Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Сюжет для небольшого сценария

Странно, но любое упоминание имени все обращает в прах.

Даже и сам этот дом, довольно известный — все изжито настолько,
настолько смердит литературой, что истории сквозь нее не
пробиться. И к истории не пробиться, словно это уже не история, а
неведомо что. А ведь сплошь на крови, на муке, на бессонных
ночах, на любви-ненависти, на вере, на отчаянии, на
непонимании, на надежде...

Но так убого и серо, что кажется — ничего за этим нет, только
пустота, навощенный паркет, тускло мерцающая мебель, тяжкие
сумрачные лифты и обшарпанные лестничные клетки. И вид на
Москва-реку, на Кремль, на мост с бегущими по нему авто...

Невнятно.

Коновницын (герой, артист Дмитрий Певцов) перебирает чувства, с
которыми пришел сюда (ему интересно, запоздалый такой интерес,
несколько даже саркастический). Вроде музея восковых фигур.
Все неживое, тусклое, архаическое, нафталином, мышами и
тараканами припахивающее. И фантазии такие же, под стать.
Рассказывала же одна из старух, сверстниц Розы Сергеевны (героиня,
артистка Наталья Фатеева), впавшая, в отличие от нее, в
старческий мистицизм, что время от времени в полночь на крыше
Дома появляются призраки крутых большевиков, и среди них чуть
ли не сам Иудушка Троцкий с главным своим рябым вислоусым
оппонентом, привычно покуривающим вонючую трубку (сама
видела).

Ясное дело, вислоусый, как и все его ближайшие соратники, бывал в
доме. Может, к подружкам по партии или по делам, а то и просто
в гости, может, и по тайному подземному ходу... Странно
только, что избрали они место для посмертных заседаний именно
на ветреной крыше Дома. Впрочем, почему странно? Как раз
очень даже логично — полюбоваться на красиво подсвеченный лучами
прожекторов ночной Кремль, золотящиеся купола Ивана
Великого, кроваво мерцающие звезды на башнях...

Может, ностальгия мучила — как никак, а свое повластвовал, никто так
долго не сидел за стенами древнего. А здесь, на крыше, под
мерцающим звездным небом лучше всего тоскуется — вот он,
вожделенный Кремль (красиво подсвечивают, стараются), а там, за
толстыми зубчатыми стенами... Вождь. Ну да, страна мирно
спит, лишь товарищ, как его (артист Роберт де Ниро), не спит —
бдит, вон, видишь, окошко светится, бодрствует товарищ, как
его, работает, товарищу, как его, отдыхать некогда... Никак
до конца не поверить, что он, как его (то ли Мустафа, то ли
Хун Ли Юй, то ли Роберт де Ниро), сиволапый бурсак с
изрытым оспой серым лицом, невысокого росточка, сподобился —
повелевать гигантской (сколько там Европ?) страной, трепещущей от
восторга и ужаса при одном только его имени (забыл).

Не дремлет око...

Залезть человеку в печенки — чтоб все из него выскрести, до
последнего — это конек Коновницына (Дмитрий Певцов). Расположить к
себе, вопрос за вопросом, пауза, разговор ни о чем, снова
вопрос, будто и не вопрос, человек сам с собой, вроде легкого
бреда. Но и он тут же, пленочка в модерновом диктофоне (сам
реагирует на звук, экономя пленку) крутится неслышно,
микрофончик прицеплен к лацкану пиджака — удобно.
Говорите-говорите, ну да, в светлое будущее верили и что без жертв этого
будущего, увы, не достичь, враги не дремлют, хотят помешать,
провокации устраивают. Издалека и вправду кажется диковатым, а
тогда чувства были — как к врагам. Ведь те что, негодяи,
делали — вставали за прошлое, противились неизбежному, вредили,
мешали... Это другое.

В черном платье с высоким воротом, с гладко зачесанными назад седыми
волосами и серебряной брошкой... Лицо узкое, морщинистое, с
заостренными скулами... Но — будто не старуха, а просто
пожилой человек. Сильно пожилой, но не старый. И вопросов не
нужно. Только проверять время от времени, крутится ли лента в
диктофоне (батарейки свежие заряжены, «Энерджайзер»).

