Лаборатория слова

Достоевский придавал огромное значение субъективному ощущению человеком времени. Важнейшим типом художественного времени его романов стало субъективное время героя, которое определяет ритм образа. Субъективное время одного героя подчиняет порой субъективное время другого. Все это создает особую форму «сцепления» у Достоевского.

«Верите ли, что часто приходит неистовое желание превратиться в один нос, чтобы не было ничего больше — ни глаз, ни рук, ни ног, ничего, кроме одного только большущего носа, у которого бы ноздри были в добрые ведра, чтобы можно было втянуть в себя как можно больше благовония и весны». Н.В. Гоголь

Массовизация творчества в цифровую эпоху делает актуальной проблему взаимоотношения автора, текста и публики, причем тексты в настоящее время представлены не только в виде литературных текстов, но и в форме любых знаковых систем: видео, визуальных, аудиальных, кинотекстов. Эта же проблема является сюжетообразующей для фильма «Дом, который построил Свифт»...

Два посыла – почерпнутые из быстрого чтения переводов. И осадок в виде не задаваемого вопроса – для чего? (Повторюсь, подчеркивая – переводов, ибо…) Один: лагерный опыт – не человеческий. Другой: лагерь – черная дыра.

Образ чуткости чуть ли не основной в лирике Фета. В другом его шедевре «Сияла ночь. Луной был полон сад…» гениальный образ этой душевной чуткости, резонансности: «Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали, / как и сердца у нас за песнию твоей…». Так и здесь Фету понадобилось ввести нас в атмосферу тонкой воздушной чуткости, вибрации, дрожи. Тургенев, к сожалению, этого не понял...

...Нетути там ни дендизма, ни снобизма, ни рагнарека. А гламур если и есть, то только с чьей-то заскорузлой точки зрения. И Данте с ушами, наполовину оторванными послесловием («Похоже, отдельные эпизоды у Крахта не только в определенном смысле соответствуют эпизодам ‘Божественной комедии’, но и выстроены в том же порядке») там нету. Вернее, есть, но не только там, растворенный как гумус: такова уж Фазеропа – она давно выстроена в том же порядке, что и круги ада.
О чем тогда эти книжки?

Особенностью поэмы является художественный синтез личных впечатлений автора, живущего в обстановке войны на Донбассе, и широкого спектра семантических ассоциаций, символически включающих топографическое пространство Донбасса в несколько культурных миров. Рассмотрим основные культурные пространства, интегрированные в поэме, а именно: античность, европейская католическая культура, русская культура. Сюжетом, позволяющим соединить топографию Донбасса с этими рядами смыслов, выступает история о Рыцаре с лебедем.

Многие герои Достоевского — сами творцы поэм и статей, страшных «анекдотов» и притч, реалистических сцен и утопий о золотом веке человечества. Для них чтение — жизнетворчество, в нем они черпают энергию для главного: творить собственную жизнь. И они могли бы повторить вслед за Достоевским: «Жить значит сделать художественное произведение из самого себя…».

«Недоносок» — это человек, чья гениальность или высшие качества не воплощены или получили неверное развитие, а с другой стороны, это дух, который посещает человека. Такая «недоношенность» не годится для реальной жизни, в которой талантливые персонажи Набокова - Цинциннат, Лужин, Василий Шишков и лирические герои стихотворений «Слава» и «Парижская поэма» чувствуют себя изгнанниками. Этот конфликт не исчерпывается традиционным противостоянием души и плоти, ибо дух вступает в конфликт с ними обеими, противоречие касается самих основ бытия, идеи и её воплощения.

Если у переводчика есть врождённые способности к изящному, лёгкому языку, то это большое везение, однако любой переводчик может сделать свой язык более гармоничным, если будет следовать некоторым принципам благозвучия.

...читатель, не знакомый с оригиналом, даже и не догадывается, что его обкрадывают, что вместо одного имени ему нередко дают другое, что изменяют предметы, части тела, одежду, географические названия – словом, хозяйничают в тексте, решая за читателя, что́ ему стоит знать, а без чего он, так сказать, обойдётся.

...каждая эпоха переосмысляет классическое наследие по-своему, со своих интеллектуальных и эстетических позиций. Я был уверен в том, что пора создать нового Еврипида, не в духе соперничества с Анненским и другими мастерами, но в качестве попытки воплощения великого трагика в нашей, современной системе ценностей, тем языком, на котором мы теперь говорим, попытки поиска новых точек соприкосновения с мыслителем одновременно и таким далёким от нас, и так пугающе близким.