги и развернулся на стуле. - Ты пришёл на работу устраиваться, так? Вот и расскажи что-нибудь о себе. Не обращай внимания на беспорядок, он упорядоченный... относительно.

Мачо смирился, но остался стоять.

-Меня из дома выгнали, - сказал он.

Мундо молчал.

-Тётушка, - прибавил Мачо Мостачо. - Лати́а. Из-за того, что я... что я... чистюля.

-Неужели? - вежливо спросил Мундо.

-Представьте себе. Латиа сходила с ума. Ей было решительно не в чем укорить меня — думаю, дело в этом. Вчера она увидела на полу моей комнаты булавку и, Хехус-Мария, Латию прорвало. Она распекала меня так и эдак, кричала, что слишком долго терпела и что я пьяница, хоть это и не правда, и хлопала дверью так, что со стен падали картины... Во мне оборвалось что-то, похожее на тяжёлую хрустальную люстру, оборвалось с грохотом и звоном. Я не мог больше видеть, как рушится моё убежище, и ушёл. Насовсем! - Мачо театрально топнул.

-Осторожней, - сказал Мундо. - Не наступи в тарелку, она не твоя.

Мачо Мостачо опустил взгляд. В опасной близости от носка голубела тарелка с горсткой размякших крошек. Мачо тронул её ногой, но тарелка не двинулась, будто была приклеена.

-..Так вот, - продолжил Мачо уже не так важно. - Я увидел ваше объявление...

-Поэто, - вставил Мундо. - Уже было. Утром.

-..И мне оно показалось интересным...

-Только показалось? А потом скрылось?

-..Особенно фраза про «уголок, предоставляемый для спанья, жилья и веселья»..

-Там ещё про паэлью было, точно помню. «Для спанья, жилья и веселья, но, чур, только своя паэлья».

-..И тогда я позвонил вам и пришёл..

-Да, я знаю, это всё?

Мундо потянулся к столу. Рука хищно зависла над телефоном, и через момент тот сдавленно звякнул. Мундо схватил трубку и поднёс к уху.

Мачо Мостачо уставился на него, как индеец на Колумба. Мундо подмигнул ему.

-Слушаю.

-...

-Никогда не поздно. Я... - Мундо покосился на гостя - ..то есть мы работаем круглосуточно.

-Уже «мы»? Ну и шуточки, - пробормотал Мачо.

-Постараюсь не смеяться.

-То есть я принят? Вам не нужны, не знаю, образцы моих работ? Они в любом случае не с собой — они объёмные, - чуть громче произнёс Мачо.

-А я тощий из-за того, что быстро набираю текст и теряю от этого вес.

-...

-Вот вы какими языками владеете? Французским? Немецким? Английским, наверное? Надеюсь, что английским, сам-то я больше по итальянскому.

-Ты по адресу. Мне перевести на английский текст проще, чем старушку через улицу. Старушки кусаются, а тексты смирные.

-В смысле... Как я могу работать на человека, о котором ничего не знаю? У вас так странно. Ни секретера, ни секретарши, одни секреты. Вы теперь обо мне знаете немного, но что могу я знать о вас? Я не жалуюсь, но, согласитесь, ваше предложение не слишком определённо...

-Я упоминал, что быстро печатаю? Моя мать была машинисткой, а отец — машинистом. Или нет. Или это у моего брата? Прости, у меня же нет брата. Даже сестры нет. Некогда — я же работаю.

-...

-Уж эти родственники! Вы правы, и как же они мешают... Да, вы не сердитесь, что из-за меня тут бумаги на пол упали? Я уберу.

-На где? Кто упали?

-...

-Бумажки, вот здесь, но вы не волнуйтесь, я приведу всё... в порядок.

Последние слова Мачо Мостачо произнёс, окидывая комнату взглядом, и они прозвучали не слишком уверенно. Даже видеть в темноте не пришлось.

Мундо прикрыл трубку ладонью.

-Послушай, я прямо сейчас заказ принимаю, попробуй не мешать, хорошо? - он опустил ладонь.

-Мы сделаем вам скидку.

Мачо Мостачо умолк. Во мгле негромко жужжал компьютер, монитор по-прежнему испускал голубоватые потоки. Время от времени раздавался голос Мундо.

-...примусь немедленно. Аста луэго. - Мундо положил трубку. - А ничего у тебя усы, почти как у, как его, директора универсального, то есть унивеситетского. Видел сегодня, как он уходил куда-то... Значит, так, - он хлопнул себя по коленям. - Расклад таков: заказы делим между собой, кто что заработает — то и его. Из этих денег я плачу налоги, а ты — за свет и воду. Спать можешь на диванчике или где угодно, возмездно в скромном виде — дверь прикрыть, заказ отвезти, всё такое. Как тебе такой пасьянс?

-Вроде как сходится, - сказал Мачо Мостачо. - А вам не интересно моё имя?

-Нет, - ответил Мундо. - В данный момент мне интересна моя почта.

Он пробежался по клавиатуре длинными пальцами, набирая пароль из двенадцати с половиной букв. На мониторе отразилось окошечко почты. 5741 сообщение, 5728 из них — спам, и одно новое. Отправитель — jorgenujover@rect.uh.cu. Тема - «Удерживая Энтропию». Одноимённый текст в приложении.