...действительно верили. Жизнью своей платили. Думаете, эта квартира
так уж нужна была? Вполне могли обойтись, муж отказывался,
но тогда не принято было. Сказано: въезжай, и въехали. Пост
обязывал. Думаете, уют наконец-то обрели? Ничего подобного!
Вся эта громоздкая казенная мебель только тоску наводила.
Они ее просто не замечали или старались не замечать, что было
не так уж трудно — отвыкли уже от комфорта и уюта, пока
мотались сначала по ссылкам, потом по фронтам, переезжая из
города в город, куда назначали. Конечно, кое-кто начинал
обустраиваться, по-буржуазному, занавесочки, канареечки...
Некоторые драгоценностями обзаводились. Из человека это трудно
вытравить. А они нет, даже когда дочь родилась, не хотели ничего
менять. Революция не только не кончилась, она должна была
продолжаться — человеческая природа так быстро не меняется.
Если подумать, сколько веков позади, разве один год или даже
пять десятилетий что-нибудь значат? А потом оказалось, что
дом этот еще и несчастья приносит. Сколько выселений тут было,
скольких забрали, сколькие сгинули бесследно... Не пешки
ведь какие-нибудь — герои: маршалы, наркомы, министры...

Что-то происходит с диктофоном. Вдруг писк, треск, шум... Пленка
рвется. Батарейки садятся. Явно что-то не то, причем именно
здесь, в этом доме, больше нигде. Мистика не мистика, но что-то
неприятное...

Все они говорят примерно одно и то же, словно слеплены по одному
лекалу — так их время отформовало. Быт заедает, конечно, но
ведь и усталость от всей этой кутерьмы, от постоянных скитаний,
без крыши, невозможно жить в постоянном напряжении. Сколько
семей распалось именно из-за безбытности.
Год-другой-третий, куда ни шло, но десятилетиями... Легче совершить один раз
героический поступок, нежели превращать в него целую жизнь.

Серебристый чайник пыхтит на плите, простая чашка с незамысловатым
рисунком (плывущий по волнам парусник). Как бы давний
разговор.

У этой Розы Сергеевны (Наталья Фатеева) почти никого, только
племянник, с которым она не хочет знаться именно из-за идейных
разногласий, да еще младшей двоюродной сестры, которая
наведывается раз в неделю, хотя самой под семьдесят. Мужа давно нет в
живых, после реабилитации долго не протянул, дочь тоже
умерла... А у нее ясный, спокойный, хотя и упертый ум — ни пяди
ни сдала из того, что воодушевляло с тех давних, канувших в
небытие времен, оставив ее и ей подобных, как оставляет
выкаченные на берег валуны утихший шторм.

Даже если дед Коновницына (Дмитрий Певцов) был тоже из этих, из
главных творцов истории — что с того? Бабку он взял не
где-нибудь, а в Аргентине, где некоторое время жил после бегства с
каторги. Он и ее соблазнил революцией, привез в Россию вместе
с грудным младенцем, едва грянула Февральская... Только
какое это имело отношение?.. Единственное, что связывало лично с
этим Домом, так это тир в кинотеатре «Ударник», где он
любил стрелять перед сеансом какого-нибудь фильма. Запасался
купленными заранее в охотничьем магазине пульками и делал в два
раза больше выстрелов, чем было оплачено. Именно здесь он
так навострился, что выбил на школьных соревнованиях 98 из
100 и получил значок «Меткий стрелок».

Вид на Кремль (а теперь и на восставший из нетей Храм Христа
Спасителя, проект Юрия Лужкова), тайные подземные коммуникации,
ведущие туда, древние, но еще вполне бодрые старухи, многое
способные поведать о временах своей бурной молодости — Дом этот
можно рассматривать как некое символическое пространство. И
все-все, от уныло-мрачной конструктивистской архитектуры до
тщательно промытых морщинок на лицах старух, когда-то,
может, таких же ослепительных красавиц, как его аргентинская
бабка, принесшая свою красоту на алтарь революции — все
свидетельствует о некоем новом антропологическом типе, который
зарождался в муках именно в те годы и именно в здешних огромных
гулких комнатах и темных коридорах.

