Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19. ЖРЕЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ. ЗНАНИЕ ЦАРЕЙ

25.

Егор издалека увидел на холме Матушкина, тот в одиночестве сидел
спиной к турплощадке и любовался восходом над степью. Ленивое
холодное солнце поднялось над грядой холмов, расположенных на
востоке. Егор поднялся к Николаю Николаевичу на вершину.
Тот завтракал, разложив на небольшой скатерти продукты.

– О, Егор. Присаживайся, угощайся.

К своему удивлению, Верещагин заметил, что у Николая Николаевича две
чашки для чая и две вилки, значит, «великий магу» поджидал
кого-то. Значит, их встреча произошла неслучайно. Егор с
охотой принялся за бутерброды и овощи, тем более что сам еще не
успел позавтракать. Импровизированный стол Матушкина
украшали две открытые консервные банки с рыбой в масле и шпротами,
термос с чаем, мед, яблоки, соленые огурцы, помидоры и
кабачковая икра. В последние годы, оставшись не у дел, Николай
Николаевич занялся садоводством, поэтому не сложно было
предположить, что все овощи выращены на его участке. Даже мед был
из собственного садового улья.

– Ну что, Егор, Вениамин Петрович поправляется? – спросил Матушкин и
тут же ответил на свой вопрос: – Он поправится… М-да,
ничего с ним не станет. Ранение не сильно страшное, так,
попугали… Ты кушай-кушай, в вашей столовой маринадов не дают.
Значит, теперь ты за старшего?

– Екатерина Васильевна.

– Ну-ну, у нее-то какие полномочия? Ты замдиректора, ты теперь и
старший. Я ведь еще на вашей свадьбе хотел с тобой поговорить.
Если б ты тогда надавил…

Егор повернулся к нему и вопросительно взглянул.

– Лучше, чтобы Протогород тогда затопили…

– Вы серьезно?

– Серьезно. Добрые люди задумали строить здесь водохранилище. Ты
считаешь мелиораторы? Нет, те, кто хотел скрыть Протогород.
Лучший способ сохранить его информацию – скрыть Протогород под
водой. Так уже, кстати, неоднократно поступали. Мы пьем воду
и получаем через нее древние знания, только это происходит
более безопасно, чем сейчас. Зря мы тогда спасли Протогород
от затопления…

– Вы же сами принимали в этом участие.

– К сожалению, да. Я выступил против продолжения строительства
водохранилища. Мне тогда казалось, что таким способом мы спасаем
уникальный памятник… Что ж, я был еще молод и многого не
знал. Ничего не знал про Протогород и всю их цивилизацию.
Почему меня изгнали из заповедника? Потому я объявил Протогород
обсерваторией, но теперь с этим соглашается сам профессор
Шубейко и еже с ним. И я не отрекаюсь. Я не отрекаюсь от того,
что Протогород был обсерваторией, тем более, сейчас
появились новые доказательства этого. Я заявляю, что функция
обсерватории не самая главная для Протогорода. Представь, что во
время раскопок ты обнаружил только обломок винта какого-нибудь
доисторического авиалайнера. И теперь на основе этого
обломка пытаешься делать вывод о всем самолете… О его двигателе,
фирменном салоне, мощности и высоте полета… Так же и здесь,
Протогород – это обсерватория, Протогород – это храм, но это
далеко не все и не самые главные его функции.

– Что же тогда?