Мундо загрузил послание.

-Иди сюда, - подозвал он Мачо. - Посмотришь, на что настоящие заказы похожи.

Мачо Мостачо подошёл совсем близко и стал смотреть на экран, на «песочные часы», которые крутились, пока открывался текст.

-..Что это?

-По-моему, так обои, - ответил Мундо, прокручивая однообразно угнетающие закорючки.

-И вы можете это перевести? - с благоговением спросил Мачо.

Мундо укоризненно посмотрел на Мачо, как посмотрел бы Колумб на индейца, отважившегося спросить, не может ли мореплаватель показать ему с пальмы Испанию.

-И ты называешь себя переводчиком? - произнёс Мундо, засмущав достаточно собеседника («Называю», - едва не ответил тот). - Конечно, могу.

Засмущённый Мачо готов был рассосаться в темноте.

-Переводчик, - продолжал Мундо, - профессия непростая. Уж если ты её выбрал, то будь готов к трудностям. Называй как хочешь — традуктор, транслэйтор, толмач — но тебя считают всемогущим, не отличая от автора. Тебе доверяют. Ты несёшь в себе свет — да, счета  можешь завтра же и оплатить — ты даёшь то, чего заказчики сами создать не могут или не хотят. Если бы они сами владели языком, то зачем обращаться к нам, сам понимаешь. Они другим владеют. Не бойся совершить случайную ошибку. Во-вторых, никто не совершенен. А во-первых, у тебя есть право личного прочтения. Это ты решаешь, как передать текст — не дословно же. А в-пятых, его все равно никто сравнивать не будет. Иначе, опять же, к чему переводчик? Те, кто сравнивают, сюда не звонят. Старайся только сохранить длину. Понял?

-Думаю, да, - зачарованно ответил Мачо Мостачо.

-На самом деле нет, но это и не важно, - сказал Мундо. - Знаешь, я должен к завтрашнему вечеру закончить, так что буду немного занят... Можешь лечь на диванчик, если найдёшь, и хватит меня отвлекать. Потому что — и запомни это, если хочешь быть переводчиком — если бедолага заказчик надеется на быстрый перевод с непали — в лепёшку расшибись, а сделай вовремя. И если ты сомневаешься, иди да поговори с каким-нибудь студентиком про курсовые. Только не сейчас... Да, так и сделай: сейчас иди спать, а то весь какой-то синий, а завтра оплатишь счета — я, кажется, их видел где-то в ванной — и найдешь себе студента. Повышение квалификации называется. Давай.

Мундо замолчал и уставился куда-то вдаль. Мачо, видя, что тот не собирается провожать его до постели, отправился на поиски в одиночку. Проблуждав с четверть часа в потёмках, Мачо Мостачо наткнулся на что-то низкое и жёсткое. В эту часть комнаты рассеянный свет забывал проникать, но Мачо Мостачо методом тыка и щупа установил, что таинственный предмет и был диваном. По крайней мере, ни на что другое он не походил. Разве что на разросшийся журнальный столик, да и завален был растрёпанными газетами. Мостачо как можно аккуратнее переложил их вниз и улёгся на диванчик сам.

Стал заметен ровный шелест. Мачо Мостачо лежал с открытыми глазами, вслушивался в шорох и высматривал потолок. С закрытыми глазами он увидел бы ровно столько же.

Мачо не совсем так представлял себе собеседование; всё вышло куда удачней. Ему даже не пришлось блефовать, что для Мачо было — все равно что девушке не пришлось бы привязывать себя к двери корсетом. Мачо дышал свободно. Он мысленно показал  стушевавшейся совести язык. Та и сама немного стыдилась, что начала грызть хозяина прежде времени. Впрочем, она быстро оправилась, рассудив, что угрызений много не бывает, а время уж наверное начало грызть Мостачо первым.

Диван прислушался и присоединился к совести – Мачо Мостачо не доводилось прежде спать на таком спиногрызном ложе; он и сейчас не мог уснуть. Его беспокоил шелест — крысы? генератор? гномы? - и то, что Мундо (который — по  глубокой уверенности Мачо — был моложе того раза в два) позволял себе неприличную вольность.

В неприличной вольности Мачо Мостачо полагал себя экспертом и никогда не совмещал оба понятия на практике. Или вольность, или неприличная, но всё и сразу — это уж слишком!

Потом ему пришло на ум, что переводчик так и не спросил об имени, и что как-то всё сомнительно.

Мачо ворочался и не мог решить, как следует относиться к Мундо. Это был вопрос, над которым стоило как следует подумать. Мостачо проворочался бы до утра, но шелест усыпил его не хуже лекции на чужом языке.

 

 

 

 

Шелест не исчез и утром и был первым, что вкралось в мысли просыпающегося Мачо Мостачо. Тот нахмурился во сне и размашисто повернулся. Подобная гимнастика бывает полезна, однако не в тех случаях, когда лежишь на краю.