Жаль, не довелось ему поговорить с дедом, который, хоть и не жил в
этом доме, но наверняка мог бы что-нибудь приоткрыть в
джунглях человеческой души. Аргентинская бабка этого, увы, не
могла, потому что абсолютно верила деду, а когда тот умер,
хлебнув свое в лагерях, она после инсульта просто перестала
говорить и домолчала до последнего своего часа.

Еще один персонаж (некто), имени которого никто не помнит. А раз нет
имени, значит и помнить некого. Может, и не было его вовсе,
а все только примстилось в горячечном бреду. Не помнить —
лучшее возмездие. Как вы, простите, сказали... А кто это?
Нет, никогда не слышал. Нет, правда. Шутите? Повторите еще
раз...

Между тем Он (имени нет, запамятовал — то ли Мустафа, то ли Хун Ли
Юй, то ли Роберт де Ниро) уже не помнит, сколько ему. Да и
какая разница? Дни, недели, годы — одна сплошная ночь,
несмотря на тусклое освещение от автономного генератора. Наверно, и
поярче можно бы, но в этом нет необходимости. Ему
достаточно, тем более что почти перестал читать — глаза слезятся,
почти ничего не видят. Очки же раздражают, оступившись однажды,
уронил их на пол, одно стеклышко разбилось. Раньше почти
никогда не надевал очки, взгляд должен быть как у горного
орла, а не сморчка интеллигента. Правда, круглые проволочные
очочки старого приятеля вовсе не делали из того интеллигента,
напротив, обратное как раз впечатление — поблескивание
стекол, из-под которых остренько покалывали маленькие темные
глазки, просто парализовали людей. Он сам иногда чувствовал.

Ох уж этот старый приятель! Вроде и верный служака, а ведь себе на
уме, как все людишки, тоже мнил слишком много, тоже рвался в
сверхчеловеки, хотя держался скромненько, всячески
подчеркивал свою зависимость. Но это только при нем, а в своем
ведомстве и вообще много себе позволял. Слишком много. Конечно,
обо всем было известно, да пока не было нужды его укорачивать
— пускай побалуется-потешится, особливо с бабами (плешивый,
скользкий, холодный, змея, а не человек — как его только
выносили), самое удивительное, что жена терпела, даже зная про
его фокусы, ей не просто намекали, а даже предоставляли
доказательства, письмишки подкидывали анонимные, с фотографиями.
Впрочем, старый приятель, проницательный, знал, кто
подкидывает, а Он знал, что тот знает. Жена же не просто терпела —
из страха, а вроде как любила, женское сердце — загадка.
Такое над ними, бывает, вытворяешь, а они все терпят и даже еще
больше прикипают, еще больше боготворят. Вот старый
приятель и компенсировал тайную неудовлетворенную страсть к власти
— тащил кого ни попадя, хоть шлюху, хоть благоверную
какого-нибудь соратника. Сколькие сгорели из-за этой его
безудержности. А все почему? А потому что власть — не над душой, так
хоть над телом.

Собственно, и народ — как женщина, особенно русский, если с ним
строго и самовластно, то он еще больше тебя любит, что бы ты
себе ни позволял. Любовь и страх, любовь и страдание — все
связано. Старый приятель этим и пользовался. Восприимчивый, на
лету ловил. Только не помогло ему, рожденный ползать — летать
не может, как сказал пролетарский писатель Горький
(банальные людишки — что за жалкие псевдонимы: Бедный, Горький,
Скиталец, Безыменский, Голодный!). Только и силен был Его силой
и Его прозорливостью, а так близорукий и тоже жалкий (а был
бы не жалкий — вряд ли бы удержался, они все жалкие)...
Мымрики. Жуков, победитель, был не жалкий, много солдатской
кровушки пролил, но победу добыл, так и опять же — Его Мустафы,
Хун Ли Юя, Роберта де Ниро) заслуга. А кто усомнился, того
уже нет (лучший способ борьбы с сомнениями). Потому что
главное — не личный успех, а дело, которому служишь. Дело же и Он
(Мустафа, Хун Ли Юй, Роберт де Ниро) — едины. Об этом много
написано.

