Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Нет, не нравится мне возить эту тележку. Я с трудом маневрирую
даже в достаточно просторных залах, лавировать между другими –
сущая мука, колесики постоянно цепляются за что-нибудь, за другие
тележки, за ноги, за стеллажи с товарами, в общем, беда…

Не спорю, какие-то преимущества у этих супермаркетов действительно
есть. Во всяком случае перед оптовым рынком, где тебе элементарно
всучат залежалый продукт, обсчитают или даже выкрадут кошелек.
Бывало уже. То в банке лосося – килька в томате, то в пластмассовой
коробочке с правильной датой – заплесневелая сметана, то вместо
кефира какая-то сизая вода с плавающими в ней кусочками створожившегося
молока.

Жена (с некоторой растяжкой): «Име-е-ем мы, в конце концов, пра-а-во
хоть немного пожи-и-ть как лю-ю-ди?».

Действует почти магически.

Ну да, вместо оттягивающих руки жалких кошелок – серебристая тележка-корзинка.

Цивилизация!

Когда-то я любил это – охота, странствия по лесу, выслеживание
и добывание зверя. Жена кормила детей, разжигала огонь, готовила
еду. Не знаю, какая это была жизнь, хорошая ли, плохая, трудно
сказать, – какая есть. Дети подрастали, овладевали теми же навыками
и уходили, а мы продолжали обычную жизнь – охотились, готовили
пищу, радовались удачной добыче и горевали во времена всяких напастей
и невзгод. Случалось и голодать, что ж делать, духи не всегда
благосклонны.

Под порывами ветра пламя костра мечется во все стороны, ветер
проникает даже сюда, в укрытое за деревьями пространство, рождает
смутную тревогу, запах зажаренного мяса радостно будоражит, женщина
снимает самые большие куски и подает их мне, кожа ее гибких рук
смугла и обветрена, пахнет дымом и еще чем-то особенным, чуть
кисловатым, чем обычно пахнут женщины.

Краем глаза, словно завидев добычу и стараясь ее не спугнуть,
даже прямым взглядом (звери это чувствуют), я слежу за ее ловкими,
грациозными движениями, любуюсь ими, как любуюсь иногда бегущим
или замершим в испуге оленем. У женщины много личин: иногда она
бывает похожа на черную пантеру, иногда на красную лисицу, а иногда
на легконогую желтую лань. Она может походить и на птицу, особенно
когда пришпиливает к телу какие-то лоскутки и пытается оглядеть
себя, поднимая руки-крылья.

Я терпеливо качу за ней тележку, пока она снует между стеллажами,
подолгу останавливается перед ними, внимательно разглядывая выставленный
товар, что-то берет, вертит в руках, потом ставит на место и трогает
что-то другое. Все это неторопливо и с явным удовольствием. Лицо
ее сосредоточенно, она вся в процессе выбора. Кто бы мог подумать,
что она вдруг станет такой хозяйственной? Еще совсем недавно все
было совершенно иначе: даже в обычном магазине она терялась, что-то
мямлила продавщице, краснела и выходила подавленная, словно ее
чем-то обидели. Поразительное преображение! В отличие от меня,
она легко ориентируется в этих просторных (или тесных) залах,
быстро находит необходимое и потом сноровисто пакует купленное
в шуршащие пластиковые пакеты.

Все отлично. Пакеты загружаются в багажник старого, видавшего
виды драндулета, шоппинг закончен, мы победоносно подруливаем
к дому, чтобы в следующее воскресенье снова посетить («вновь я
посетил…»)...

Каждый день я уходил в лес, на охоту, но нередко возвращался без
добычи: не хотелось никого убивать. Мне нравилось наблюдать издали,
из какого-нибудь укрома за этими удивительными существами – зверями:
столько в них жизни, столько изящества! Засмотревшись, я забывал
про все, даже про то, что обрекаю на голод не только себя.

