Поэзия

***

Левая половинка птицы, сойдя с ума,
устремляется в свое отражение — если это
правое не спасет ее, то она
будет пить аминазин — под крылом — прощеное лето.

Так пилот, не прошедший трехлетний курс,
забывает то, что его никогда не вспом-
нит: прежде всего, это, наверное, пульс
воды, встречающейся со светом в крылатой каменолом-

не. Дикая синица разрывается, не догнав пейзажа,
тает тело в пропотевшем от вида водки шприце,
набело зачеркивающем то, что было в пшеничной заварке и сажа
это все, за что записанное слово могло поручиться.

Раскрывается тело и отпускает дно
от себя, и звенит, ударяясь о хрупкого бога,
правое разбивается — и одно
левое продолжается — как дорога.

(2004)

***

Овладев этой формой, наполнишь ли содержаньем
ее низы и верха? Шепни негромко:
завтра будет седьмая, то есть среда —
хрустнет кромка.

Запиши на память свою ее письмена,
то есть царапины, охи-ахи:
если уйдешь от нее без стыда,
значит — в рубахе.

Первобытное, как фильм «made in США»,
стоит между тобой и ей вертикально,
то есть, то ли она — так хороша, то ли быстрый бог
любит нас орально.

Поднимись над ней и заполни ноль
черточками, то есть — главное, чтоб не чертями
понимая, что это боль расстается скрипом
с вещами

её. Овладев содержаньем, исполни речь,
истекающую из тебя сквозь тонкие поры,
научи её, как молчанием лечь, как в депо
замолкает скорый.

***

Приложив свою попу к горячей земле,
чувствуешь, как наливаются пузыри
словом и прочим. Реви — не реви,
Машка уже не поймает мячик.
Кто-то скажет: «такой вот мальчик»,
а я глазею вокруг ожогами и понимаю: Нальчик.

Это когда — навсегда — и через
не то тернии к звездам, не то  упрямство,
через счет телефонных переговоров — Соседский балконный перец
не удержит меня, когда я забуду ключи
и захлопнет сквозняком двери — типа ангел дверей говорит: молчи,
а я зрею наружу ожогами и понимаю: врачи.

Приложив свою попу к земле горячей,
отталкиваешься и начинаешь летать, как мячик,
как тема, тусовка из безгрудых татарских женщин,
которыми обеспечен по гроб (уже) —
лепечешь о пересекшей небо и город твоей лыжне
и видишь ожог на слове, чтоб мы здесь не...

***

Неспешенный, несбитый —
вишу на небе люстрой:
ты будешь недобитой —
проснусь я Заратустрой.

Какие на фиг Ницше? —
словцо длиннее света,
и можно не дождаться
ни бога, ни ответа.

Присядь на подоконник,
голяшками касаясь
чуть теплой головешки,
в которой жизнь осталась.

(2004)

***

ОШ

Горячей речи карамель —
беспутная, как спирт, свобода.
Живи отсюда и досель —
и с новым годом.

Я пересек твою страну
от желтых до европопопы —
вскипает воздух сквозь меня.
И сквозь сугробы

пересекаешь мою речь
с кадилом, с щепью —
остановись и изувечь
меня, отребье.

Я пересек свою любовь,
как почерк темный
страны невидной. Светит кровь
на эти овны.

Я пересек себя, как боль
гранит и гада.
И разве кто-то виноват,
что есть расплата.

(2004)

***

Покури. Постой со мной немного.
Я — урод и поэзии сын.
Жизнь не стоит того, чтобы трогать
этот русский словарь. Птичий клин
разбивает древесное небо
на одежку и крылышки с пивом —
без тебя обходиться мне хлебом
или жить. Придорожным курсивом
покури на древесное небо —
отразишься во мне на века —
это будет неточным, неточным
вслед за мною текут облака.
Протекает совсем на немного —
винным уксусом пахнет язык...
и любовь, и что-то такое...
я, как к богу, к себе не привык.
Покури — это я отражаюсь
в никотиновом этом дыму
я к  тебе, как слова прижимаюсь,
ненавижу — поскольку люблю.

(2004)

Язык

1
Живи в Челябе и Китае
на языке, который тает —
с небритым неба подбородком,
чтоб слыть уродцем, то есть скобкой.

Переводи себя на тени
холодной кодлы в подворотне —
без воздуха и угрызений
смолы в неохлажденном горле.

Не в смысле всяких назиданий —
стою, как слог, без перевода
овеществленный, и на нары
стучится из меня свобода.