Всех пережил, даже этого прохиндея, как его, память сбоит, раньше
никогда не забывал, который в долголетии обошел-таки всех.
Жили — словно и здесь соперничали, как в Политбюро: кто дольше
протянет... А старый приятель не ту карту вынул. Лысенький
его объегорил, а потом и всю команду. Да ведь и что те без
Него? Нули без палочки. Масштаб не тот. Масштаб обязательно
должен быть — иначе не поймут. В этой стране только так. Ну и,
конечно, еще кое-что, без чего и масштаб не проходит. Как
они сейчас говорят, херизма... Шибко умные
стали.

Лысенький больше всех, между прочим, волновался, правда ли...
Чувствовала лиса, что дело не чисто, не верил, что Он может так
просто сгинуть, как обыкновенный человечишко,— инсульт,
инфаркт... Смешно! Все кто занимался Его второй жизнью, тех тоже
нет, следов нет. Мавзолей, внос-вынос, это с мумией Старика
пусть балуются. Столько мозгов в стране — неужто не
воспользоваться? Атомную бомбу создали — создали, не пожалели
средств, так что же — бессмертия не могли?

Только об этом знали единицы. Конспирация. Тут Ему тоже не было
равных. «Эликсир молодости», «ген бессмертия»... Кое-кто,
конечно, догадывался, и что? Недавно сенсация: англичане создали
клонированную овцу. Англичане... Кхе, кхе... Смешно! Все уже
давно известно.

Для Него, по сути, мало что изменилось. Даже комнаты его остались
прежними — все точь-в-точь как в Кремле и в Кунцево. Можно
спокойно переходить из одного помещения в другое, как если бы
из Кунцево приезжал в Кремль или возвращался обратно. А
главное, Кремль-то тут, рядом. Но он предпочитает здесь. Все, что
надо, у него есть: телевизор, радио, питание, различные
препараты для саморегенерации... Все заготовлено на долгие
сроки. Известно, что между Домом и Кремлем есть подземные
коммуникации, но никто не знает (Он постарался), сколько уровней.
Все приготовлено в лучшем виде, с использованием самых
последних достижений техники: лифты, двери, освещение, отопление,
воздух... Все автоматизировано.

Он все предусмотрел.

Разве не интересно: посмотреть, что будет после? Оказалось, не так
уж. Все равно, сколько ни воевали против него, какие бы
вердикты и документы ни принимали, каких помоев ни лили, ничего
не вышло. Все равно Он остается. Немного продвинулись, но
тоже недалеко. Пусть измываются, мажут дегтем, придет час, и
все вернется на круги своя.

Единственное, что беспокоило и создавало некоторый дискомфорт, так
это изжога. Где-то, видимо, недоработали, недоучли чего-то.
Только вот наказать теперь некого. Все уже получили свое. А
изжога, хоть и неприятна, однако ничего не решает. Всех еще
переживет.

Лицо, бледное, в множестве ветвящихся морщинок, не скроешь никакой
косметикой. Они мелко вздрагивают, разбегаясь к вискам, когда
она улыбается (редко). Пойди пойми, что там, в ее памяти,
чужая душа — потемки... Разве доберешься до самого
сокровенного?

Главное — терпение.

Она прерывается на полуслове, уходит в себя.

— Может, я пойду,— тревожно говорит Коновницын (Дмитрий Певцов),—
мне кажется, вы сегодня не очень в настроении.

Роза Сергеевна (Наталья Фатеева) достает из кармашка черной
шерстяной кофты сложенный вчетверо листок бумаги.

— Вы правы, не очень,— произносит она заторможено, словно пытаясь
понять, в настроении она или нет.— А какое настроение может
быть, когда получаешь вот такие письма? — Протягивает листок
Коновницыну.— Читайте, читайте... Весьма любопытное чтение...

Коновницын (Дмитрий Певцов) читает: «Настоятельно
рекомендуем Вам поскорее продать квартиру, поскольку подъезд все равно
будет расселен. Соответствующие фирмы (список: названия,
адреса, телефоны) предложат Вам разные варианты, которые,
помимо прочего, значительно улучшат Ваше материальное
положение».