– Вот. В этом-то и загвоздка. Я не открою вам Америки, если скажу,
что Протогород строился во времена Катакомбной войны. Это уже
ваше название, археологическое, потому что эта война
совпала с катакомбной культурой энеолита. Итак, вся центральная
часть Евразии была охвачена кровопролитной, беспощадной
битвой. Тысячи трупов с пробитыми черепами, раздробленными
костями, а чаще всего, обезглавленные… Тысячи воинов, которые
остаются на полях сражений, растоптанные «танками степей» –
колесницами, лучниками, пехотинцами, вооруженными короткими
острыми ножами, копьями, боласами и топорами. Все в панике, это
была первая Всемирная война с такими жертвами и такой
продолжительности… Основное место действия – нынешние южнорусские
степи. Участники – все известные племена и народы Евразии.
Первоначальный повод – сущий пустяк, о нем уже никто и не
вспомнит… И когда война была в полном разгаре, высшее жречество
формирует экспедицию… Куда? Конечно же, на сакральный Урал.

– Вас послушать, так Урал – это центр Вселенной.

– Я не говорил этого…

Николай Николаевич решил, что необходимо сделать перерыв, иначе
ученик профессора Шубейко, последователь исторического
материализма, пусть и в новой формации, так ничего и не поймет.
Разозлится и уйдет. Он подлил Верещагину еще чаю и призвал не
экономить мед и подкрепиться еще бутербродами.

– Урал с древнейших времен считался заповедной территорией. Если
хотите, местом сакрального общения с богами и душами умерших
героев. Вам нужны доказательства? Пожалуйста. Ни до
Протогорода, ни после на Урале не обнаружено следов подобной, высоко
развитой культуры. На всем протяжении Каменного Пояса
представлен очень скудный культурный слой палеолита, мезолита и
неолита. Чем это объясняется? Суровостью климата? Вряд ли.
Уральские горы, особенно их восточный склон, защищен от
продувных ветров и, что можно видеть сегодня, от циклонов.
Непригодностью для жилья? Но разве Уральские горы были такими уж
непригодными? Не станете же вы утверждать, что в наших лесах в
то время не было дичи, в реках и озерах не было рыбы… В чем
же тогда причина? Все дело в том, что Седой Урал с древнейших
времен использовался только в исключительных случаях.

Николай Николаевич сделала паузу, и Верещагин воспользовался ею,
чтобы вставить грозное:

– Вы рассуждаете, как дилетант.

– Да, я, действительно, дилетант, – согласился Матушкин. – Потому
что «исторический материализм», который вы впитали с молоком
матери, а затем обострили высшим историческим образованием и
близким знакомством с Вениамином Петровичем, не смог
помешать моим исследованиям. Я оказался свободен от него. Помните
наш разговор на вашей свадьбе? Я тогда сравнил современную
науку с религией… Я сказал, что в восемнадцатом веке в Европе
на смену религии, то есть христианству, пришла наука, ее
первыми адептами, кстати, были церковники. Будь то Ньютон, будь
то Лейбниц…

– Но религия существует до сих пор. Параллельно с наукой, – возразил Егор.

Матушкин промолчал. Он потянулся к кружке, чай уже остыл, подставил
лицо прохладному ветерку, понял, что чересчур разгорячился,
и лицо у него теперь темно-бардового цвета. Но, в конце
концов, Шубейко послал к нему своего ассистента за помощью, и
теперь, хочешь не хочешь, необходимо вложить ему все знания,
чтобы найти сподвижника в борьбе с неведомым.

К тому времени солнце уже начало играть веселой рябью на глади
безмятежной узкой реки. Камыши на ее берегах пожелтели и стали
похожи на декорации к театральной постановке; в изгибах речной
воды отражались облака, удивительно белые, несущие силу и
красоту. Большая Караиндулька хранит память о многих, многих
поколениях людей, живших на ее берегах. Река хранила
информацию, вилами по воде писаную…

Николая Николаевича выплеснул на пожухлую траву остатки холодного
чая и налил себе новый, погорячее.