Падать было близко. И относительно мягко — газеты за ночь никуда не уползли и не улетели. Мачо пружинисто приземлился, допросыпаясь на лету. Едва коснувшись пола, он вскочил на ноги, готовый выпрыгнуть из окна или ускользнуть под кровать.

Окинув быстрым взглядом комнату, Мачо Мостачо расслабился.

«Дурацкая привычка», - подумал он.

Возможно, теперь эта привычка и была дурацкой, но большую часть жизни Мостачо она была тем, что позволяло существовать самому понятию «большей части жизни». Стараниями тётушки у Мостачо не было особенных забот, а те, которые были, следовали прямо из развлечений. Точнее, развлечения. Развлечение было одно и держалось на спортивном азарте и охотничьем интересе. Спортивными угодьями была Гавана, а жертвами (едва ли невинными) — замужние сеньориты. Интерес заключался в том, чтобы склонить сеньориту; чтобы она сама предложила провести ночь вместе; чтобы всю ночь сеньориту убалтывать; наконец, чтобы супруг сеньориты ни о чём не узнал. Разумеется, и узнавать, по большому счёту, было не о чем — только по маленькому, ничего такого, о  чём добродетельная жена не могла бы поведать мужу. Странно, что добродетельные сеньориты предпочитали помалкивать.

Другая сложность — оставить сеньориту, не рассердив. Мостачо много слышал о женских проделках и о праведной мести и совсем не желал стать персонажем одной из таких историй.

А потому привычка аккуратничать и держаться начеку возникла вполне естественно и не подводила Мачо Мостачо.

Не подводила по прошлого месяца.

Мачо Мостачо приударил тогда за одной застенчивой итальянкой и, чтобы приручить её, припомнил даже несколько фраз на её родном языке. Итальянский он изучал ещё в школьные годы — после школы он как раз и оказался у тётушки, и учиться далее не счёл нужным.

Итальянка ответила с такой готовностью, что Мачо усомнился, так ли непритязательны были его слова или же он выучил что-то похлеще, чем задумывал. Итальяночка позвала его к себе в трёхэтажный особняк. Муж должен был вернуться на следующий день.

Треть ночи они провели за разговором кубинского рома и итальянского вина, после чего Мачо заметил, что и он, и сеньора устали настолько, что оставшихся сил хватит в лучшем случае на гимнастику гортани. Поразминав ещё немного болтовнёй глотки, сеньор и сеньора единодушно решили, что теперь их сил не хватит и на это, завалились на пышную кровать и в секунду заснули.

Проснулся Мачо от того, что услышал шаги внизу. Шаги падали пушечными ядрами на отзывчивый металлический лист в его голове. Мачо сосредоточился, ибо то была среда, скоро оделся и прибрался в комнате, уничтожив немногочисленные следы ночного безобразия, и убрался через окно сам. Долгая практика позволила ему управиться за три с половиной минуты, и при том бесшумно — скорее можно было расслышать, как плывёт держащая Землю черепаха.

На полпути домой Мостачо обнаружил, что потерял ключ от дома. Обшарив карманы, он пришёл к заключению, что в злоключении пропал не только ключ, но и облачение.

В то же время итальянизированный супруг нашёл аккуратно сложенные брюки, в брюках — карман, а в кармане — ключ на именном брелке. Растолкав мирно спящую женитту, муж потребовал указать точный адрес от ключа. Итальянка бормотала спросонья о своей невинности и скромности, обдавая супруга запахом винности и ромности. Муж, озверев, взял след и по имени на брелоке сам выяснил, где же обитает обидчик.

Не теряя времени, он отправился по адресу.

Мачо Мостачо как раз боролся с глупой дверью. Он не настолько был увлечён этим занятием, чтобы не уловить подъезжающую опасность. Мачо всегда считал, что трусость и осторожность — понятия друг от друга далёкие; он ретиво ретировался на ближайшее дерево и наблюдал оттуда, как полуобманутый муж впадает в неистовство, ключом отпирает дверь и впадает в дом.

Из дома донесся шум, и грохот, и дребезг. Мачо порадовался, что тётушка уехала на весь день в гости. Побуянив минут двадцать, муж вышел из дома, измождённо забрался в машину и уехал. Мачо Мостачо подождал ещё немного и слез с дерева, откуда открывался, между прочим, чудный вид на разноцветные соседские домики, и вошёл в дом, где ему открылся вид не такой чудесный. Недруг, похоже, заботился больше о громких ругательствах, а не о погроме. Погром и сам о себе позаботится может. Но и того хватало.

Вздохнув, Мачо Мостачо принялся за уборку.

Он чистил, чинил, клеил, забивал, зашивал, поднимал, подчищал до тех пор, пока не вернулась тётушка и не обнаружила на полу булавку, а также и то, что её любимая ваза рассыпается от прикосновения, картины едва держатся, на зелёном кресле появилась красная заплатка, а само кресло больше не качалка.

Следующий месяц Мачо перегостил по знакомым, а потом наткнулся на объявление Мундо. Объявление наткнуло вовремя: знакомые заканчивались. Мостачо сочинил жалобную, по его мнению, речь. Не к знакомым.