2
Зачем твой нож — родня пера —
рисует мой мордовский профиль —
до Ивделя — всё лагеря,
жестянкой выпитое кофе.

Я пропадаю книжным лесом
в бумажном этом околотке:
все суки — в ряд — и мусора,
неслышимо из горла «водки...».

Рисуй, О.Ш., на мне черты —
словечком матерным в запястье —
пока стоят вокруг кенты,
и пальцы  в — пишущей нас — пасте.

3
Сегодня будет Че Гевара,
суббота, пасха, Мао Цзе —
под вечер темная опара
Плеяд повиснет на хвосте.

Теряешь навыки и гвозди —
что ж, выпей спирта полстакана —
промой свои хромые кости —
свободу чтоб алкать у крана

водопроводного — и вот
почувствуешь на языке
две крошки слова, черный лед,
повисший на немом крюке.

4
Снег за окном, и курят психи,
и обсуждаются детали
побега в неязык их тихий.
И колют в вены психам талий.

И эта темная забота
горит в окне неутомимо:
быть психом — в этом их работа,
но даже это слишком длинно.

И тянут руки к фиксам, к тени,
стремящейся к углам и снегу —
и мы плывем в их колыбели
играя в дурака и секу.

5
Вот, и сплыло то, что было,
то, что жило зверем в глотке —
потянулись руки к нитке
к этой речи и иголке

новогодней. Снова мимо
пролетел прохладный ангел.
Говорили двери с ним о
чёрти чём — всплывали раки —

в алюминевой кастрюльке —
пил нас стыд с руки — пораньте
эти кожные бирюльки —
ни о чем шуршит в нас Данте.

6
Коли и режь меня — я сука...
а если нет, то ссучусь позже —
такая в Ч. теперь наука,
такая гниль, такие вожжи.

Меня расколет не ментовка
или филолог пучеглазый —
завитая, как речь, веревка,
психиатрия, метастазы.

И беспонтова блажь и глупость
и тело не готово к смерти —
садись, несмертная подруга,
ты будешь третьей.

7
Жизнь проходит в телогрейке
дранной, кроличьей ушанке
то воды на три копейки,
то репейник в черной ранке.

Подворотней — боком — боком —
безъязычьем, бессердечьем —
пахнет рыбою и луком —
инвалидностью, увечьем.

В половину дня второго —
смотришь в небо своей бездной —
выпиваешь стакан сока —
полуангел, полубездарь.

8
И свобода не нагая —
воздух окисью расцвечен —
мы живем с тобой у бога.
Нумерован и отмечен

в каждом слове и улове
наш немыслимый ребенок —
заверни незрячий призрак
в пустоту его пеленок.
Это наша несвобода
сохранила наши души —
неприличная погода —
не могло быть с нами лучше.

9
Не дай вам бог — хотя я дал бы —
прощения и сентября —
живут незрелые бакланы,
не натыкаясь на края.

Живут у бездны и у крана,
икотой с жаждою томимы —
и проливаются из трещин
и полоумны, и ранимы.

Не дай вам бог — но даст он! даст! —
писать из мусорскОй облавы,
варить на кухнях равиоли
из бессловесной тела лавы.

10
Январь. Снег, тающий изустно —
посмотришь влево или вправо —
уйди, бес — здесь в теплушке, грустно —
метла, словесная подстава.

И держит нас в себе отрава,
и голос, вытянутый в эхо —
рубцы — и тот, который справа,
когда мы слева.

Подчеркнут снегом подоконник —
и ты под ним стоишь курсивом,
когда трещит под словом тело
или душа невыносима.

11
Тощает календарь, как речь
и полулагерный придурок —
мы будем, как дрова пьет печь,
пить разговоры местных урок.

Теперь взгляни, как в небо спицы
снег тянет и течет обратно,
чтоб речи спрятать в рукавицы
не неизбежно — невозвратно

И смерть свою не забодяжить,
и смотришь, отражаясь в дОнце —
и разве нам она откажет,
когда мы у неё попросим.

12
Начало века. Пепел. Кожа
просвечивает у висков,
и обвинение подложно
под пеплом письменных курков.

Ты видишь, как прозрачно тело
и слово замерзает в лед
продольно или поперечно —
и бог тебя не разберет.
Небезысходность. Время года.
Гангрены пропись на руке.
И длится век одна погода,
сжимая время в кулаке.

13
Только то и было, что проплыло
баржей и холерой по Миассу,
был я рожей, а осталось рыло —
речь моя похожа на заразу.