– Прошли годы, а вы остаетесь все тем же, – каждое слово Матушкин
произносил с расстановкой. – Именно это вы и высказали вместо
контраргумента мне тогда на вашей свадьбе. А вы помните, что
я ответил? Нет? Я сказал вам: «Монархический строй тоже
канул в Лету, но монархи остались…» Так вот я продолжу
сравнение. Наука стала наследницей всех традиций религии:
канонизация святых отцов, считайте – академиков, неоспоримость
доказательств, выдвинутых столпами науки, и, соответственно,
истребление ереси. Этой «ересью» в случае с Протогородом стал я.
Сколько раз за эти годы мне приходилось стоять пред «иконами»
академиков и профессоров в нашем отделении РАН и слышать:
«Каждый, кто где-нибудь и когда-нибудь процитирует Матушкина,
будет немедленно уволен! Мы не потерпим в своих рядах
лжеученых и псевдоисследователей». Так мне и говорили: «Ты,
Матушкин, лжеученый и псевдоисследователь». А знаешь, почему это
происходило?

Николай Николаевич деланно вытаращил глаза. Вся его речь была
эмоциональной и дополнялась соответствующей мимикой, но Егор никак
не реагировал на это. Или казалось, что не реагировал,
потому что чужая душа – потемки.

Матушкин выпалил на одном дыхании:

– Потому что только мне, именно мне, было открыто Знание царей.

Оба молчали. Один сказал все, или практически все, что хотел донести
до своего собеседника, а второй, казалось, в очередной раз
услышал «ересь», которой была наполнена вся жизнь их
заповедника с первого дня его существования. Что только не
приходилось слышать ученым от «паствы»! Николай Николаевич в этом
случае не был исключением. Хотя… По душе Егора Верещагина
словно провели ногтем, где-то в глубине сознания археолог
понимал, что Матушкин прав. Во всяком случае, события, которые в
последнее время захлестнули заповедник, были лишним
аргументом в пользу этого. И Егор не забывал слова Вениамина
Петровича, который несколько дней назад попросил: «Срочно привези
Матушкина, потому что только он сможет положить конец этому
безобразию». Не «Ладно, привези Матушкина», а «Срочно привези
Матушкина»… Значит, правда была на стороне этого преданного
анафеме и осмеянного исследователя.

– Что это за знание? – сухо спросил Верещагин.

– Знание, за которое отправляют на костер.

На лице Николая Николаевича играла то ли ироническая улыбка, то ли
просветление, которое свойственно пророкам.

– Знание царей передавалось из поколения в поколение, внутри
правящих фамилий, или от жрецов молодым отрокам, которые должны
были взойти на престол. В доказательство этому я могу привести
гонения на меня самого. С того момента, как я стал во
всеуслышанье пропагандировать свои открытия, на меня посыпались
тумаки и подзатыльники. Стыдно признаться, в семье я стал
«женщиной»: жена, моя дорогая бизнесвумен, кормит меня и себя, а
я своими лекциями не могу заработать себе на пропитание.
Однажды у нас состоялся разговор. Жена резко осудила все мои
исследования, сказала, что за них я не получу ни гроша, что я
неудачник… Но, тем не менее, и по сей день она продолжает
меня кормить, а я ни на йоту не отступил от своих убеждений.
Думаешь, легко далось это?

– Вы что-то сказали про «жреческую экспедицию»… – попытался сменить
тему Верещагин, но Николая Николаевича невозможно было
остановить:

– Эта инквизиция академиков била по самому больному. Мне не
позволяли публиковать свои разработки, за те две книги, которые
все-таки вышли в свет, мошенники не заплатили мне ни копейки.
Все было спланировано в духе Остапа Бендера: я отдал
сомнительным издателям рукописи, они позволили взять мне сто
экземпляров из тиража, а потом заявили, что стоимость этих
экземпляров превосходит мой гонорар. Ну не мошенничество ли это?!
Первое время ко мне толпами ходили журналисты, но не выходило
ни одной публикации, которая бы не поносила меня. Был,
правда, один журналист; семь раз он приходил ко мне домой,
выслушивал и записывал каждое мое слово, обещал серьезную,
вдумчивую публикацию. Но его внезапно уволили, просто закрылась
редакция, и он остался без работы… В этом, конечно, нет ничего
необычного, в наше время закрываются и вновь возникают
десятки различных СМИ. Но я-то знаю, что с ним это произошло
неслучайно… Парень заступил за черту, дозволенную черту. И я уж
не знаю кто, но его остановили. Так же, как все время
пытаются остановить меня…

Верещагин усмехнулся. А Николай Николаевич предложил:

– Ты мне не веришь? Хорошо... Ты не против выпить?