Насчёт самой работы у Мачо Мостачо были некоторые сомнения, поскольку за всю жизнь он не перевёл и двух страниц. Но уж с этим-то он справится. Можно тянуть до тех пор, пока не подвернётся что-нибудь ещё. А до тех пор будет, где ночевать.

Ночевать на доске в комнате, где не убирались со времён Колумба, да ещё и этот шелест... Что это вообще за шелест?

Мачо Мостачо двинулся на звук.

При свете комната оказалась не столь захламленной, какой показалась ночью. Приставка многое меняет в жизни.

Между островками хлама шевелились пыльные катышки, потолок был серым и запаутиненным. Одиноко болтался на шнуре патрон без лампочки («Мне бы патрона...», - вздохнул Мачо). С завалившегося буфета стоически глядел на комнату чей-то бюст, под которым пылились пустые бутылки. Мачо Мостачо передёрнулся и теперь уже твёрдо решил навести здесь порядок.

Он добрался до компьютерного стола, за которым по-прежнему сидел Мундо. Прямая спина не шевелилась.

-Вы спите? - осторожно спросил Мостачо. Утренний голос звучал сухо, как печенье в коробке с ватой, и бледно, как нежная натура, нашедшая в этой коробке жучиное гнёздышко.

Спина молчала и не двигалась. Яркий солнечный луч падал, высвечивая бамбиллион пылинок, на Мундо. Луч падал косо и вряд ли бил в глаза, но и удобства не прибавлял.

-Я хотел бы узнать, что мне делать дальше... Да, можете звать меня просто Мачо...

Спина молчала.

Мачо Мостачо обошёл её.

Мундо застыл, словно остановившись во времени; распахнутые глаза упирались взглядом в монитор. Мачо заметил вдруг, что сквозняк не колышет волосы Мундо. Только пальцы двигались ужасающе быстро по клавиатуре, создавая тот самый шелест.

Мачо Мостачо стало не по себе, и он отошёл назад.

Здесь надо заметить, что время — одно из самых таинственных понятий, ещё загадочнее, чем энтропия. Люди, населяющие шестую от Плутона, никак не могут договориться, движется ли оно прямо, или по кругу, и движется ли, и существует ли вообще; сколько оно стоит и что будет со всеми выплатами, если выяснится, что его нет; как это выходит, что оно движется у всех по-разному (что легко доказать: спросите у случайных прохожих, который час — один скажет, что часа три, другой — что два сорок шесть, третий — что без четверти, а четвёртый — что почти обед). Возникают и вопросы о путешествиях во времени (если оно есть), например: «А если бы я убрался в комнате, ты бы все равно заперла меня в шкафу?».

Есть некоторые догадки. Так, предполагают, что время останавливается, попав в чёрную дыру или в расписание автобусов, и ускоряется, когда опаздываешь на важную встречу.

Эти и другие догадки признаются одними безоговорочно, другие считают их ненаучными, но обыкновенно ни у кого нет времени об этом думать.

Останавливалось ли время для Мундо — вопрос потому спорный.

Мачо Мостачо не стал лезть в темпоральные дебри — ему хватало дебрей материальных. Поразмыслив, он решил последовать совету насчет «повышения квалификации» и прогуляться до Университета. Может, лучше поймёт переводчика. А в такой солнечный и приятный денёк студента можно повстречать прямо на улице.

В Гаване сезонные деньки все такие, а потому кубинское образование в мире ценится мало.

Никакой лингволификации у Мачо Мостачо не наблюдалось, а поэтому и «повысить» её он, говоря строго, не мог бы. Ноль не поддаётся умножению. Зато не надо торчать в одной комнате с транскрибированным – впадшим в транс то есть — переводчиком.

Повышение квалификации, если кто не знает – это когда человек тратит безумную пропасть времени на занятия, которые с радостным щебетом пролетают насквозь его голову, после чего продолжает заниматься ровно тем же и точно так же, как и прежде.

Мачо Мостачо выбрался на улицу, и на этом приятная прогулка завершилась. Началась трудная.

Мачо помнил, что добирался до этого места от Университета, из чего сделал вывод вполне логичный, что обратный путь должен вернуть его туда. Сам путь Мачо не помнил.

Колумб больше был смущён очертаниями Кубы, чем Мостачо — безориентирьем. Раз уж две  точки связаны, то, как ни петляй, а рано или поздно придёшь от одной к другой.

Удовлетворённый этой мыслью Мачо Мостачо двинулся наугад. Для начала угад вывел его из тупика. Затем повёл его за велосипедистом (это было проще, чем вести за автомобилистом на скорости беременной камбалы). Велосипедист исчез за углом. Сойдя с его пути, несколько минут Мачо шёл по привычке — за двумя болтушками. Уловив из их трепетной трепотни, что обе они — девы, юная и старая, Мачо не стал больше преследовать их. Здесь пришла пора оглядеться; Мачо узнал улицу — она пресмыкала к Университету. Мостачо приободрился. Он миновал дом в лесах и лес в доме — ладно, дерево на балконе, перешёл дорогу, едва не угодив под колёса, обогнал прохожего («А вот в Окфорде дупел не ищут», - говорил тот вслух самому себе) и достиг, наконец, Университета.