Да, так они и живут — присылают письмо или звонят по телефону,
предлагают срочно продать квартиру и приобрести другую, даже
советуют, в какую фирму обратиться за помощью. Больше того,
сулят крупный куш при обмене большей площади на меньшую. Иногда
кажется, что в квартире установлены подслушивающие жучки,
как раньше. Им же надо знать, что она намерена делать. И не
только ей присылают — другим тоже. А ведь не шутки. Из семи
квартир в их подъезде уже выехали, между прочим, так и стоят
пустые, никто до сих пор не занял, хотя времени прошло
немало. С самого начала, едва только стали приватизировать, сюда
повадились всякие: сдать в аренду, продать, поменять... Место
лакомое, самый центр. Вон, на четвертом этаже вломились в
квартиру, пока жильцов не было, так даже не взяли ничего,
только двери попортили серьезно. В милиции сказали: выживают...

Ничего не выйдет: жила и будет жить здесь, пусть хоть целую армию
присылают. Не хватало еще на старости лет куда-то переезжать,
пусть даже с доплатой. Не нужно их воровских денег. Только
бы само государство не решило этот дом присвоить. Уже ходили
слухи, что собираются перестраивать в гостиничный комплекс.
Потом, правда, стихло, но это не значит, что рассосалось
окончательно. Хорошо хоть, что здесь еще живет кое-кто, у кого
большие связи там, на самом верху, поэтому есть надежда
дожить на старом месте.

Тут они, шажок за шажком, приближаются к самому существенному и,
понятно, самому тайному.

Роза Сергеевна (Наталья Фатеева) интригующе смотрит на Коновницына
(Дмитрия Певцова): а читал ли он знаменитую «Розу Мира»
Даниила Андреева? И, не дожидаясь ответа (деликатность),
продолжает: так вот, в этом самом доме (длительная многозначительная
пауза, широко раскрытые выцветшие, когда-то, вероятно,
красивые голубые глаза) и именно в их подъезде... губы, бледнея
от напряжения, медленно, старательно артикулируют:
Энроф, то есть физический слой, оказался наиболее
утонченным, так что очень близко сошлись разные миры — светлые
и темные... здесь соседствуют Сальватерра,
Звента-Свентана, Ирольн и
те, она не хочет называть главного страшного имени, что
представительствуют от него,— Гистург,
Фокерма и Урпарп, а также всякие
уицраоры вроде Жругра — тоже сами по себе
фигуры.

Нет-нет, зря он на нее так смотрит, она не преувеличивает: здесь
необычное место, здесь, как бы это поточнее...— пространство
всемирной схватки, и они — в самом ее эпицентре. Собственно,
все, что было со страной, начиная с семнадцатого, это ведь не
случайность. Соседка снизу, Нина Буйко, считает, что лучше
съехать, чтобы отдалиться от здешних пересечений и проекций,
а ей кажется, что все равно бесполезно — устраниться
невозможно. Тем, кто уже оказался в этом ареале, назначено до
конца избыть свою карму.

— Гистург, вы сказали Гистург? — изумленно переспрашивает Коновницын
(Дмитрий Певцов).

Пальцы судорожно терзают кнопки диктофона, который почему-то не фурычит.

— Жругр,— мрачно произносит Роза Сергеевна (Наталья Фатеева), лицо
ее сереет, словно покрываясь пеплом.

— Фокерма,— голос у женщины просевший, глухой, тусклый.

— Вы уверены?..— с трудом выдавливает из себя Коновницын (Дмитрий Певцов).

— Урпарп,— сухой старческий палец прикасается к бескровным губам.

Коновницын (Дмитрий Певцов) бледнеет.

— Грутсиг.— Глаза ее багрово вспыхивают, будто отразив невидимый закат.

Диктофон вдруг снова начинает издавать какой-то утробный жалобный писк.

— Мурфатлар.— Она делает шаг вперед к враз обессилевшему Коновницыну
(Дмитрию Певцову).

«Шпион... Враг народа... Вредитель...» — тоскливо проносится в его сознании.

— Бергамот.— Ноздри ее трепещут.

— ...