– М-да, от «Армянского» я бы не отказался… – Егор только успел
закончить фразу, как на импровизированном походном столе тут же
появилась фляжка. И откуда только взялась? Археолог
недоверчиво взял ее в руки, поднес ко рту, отхлебнул – во фляжке,
действительно, был коньяк. Причем, возможно, кавказский.
Матушкин заметил удивление на лице Егора и поспешил оправдаться:

– Ты думаешь, это чудо. Мол, скатерть-самобранка. Нет, просто
произошла материализация мысли. Скатерти-самобранки, равно как и
сапогов-скороходов, не существует. Это сказка. Но сказки, как
известно, рождаются не на пустом месте. Есть
«материализация мысли». И Протогород, как ничто другое, более всего
подходит для этого.

Егор тем временем разлил коньяк по кружкам, они чокнулись и выпили –
огонь растекся по жилам. От спиртного стало тепло на душе,
захотелось более тесного общения, и вообще само нахождение в
заповеднике показалось невероятным и увлекательным. В такие
моменты поэты говорят, что к ним приходит вдохновение,
музыканты берут скрипки, а романисты – перо… Поверил ли
Верещагин россказням Николая Николаевича про «материализацию мысли»?
Скорее всего, нет, потому что внезапное появление
мистической фляжки на скатерти было не менее сказочным, чем сама
сказка. «Великий магу» хитрил, и Егор отлично понимал это. Тот
предоставил одно из доказательств своей теории, показал на
практике необычное влияние Протогорода. Так-так, что же будет
дальше...

– Вы постоянно говорите о гонениях, словно в этом есть и моя вина, –
после «горячительного» Верещагин словно слышал свой голос
со стороны.

– А почему нет? Ты прошел посвящение, получил сан, стал помощником
«митрополита», который сейчас контролирует свою «епархию», я
имею в виду бронзовый век лесостепной зоны. И имеешь полное
право называть всех неугодных еретиками.

Эти внезапные переходы с «ты» на «вы» и наоборот немного шокировали
Верещагина. Он краем глаза заметил, что фляжка, в которой
был столь превосходный коньяк, исчезла со стола, и ее нигде не
было видно. Егор обратил внимание еще на одну странность:
литровый термос, несмотря на то, что они с Матушкиным выпили
уже не по одной кружке, по-прежнему оставался полным. Словно
в него кто-то подливал крепкий чай.

– Тебя интересует жреческая экспедиция? – продолжал Николай
Николаевич. – Я дам тебе исчерпывающий ответ на этот счет. Жреческая
экспедиция была отправлена на Урал ради того, чтобы
остановить войну. Лучшие маги различных арийских племен преодолели
тысячи километров ради того, чтобы достигнуть шестидесятого
меридиана. Здесь должна была возникнуть Страна городов,
объединяющая Небо и Землю. Это кажется невероятным, но древние
жрецы отлично ориентировались на «своих» территориях; им не
нужны были ни компасы, ни определители широт… Магические пути
и перекрестки они находили по… наитию. Внутренним чутьем.
Возникает резонный вопрос: для чего это было нужно? И я вам
отвечу: древняя магия. Иного объяснения нет. Жрецам
Протогорода удалось остановить Всемирную войну, она не
распространилась дальше Волги… Тогда она называлась Ра-река.