Мачо, как было замечено выше, ни в этом, ни в каком другом университете не учился и не знал теперь, с какой стороны подступиться. Очевидней всего было бы подняться наверх к парадному входу, но тот выглядел чересчур парадным — того гляди, промаршируют  между колоннами колонны вниз по маршам.

Мачо до кончиков усов ощущал свою никчёмность перед ликом Университета. Опасался он и зловещей бронзовой фигуры. Так и топырит руки, готова схватить нечестивца — пусть только посмеет приблизиться!

Мачо Мостачо заступоривался и почти заступорился, как его окликнул женский голос. Мачо вздрогнул и очнулся.

Рядом с ним покачивалась на каблучках негритянка. Мягкие каштановые прядки художественно взъерошены, обжигающе белые шарфик, футболка и шорты. Сумка немного прохладней, крембрюлёвая, с засохшими тетрадками.

-Францис... Пакита!

Называть полным именем девушку после ночи, полной танцев и розового тортика — неуместно. Тем более — давнюю знакомую. Ещё решит, что он не желает с ней знаться или что-нибудь в этом духе. Нет, полное имя — излишек. Даже случайно проскользнувшее. Это всё Университет с его исполинской тенью. Ничего, что солнце высоко. Невидимая тень ничуть не меньше.

Мачо велел себе расслабиться. Подумаешь, на совести Пакиты столько запятнанных репутаций, что и грузовик стирального порошка не поможет.

-Как... м-м... Как твой муж?

-Не жалуюсь, - сказала Пакита и поправила на руке золотые часы. - А ты как?

-Он ведь испанец? - спросил, не расслышав, Мачо.

-Да, верно. Я же тебе рассказывала — его сослали работать в кубинском отделении фирмы. Перестарался с бухгалтерскими книгами или что-то такое, вот его и отделили. Когда мы встретились, он всё злился на мой акцент, а сейчас и сам так же говорит. - Пакита пожала плечами. - Да что о нём, ты-то как? Сто лет не виделись. Нет, сто шесть. Всё бездельничаешь? Усами вверх валяешься?

-Нет, - полноправно сказал Мачо. - Я нашёл работу.

-И чем занимаешься?

-Я... м-м... А ты чем? Какими судьбами?

-Учебными. У тебя выпадение памяти? Я же не первый год здесь учусь.

-Точно. Вот совпадение.

-Совпадение? Ты в Уни работу нашёл?

-Нет, не здесь. А твой муж, он где учился?

-В Барселоне. Какая разница?

-Километров тысяч восемь. В метрах не угадаю.

-Ты не метри. Я как друг семьи имею лево знать, где ты работаешь.

-Почему лево?

-Потому что не скажешь — спрошу Латию. Ты меня знаешь.

-Не надо, - поспешно сказал Мачо.

-Вы — поссорились?

-Вроде. Она меня выгнала. Теперь я буду жить на работе.

-На работе — это где?

-«Традуксионес де Мундо», - произнёс Мачо как можно весомей.

-У того самого Мундо? - удивилась Пакита. - Я знаю только одного переводчика с таким именем. Надеюсь, ты не давал ему в долг?

-Нет, а что?

-Ничего, только в нём всё пропадает, как в дыре... И когда ты к нему пришёл?

Мачо Мостачо пробормотал что-то скороговоркой.

-Ты сейчас что сказал - «антеайер» или «афе аньо» - «позавчера» или «год назад»?

Мачо замялся. Его узкое лицо покрылось солёными капельками, в прогнозе погоды не предусмотренными.

-Я сказал «аноче» - «вчера вечером», - признался Мостачо. - Кстати, а сегодня вечером ты что делаешь?

-И не надейся, - ответила Пакита. - Рада повидаться, но вон та черепаховая машина — за мной. Хочешь — приходи в это же время через неделю. Аста луэго и поаккуратнее там с Мундо, хорошо?

-Хорошо... Чуть не забыл — а ты эту... курсовую делаешь?

-Шутишь? - чёрный палец постучал по виску. - До последнего срока ещё целый вечер... то есть до последнего последнего срока...  Да, правильно, прямо и налево, а там увидите, - натурально закончила она.

Автомобиль прибыл. Франциска подмигнула Мачо и скрылась в машине; автомобиль побыл и отбыл.

-Фух, - только и сказал Мостачо.

С Франциской он был знаком уже несколько лет, но не трогал её, пока та не вышла замуж. Тут Мачо пригладил  волосы так, что  его  голова  стала напоминать  бриольный — то есть бильярдный — шар, начесал усы до того, что они распушились, как у мартовского кота, и стали притягивать клочки бумаги. Прихватив тортик, Мачо направился к дому новобрачной и терпеливо дождался под окнами богатырских испанских расхрапов. Мачо посветил в окно мобильником; Пакита не спала и бесстрашно к нему приблизилась. Белый халат был похож на крадущийся лунный луч.

-Ну ты и дурень, - шёпот через форточку, эхо дальней грозы. - Иди к двери, открою.

Довольный своей неотразимостью Мачо так и сделал.