Что и было — даты  и свиданки
впотайне на коммуналке стебной,
бутерброд и передоза ханки,
то есть неба площади свободной.

То, что называем мы звездою,
в нас бросает слОва хворостинку —
умывайся мертвою водою,
наклонив к ладошкам речи крынку

14
За моею дырявой спиною
привстанет луна —
от того, что здесь впереди
не видать ни хрена

Мандаринами пахнет не воздух,
а твой поводырь:
как не выйдешь — все дурь,
что выходит за речью — то дым

Проживает в Челябе поэт,
финка сверкает вжик-вжик —
и отсюда не пишешь —
поскольку в Чертольне зашит.

15
Ковыляя по дорожке,
рассыпай на горсти воздух —
наш не ведал «прости-рожки-
ангел»  мертвой даты лоскут.

Он не ведал то, что психи
наблюдают сквозь ладошки
как течет в нем темно-синим
кровь и слово. Эти кошки

доберутся в нас до края,
слушая снежинок стук —
это кожа — в нас кончаясь —
продолжает нас, как звук

16
Какую дрянь я написал вчера поможет вспомнить
мне опер в сером, сигарета, орбит,
девчонка с тонкими ногами. И — вперед —
писать, как было и — наоборот:

неудивленный первым оборотом —
смотрю на тело, где всегда суббота,
свернувшись в наше тело, не молчит.
«Летает дрянь — пока порядок спит» —

ты не поймешь из этой белой фразы,
как нас с тобой накрыло без стыда
такое утро, что сгорает разом,
такая дрянь, что сразу — красота.

17
Отсюда вертикальная земля
в горизонталях зиму нарисует:
наскальна живопись, и зубоскален я,
а если что не так — менты отретушуют.

«Ну, ни хрена себе, — подумает Степан-
бомжак (по совокупности — он ангел) —
мы прожигаем тропку на экран
сухой травой, не думая о ранге»

Все белый свет — сыскать бы где нору,
снежок, деревню в пять дворов и две старухи
и провертеть сквозь свой язык дыру,
чтоб бог через неё тянул к нам руки.

18
Манишки. Век двадцатый на бок —
выходят люди из окопов,
скрипят вдовцы на мокрых вдовах
и камни коммунальных арок.

Архитектура, мать ее,
прощает нас за то, что живы,
и пропиваем лишь свое,
и языки — навечно лживы.

Двадцатый кончился, и зверь
бежит дворнягой по дороге.
Манжеты. Девочки. И ноги.
и восхищенье от потерь.

19
Расцарапает кожи ангел,
чтобы вытянуть нас, как свет.
У двоих — сегодня и завтра —
нелюбимых детишек нет.

У тебя протекает кровью
жидкий бог — это слово внутри
увеличивается тобою
вдвое — так что меня сотри.

Я с тобою пребуду вовеки
в забываемом языке —
так пускает вода побеги —
белой кожицей на песке.

(2004)

***

КАК БУДТО                другое слово            ТЫ ГОВОРИШЬ
В ЭТОМ СВЕРДЛОВСКЕ       пятно на платье         А Я МОЛЧУ
НЕТ ИНЫХ ДЕЛ             мы догорим              ТАКАЯ FISH
И ФИШКА                  а он заплатит           ЧТО Я НЕ ЧУ-

YOU РАСТИЛАЕШЬ           прозрачной кожей        НА ПОЛШЕСТОГО
КАК АНЕКДОТ              свинцовой речью         СПОЛЗАЕТ СТРЕЛКА
БУДЕШЬ ГОТОВА            паленой водкой          МЕНЯЕТ СЛОВО
ЗДЕСЬ ТОЧКА И ХОД        а я картечью            И ТАБАКЕРКОЙ

                         стреляю время
                         лечу наружу
                         такая дыня
                         светиться в луже

ТАКОЙ ОБОРОТ             мохнатой рожей          СТУЧИТСЯ В МЯГКОМ
ТАКАЯ ПЛАТА              хитином пылью           И ЗНАЧИТ ПЯТЫМ
КОТОРЫЙ ГОД              стреляя небу            В КИТАЙ РАСТАЕТ
СПЛОШНАЯ ВЫШКА           словами в спину         СЕБЕ НЕКРАТНЫЙ

                         НЕ ОБНАРУЖИТЬ
                         СПЛОШНАЯ ФЕНЯ
                         ДРЯНАЯ КНИЖКА
                         Delete ОТМЕНИТ

(2004)