Озадаченный не меньше, чем при предыдущих встречах с Матушкиным,
Егор молчал. А внизу научный городок уже начинал оживать. Генка
Семенов готовил костер для плова – хотел удивить столичных
гостей. Финн Вилле со своей женой крутились возле своего
костра. Алла с Жан-Жаком отправилась на речку, вскоре к ним
присоединились и Шульцы-младшие.

В это время года вода в Большой Караиндульке становится удивительно
прозрачной, видно каждый камушек на дне, играют чешуей на
солнце мелкие рыбешки. Жаль, уже нет белоснежных кувшинок –
они появляются из воды в июне и отходят в конце лета.

Верещагин издалека заметил пса Баклушу, который после ночных
похождений возвращался к своей миске в заповедник. Эта хитрая
псина, привязавшись к археологам, продолжал жить своей жизнью,
словно нисколько не зависел от них. Постоянно что-то вынюхивал
и контролировал все происходящее в заповеднике.

После завтрака делегация академиков собиралась на экскурсию к
Протогороду, вокруг них хлопотала Екатерина Васильевна. Не хватало
только Верещагина, и он хотел уже распрощаться с Николаем
Николаевичем. Но тот неожиданно продолжил:

– Я тебе уже рассказывал об интересе во все времена к нашей Стране
городов. Ее искали, находили, снова теряли… Небывалый ажиотаж
вокруг нее возник в годы Великой Отечественной. Здесь
инкогнито побывал некий генерал-майор … (Матушкин назвал его
фамилию). И это доподлинно так. Я изучал мемуары его ординарца,
сомнений нет – в 41-м, в самую тяжелую годину, генерал на
три дня покинул штаб своей армии и посетил наши «бугорки». А
ты расспрашивал у стариков, что здесь было в годы войны?
То-то и оно. Люди в белом, неизвестно откуда появившиеся в этих
местах, проводили здесь тайные обряды. В чем они
заключались, теперь уже никто не скажет, но имя тех людей запомнили.
Они называли себя Ашвинами.

Николай Николаевич перевел дыхание.

– Думаешь, случайно все это: генерал, Ашвины?.. Красная Армия
терпела поражение и отступала по всем фронтам. Казалось, дух
народа сломлен. И Сталин умышленно пошел на уступки в религиозном
вопросе. В некоторых храмах возобновились службы. Люди
обретали веру, а параллельно с христианством выходили из тени
язычество и ведические знания… Тогда же вспомнили легенду о
Шамбале, прототипом которой стала наша Страна городов… Только
я сомневаюсь, что людям пришлось что-либо «вспоминать»: о
Шамбале никто и не забывал... Шамбала, наша Страна городов,
сама напоминала о себе…

– Значит, и нынешние Ашвины пришли совершать свои обряды?

– Именно, – обрадовался Матушкин, заметив, что скепсис Егора
незаметно улетучивается. Говоря современным языком, Верещагин начал
«въезжать». – Только вот вопрос: зачем? Во время войны все
было ясно, как дважды два: Отечество в опасности! Сейчас
вроде бы и защищаться не от кого, если только… Если только
Протогород не пытается защитить самого себя.

Егор почему-то снова вспомнил стрелы, которые вылетали со стороны
Протогорода и поражали людей. Неизвестно, что еще может
произойти…

– Вы считаете, что ему необходимо… защищаться?

– Но для чего-то он собирает своих Ашвинов. И не важно, какой обряд
провели в Протогороде в древности, что за сила дана ему
жрецами, факт остается фактом – он защищается. Защищается
самостоятельно и готов покалечить или свести с ума любого, будь то
профессор или фашистский полковник…

– А вы могли бы противостоять этому?

– Мог бы я или нет – это уже вопрос десятый. Я не стану ничего
делать. Потому что, во-первых, все, что здесь ни делается, к
лучшему. Во-вторых, замышляется что-то черное, и наша Шамбала
сама исправит положение. Конечно же, в лучшую сторону… Ну да
тебе пора! Вечером встретимся, посидим у костерка.