-На кухню, - вполголоса велела Пакита, впуская гостя.

-Это где?

-За мной.

Кухня располагалась дальше всего от спальни, что весьма к ней располагало.

Мачо пристроил к столу тортик.

-Я полагал.., - необдуманно громко.

-Располагайся, - не дала ему закончить Пакита. Её голос звучал на два порядка тише. - Это всё моё теперь.

Она достала пару тарелок и нож.

-Да. Я как раз хотел тебя поздравить с новым положением. Шёл мимо, вспомнил, что забыл, а тут и тортик подвернулся, как полагается.

-Интересное предположение, - сказала Пакита.

-Положить тебе кусочек? Торт свеж и нежен, почти как ты.

-Мачо, - поинтересовалась Пакита, - а ты знаешь, что если надо над девушкой подшутить, или как ты это называешь, то не положено ей о предыдущих похождениях рассказывать?

Такой подлости Мачо Мостачо не ожидал. Он вообще не ждал никаких подлостей.

-Это подлог, - сказал он, с минуту проморщив лоб. - И совпадения. Когда я такое говорил?

-Ну... Года полтора назад. Излагал не очень связно, зато развязно. Не удивительно, что это для тебя новость.

Усы Мостачо поникли; отдельные волосинки самопроизвольно пытались завязаться узелком.

-Не вини себя так, - приободрила Мачо негритянка. - Если честно, это я тебе... м-м... не совсем ром предложила. Очень уж любопытно было.

Опустившиеся было усы взъерошились.

-Так это из-за тебя слух пошёл, будто я пьяница? Ты хоть представляешь, в какое положение меня поставила?

-Да кто об этом знает, - отмахнулась Пакита. - И потом, поставить — в положение? Глупости. Вот что. Предлагаю сию же минуту отправиться в ближайший клубешник на танцульки. Не проводить же первую брачную ночь дома. К тому же я вот-вот охрипну от шёпота.

Мачо Мостачо всецело план одобрил, и они с Франциской проплясали до рассвета, но с тех пор Мостачо никогда не принимал из её рук напитки. «Предубеждение?», - спрашивала, смеясь, Пакита. «Постубеждение...», - отвечал Мачо. - «От слова "беда"».

Вот и теперь, поговорив с Пакитой, Мачо Мостачо мог лишь молиться всем подряд богам и духам, что его опрометчивые шаги останутся неслышными.

Он отправился гулять по городу — в направлении, обратном тому, в котором уехало черепаховое авто.

Пока Мундо медитировал на текст, Мачо Мостачо глазел на девчонок, Хорхе Нуньес Ховьер опять сердился на факультет Истории-и-Философии, Латия отдыхала на балконе, а Хоакин Муньос Эстремера наставлял собратьев-сантеро на путь ритуальный, черепаховое авто приближалось, как ни странно, к Блиновичу — с не меньшей устремлённостью, что и Лингвус Лонг.

 

 

В дверях профессор Лонг задел Пакиту.

Не намеренно — профессор торопился к другу и мало заботился о правилах вроде герои-вперёд или дамы-вперёд, и просто обогнал справа некое движимое препятствие.

Франциска, в свою очередь, уступать не собиралась. У неё были свои соображения по поводу.

Незнакомец бросил вызов — что же, Пакита его научит быть повежливее с теми, кого хочешь толкнуть в больничных дверях. Гнаться в открытую — много чести; Пакита затрусила походкой,  свойственной преуспевающему джентльмену, когда тот опаздывает на поезд. На Кубе их встретишь редко ввиду отсутствия железных дорог, но это мелочи.

Нахал определённо шёл в ту же палату, что и Пакита. Это польстило ей. «Узнать, что я приду сюда, узнать, когда, в какую комнату и каким путём — и всё, чтобы только подразнить меня. Совпадение? Да бросьте. Просто так в дверях не толкаются», - был примерный ход её мыслей.

Точный ход мыслей Лонга был следующим: «Надо скорей обрадовать Блиновича».

Профессор оставил без внимания и то, что его опередила торжествующая негритянка. Лонга не отвлекли бы и танцующие под барабан сантеро.

Со вчерашнего вечера палата изменилась только в том, что стала утренней. Это сезонное. Ещё, кажется, починили выключатель, но никто не стремился его испытать. Не было ключа, да и что может включить выключатель?

Пакита дружески обнимала Лаллу Лайт, усталую от ночного караула у постели Авуэлиты. Сама Авуэлита прекрасно выспалась и то и дело трогала свою обновлённую причёску. Лингвус Лонг уделил им внимания не больше, чем вопросу математической модели бесконечной Вселенной. Из всей Вселенной профессора интересовал сейчас один Блинович. Двух было бы уже многовато.

-Я нашёл его!

Блинович вскинулся на постели.

-Кого?

-Переводчика, - ответил Лонг уже спокойней и не подпрыгивая.

-Лингвус, - с чувством произнёс Блинович, - ты меня спас.

-Если сеньор Мундо справится, как обещал, - заметил Лонг.

Пакита обернулась.