Еще мне нравилось смотреть на деревья, на причудливые скрещения
ветвей, на трепетание листьев, на изборожденную глубокими морщинами
кору. Что-то неведомое манило – всюду и во всем: в низвергающейся
с высокой скалы воде, в искрящихся на солнце брызгах, в ярких
цветах на склонах, в плывущих облаках и мерцании звезд…

Я подолгу бродил, словно в забытье, спохватываясь лишь тогда,
когда становилось совсем темно. Меня ждали с добычей, а я приходил
с пустыми руками, усталый, и было стыдно смотреть в голодные глаза
детей. Я отказывался от пищи, чтобы все досталось им, завтра я
уже точно не дам маху. Ночью, укладываясь рядом с женщиной, я
не касался ее. В снах ко мне приходили люди с головами зверей
и звери с головами людей, деревья принимали очертания, каких никогда
не доводилось встречать, и пение птиц звучало как-то совершенно
необычно.

Ничего удивительного, что в племени ко мне относились настороженно,
почти как к чужаку. Я был одиночкой и держался на отшибе, в тягость
было участвовать в общей охоте и других действах, даже празднества
не увлекали. Куда приятней посидеть где-нибудь на берегу реки
или озера, глядя на блескучую зеркальную поверхность, то безмятежно
спокойную, то волнующуюся под порывами ветра.

Это вовсе не значит, что я не старался быть как все – соблюдать
общие правила, делать то, что положено мужчине, охотнику и воину.
Без особой, впрочем, радости.

Муторное это дело – шоппинг, особенно если ты не в ладах с тележкой.
Либо надо иметь талант, как у жены или у ее подруги, которая и
нас втянула, при каждой встрече с жаром повествуя про удобства
(да уж!) и прелесть такого времяпрепровождения. Когда плохое настроение,
говорила подруга, она идет в супермаркет, причем даже не столько
покупает, сколько просто гуляет там, рассматривая товары и строя
планы на будущее.

Наверно, и я со временем научусь хорошо управляться с этой противной
неуклюжей тележкой. Жена сердится: укладывает-то она все очень
аккуратно, но когда мы подходим к кассе, в тележке творится бог
знает что, все развалилось и съехало со своих мест. Еще бы не
съехало!

Между тем перемены уже есть – я стал заметно лучше лавировать,
уверенней объезжаю других. Однако долгие остановки жены иногда
доводят меня до бешенства, особенно когда в супермаркете толчея
и постоянно приходится искать лазейку. Я начинаю мало-помалу отставать,
стараясь не замечать ее поднятую и призывно машущую мне издалека
руку. «Ну где ты пропал? – раздраженно спрашивает она, когда мы
снова сходимся. – Я тебя заждалась».

Пропал.

Почему-то это слово волнует меня.

Конечно, если я научусь, то, не исключено, и повинность не будет
столь тягостной. «Простите…» – говорю я при очередном столкновении,
разрушив пирамиду как в своей, так и в чужой тележке.

Я углубляюсь меж стеллажей, все дальше и дальше, туда, где меньше
народу, и всякий раз, по мере удаления, возникает странное ощущение:
там, куда я быстро и увертливо двигаюсь, вовсе не конец этих огромных,
ярко освещенных магазинов. Чем лучше у меня получается с тележкой,
тем глубже удается продвинуться в анфиладе супермаркета. Освещение
здесь какое-то другое, менее яркое и более естественное, что ли,
словно это не лампы, а свет льется из окон, даже если поздний
вечер, даже если они закрыты жалюзями.

Я уверенно качу тележку перед собой, оставляя позади полки с товарами,
густеет листва, палые листья устилают тропинку, кое-где путь перегораживают
поваленные ураганом деревья с вывернутыми корнями, гортанно выкликает
какая-то птица… Прохладный ветер освежает лицо, пахнет хвоей,
снытью, папоротником, прелью, сухой воздух перемежается влажным,
болотистым…

Еще немного!..