26.

Первая стрела вылетела из-за кругов Протогорода и пронзила
предплечье пожилого академика из Санкт-Петербурга. Старичок на
высокой ноте взвыл от боли и упал без чувств. Верещагин бросился к
нему на помощь и услышал второй противный посвист, с
которым еще одна стрела ранила в руку белобрысого московского
доктора исторических наук.

Тот оказался крепче духом. Он вытащил из брюк ремень, перетянул руку
выше раны и даже попытался самостоятельно извлечь стрелу.

– Что такое?! Что происходит?! – кричал кто-то из сопровождавших. –
Кто стреляет?!

В общей суматохе не заметили, что толстый и вальяжный академик
Верещуньков продолжает в одиночестве сидеть в машине. Взгляд его,
полный ужаса, был прикован к центру Протогорода, туда,
откуда вылетали стрелы, и академик даже боялся пошевелиться.

Пока приводили в чувства академика из Санкт-Петербурга, пока
Екатерина Васильевна запрещала доктору исторических наук извлекать
из раны стрелу, Верещуньков неподвижно смотрел в «сердце»
древнеарийской столицы, и от напряжения у него даже выступили
слезы.

Столичным ученым не понравился прием, оказанный им в заповеднике.
Вероятно, археологи понимали, для чего нужна эта делегация,
какие изменения она может привнести в их устоявшуюся жизнь. Из
аэропорта, более трех сотен километров, их провезли на
обычных черных «Волгах» – не на джипах и «Мерседесах», а на
«Волгах»! Без «мигалок» и сопровождения ГАИ. Кроме того, в
научном городке не было ни ковровых дорожек, ни помпезной
встречи. Застолье, правда, оказалось хлебосольным, но также прошло
без особой торжественности.

Вычудил и профессор Шубейко: мало того, что Вениамин Петрович попал
в больницу с ранением, так он даже отказался, чтобы господа
академики навестили его. А вместо себя оставил молодого и
дерзкого ассистента и свою клушу-жену. Кроме того, академиков
поселили в ничем не примечательные гостевые комнаты, в
которых жили и сами археологи, и какие-то безызвестные художники
и поэты… Словом, подмастерии муз!

И уж никто и предположить не мог, что к самому Протогороду делегацию
повезут на стареньком, видавшем виды «УАЗике»!

А теперь академики подверглись обстрелу…

Верещуньков предчувствовал беду еще до начала экскурсии по
заповеднику. Когда, потеряв сознание, рухнул на землю коллега из
Санкт-Петербурга, москвич даже не успел закричать. Когда был
ранен доктор исторических наук, Верещуньков по-прежнему молчал
и словно не мог выйти из оцепенения. Он ждал.

Третья стрела вылетела также ниоткуда, из пустоты, из воздуха.
Толстый академик увидел ее наконечник, стремительно
приближающийся к нему, замер… Через мгновение стрела с лязгом ударила в
боковое стекло, за которым сидел Верещуньков. Разлетевшиеся
осколки накрыли академика с головой. Он оказался ранен –
легкие царапины, от которых больше боли, чем крови. К
Верещунькову бросились люди, которые гадали, ждать ли им еще нападения
или нет.

Егор метался от одного раненого к другому и толком не знал, как им
помочь. Происходило что-то ужасное. Во всяком случае, он
отдавал себе отчет, что «что-то ужасное» произойдет потом, на
ученом совете в РАН, когда будут оглашаться результаты поездки
на Урал.

Разобравшись в ситуации, Верещагин принял единственно верное решение
– отвезти всех в укрытие, то есть за «УАЗик».

А в это время на вершине холма невозмутимо сидел Николай Николаевич
Матушкин и считал:

– Один… Два… Три…

С высоты все это напоминало муравьиную возню. «Великий магу» знал,
что стрел должно быть шесть, и все шесть уже нашли свои
цели...