-Мундо? - переспросила она. - Мне очень жаль. Сочувствую. Я говорила? - вернулась она к Лалле. -Один мой приятель  совершил очередную в своей жизни глупость. Устроился на работу. Правильный такой, все углы должны быть равны и так далее.

Лалла рассмеялась, Авуэлита хмыкнула, Блинович заподозрил.

-Простите, - обратился он к девочкам. - Почему вы сочувствуете?

-Мы не сочувствуем, - сказала Авуэлита.

-Думаю, он про переводчика, - подсказала Лалла.

-А, Мундо... - потянула Пакита. - Ничего такого, просто... ненадёжный он немного.

-Но он переводит?

-Вроде того. В основном — время, насколько я знаю. Немного, то есть. Агентик хаоса.

-Мне кажется, - глубокомысленно отметил Блинович, - что все мы — агенты либо хаоса, либо порядка. Либо по очереди.

-Я, конечно же, агент порядка, - сказал Лонг. - Я же британец.

Все посмотрели на гордо улыбающегося Лингвуса Лонга. Тот  стоял, как британец, выглядел, как британец и молчал, как британец.

-Вряд ли, - решил Блинович. - Ты скорее мультикультурный.

-Мультикультурный британец, - согласился Лонг.

-Нет. Рамки стираются, когда всё время имеешь делишки с чужой культурой.

-Рамки стираются — картина остаётся, - изрёк Лонг. - Я был бы счастлив, если бы все были «мультикультурными».

-Сеньоры, это надолго, - предупредил Блинович. - Я его знаю. Когда он так поднимает взгляд и начинает вещать голосом Гамлета, на которого медленно падает с небоскрёба троллейбус — это верный признак.

-...создали единый язык, куда бы вошли слова из всех - или хотя бы самых известных — языков, не обязательно все слова, но самые выразительные...

-Сеньора, по-вашему, этот Мундо может подвести?

-...разные оттенки: рядом встанут и односложная, чуть деловая Ночь, и осязаемая, живая, древняя Найт, и молодая весёлая Ноче, и легкомысленно-пренебрежительная Нюи, и  деревенская застенчивая красотка с романтическими взглядами — Нюкта...

-Я не знаю. Простите, что сбила вас с толку. Говорила сегодня о нём с другом, вот и вырвалось.

-...проведя всю Нахт в пивнушке...

-Постойте, постойте, - прервала профессора Лалла. - А как же родной язык? Самоопределение?

-Всеобщий мировой язык и будет родным, - ответил Лонг. - Сам себе и самоопределится.

-Но один язык — это же скучно.

-Я и не предлагаю создавать язык на один словарь. Я говорю о естественно возникающем языке, в который вошли бы все теперешние или, по крайней мере, большинство из них.

-Это так сложно — выучить все языки.

-Ничуть. Я же могу.

-Ты только этим и занимаешься, -  сказал Блинович.

-Но можно учить с детства, - возразил профессор Лонг. - Начать с традиционно «родного» языка, если хочется, и — вперёд. Думаю, все арабские и китайские диалекты учить не придётся. Было бы неплохо, если бы ярчайшие слова и выражения разных языков объединились бы в блестящее созвездие. Основы «родного» языка можно и оставить. Европейские, например, похожи, как орехи на пальме.

--Орехи все разные, - вставила Авуэлита.

-И всё-таки, Лонг, - не согласился его коллега, - как насчёт культуры? Наследственности? Русский — совсем не то, что британец, а китаец — не то, что француз, - указал он, забывая свои же недавние доводы — что в разговорах случается сплошь и рядом, а потому и проходит незамеченным. -  Само звучание воспринимают по-разному. Да и в другом видно - могу поспорить, что ты не смог бы никого обогнать слева. И не обратил бы на это внимания — а, в любом случае не обратил бы. Счёл бы своим вольным решением. Но на самом деле оно не твоё, а твоих предков, начиная с тех, что плавали в левосторонних течениях мирового океана и тех, что лазали по левосторонним деревьям. Никакая тут мультикультурность не поможет. Обстановка слишком разная.

-Может, через поколения, - с надеждой произнёс Лонг.

-Уж лучше я буду знать один родной язык и останусь собой, - высказалась Лалла Лайт.

-Да ну, - ответила ей Пакита. - И какой это язык ты считаешь чистым и неприкосновенным родным? Завезённую на остров и мутировавшую смесь латинского, арабского, кельтского, французского, румынского, итальянского и ещё ром знает каких? Нет, сеньор прав. Хехус-Мария, называть любимым овощем фруктовый салат, это надо же.

Сказав это, Пакита искоса глянула на Лонга. Наверняка тот ожидал, что она с ним будет спорить — а зачем ещё про ночь рассусоливать? Посмотрим, как ему такая загогулина.

-То, о чём говорит сеньор, - ответила Лалла, - было бы куда худшей мешаниной.

-Туда мир и движется, не так ли? К разрухе, разврату и разложению.

(Что скажете, сеньор приставессор? - Пакита глядела прямо в лицо).

-Это одна стадия, - подтвердил Лонг. - Но научное мнение гласит, что Вселенная затем будет двигаться обратно к порядку.

Авуэлита хлопнула морщинистой ладонью по кровати.

-Хотела бы я это увидеть!

-Вы же знаете историю о Вавилонской башне. - продолжил Лонг, не отвечая на взгляд Пакиты. - Сперва язык был един, затем был потоп... Или нет, потоп был после башни... Словом, язык разделился и смешался, а теперь, может, пришло ему время понемногу собираться обратно.

-Не верится мне в это, - Лалла тряхнула головой и тут же поправила серебряные прядки. - Язык не всеяден.

-Это медленно и не сразу. Может несколько веков пройти.

-Не обязательно, - сказала Пакита. - Мысль давняя, а техника хитреет как на дрожжах. Темп ускоряется.., - она повернула запястье и взглянула на часы. - Хотя само тьемпо, время, идёт по-прежнему... кажется.

-Вы бы не заметили, - ввернул Блинович. - Мой брат изучает пространственно-временные вопросы. Измерители бы тоже изменились.

-Я к тому, - продолжила Пакита, - что не у всех от природы хорошая память. У кого-то от природы только внешность хорошая. У кого-то и этого нет, но хирургия помогает, так что...

-Без намёков! Право на причёску — одна из главных свобод человека. Доктор Марсия — специалист, и операция прошла волосок к волосинке, чего тут стыдиться? И не пытайтесь.

-А вот в Оксфорде не принято перебивать собеседника, - со знанием дела произнёс Лонг.

Никто никогда не мог допытаться, за что же Лингвуса Лонга исключили в первый же год из этого таинственного заведения.

-А Эдинбург от Оксфорда — это очень далеко? - спросил по случаю Блинович.

-Ближе, чем отсюда, - ответила за Лонга Пакита.

-Я бы хотела побывать в Испании, - сказала Лалла.

-Это зачем ещё? - проворчала Авуэлита.

-Послушать, как настоящие испанцы говорят.

-Можешь моего муженька послушать, - посоветовала Пакита. - Заодно дашь мне знать, о чём он болтает, я-то его не слушаю.

-Нет, он у тебя попорченный.

-Зато ты такая неиспорченная. «Срок годности: не ограничен». Лалла, все тебе говорят, и я скажу: между послушником и ослушником разница небольшая.

-Нет, большая, - встрял Блинович. - Послушник — от слова «посылать», а ослушник — от слова «осёл».

-Не согласен, - экспертально заявил профессор Лонг. - Разумеется, до конца нельзя быть уверенным в происхождении...

-Лингвус, это была шутка.

-...оба слова образованы аффиксальным способом...

-Сеньор, не берите близко к сердцу или что у вас там главное.

-...в то время как единый язык избавил бы переводчиков от проблемы каламбуров...

-А каламбуры — от проблемы переводчиков, как же, - закончила Пакита. - Если повезёт.

-Надеюсь, Лингвус, твой переводчик не подведёт, - сказал Блинович.

-Надеюсь, Лалла, твоя подруга нас подвезёт, - сказала Авуэлита. - Не хочется торчать здесь ни единой лишней микросекунды. Ты, наверное, мечтаешь попасть домой.

-Наверное.

-Сутки — многовато.

-Я не утка, - Лалла улыбнулась.

-Всё равно многовато. Я засохну без сигар, и мои волосы перевыпадают с тоски, если не покурю в ближайшие девяносто минут. Сеньоры, приятно было пообщаться со светочами. Кстати же и темень здесь.

-Взаимно, сеньоры. Выключатель испорчен. Я полагаю.

Лалла подобрала пакеты и вместе с подругой ушла, почтительно следуя за бабулькой.

-Я так волнуюсь, Лингвус, что во мне можно утопить океанский лайнер, - признался Блинович, когда остался с другом в утренней полутьме. - Или два.

-Заштилься, - легко посоветовал Лонг.

-Не могу. И стилист я никакой... Всё сложно и серьёзно. Вот ты, Лингвус, из университетов не вылезаешь, тебе всё равно. А я один раз в жизни... второй на самом деле, но тот не в счёт... Полуторный раз в жизни решил в большом конкурсе поучаствовать, и что? И тут же всё трах-тарарах в тартарары. Каких-то сантеро недоделанных углядеть не смог. Если и это дело до конца не доведу, то простым спальмопадом не отделаюсь. Даже если ничего не выиграю, Лингвус, но текст отошлю — ты отошлёшь — и то не так плохо будет. Или неплохо. Или прекрасно. Бездействовать нельзя! То есть мне как раз можно, я не выздоровел ещё... Лингвус?

Лингвус Лонг, кивавший Блиновичу, пока тот стенал, остановил качку.

-Я не расслышал — какой из штилей тебе нравится? Прости, задумался о сложном плюсквамперфекте.

Блинович закрыл глаза ладонью.

-Знаешь, иди лучше караулить почту, - ответил он Лонгу. - Электронную. Перешли мой текст на конкурс, как только получишь перевод. Пожалуйста.

-Конечно. Не бойся, через сеть письмо долетит в секунду. В крайнем случае воспользуюсь пустой бутылкой из-под рома и океаном.

Блинович не отнимал от лица ладони до тех пор, пока шаги Лингвуса Лонга не утихли где-то вдали.