Проза

Мир спасет красота, — сказал Достоевский.
Мир спасет красота Алисы, — добил я Достоевского.
Мир будет спасен, если добьют творчество Достоевского, — сказала Алиса.
В этот момент, когда философские размышления обрушились на нас, я почувствовал, что мы находимся в каком-то странном пространстве, где абсурд и логика переплелись в танце.

...Все, что пишу – дело чувства и инстинкта. Я не знаю и не могу объяснить, как и почему я так написал, а не иначе. Как чувствовал, так и написал. Большие, сильные чувства – всегда строгие чувства. Смыслы надоели, смыслами все сыты. Музыкально-живописная тайна мира – вот что волнует. Только это и интересует меня. Я говорю о внутреннем звучании. Слово есть внутреннее звучание, да, некая чувственная вибрация, производимая в организме, или, другими словами, звон.

Каблучки цокают по асфальту – жёстко, жёстко: она спешит на свидание, идёт в ресторан, она не обещала ничего, соединённая с ним так, что не разорвать, не соединённая вовсе.

...Что-то такое поет во мне, такое, что хочется произносить стихи, в которых живет и говорит Божество, Красота, Вечность, Дух. В такие минуты я думаю: зачем мне пытаться писать самому. Может быть, я напрасно себя мучаю, во мне ничего нет, я только заражаюсь от других, беспокойство «самовыражения» и «самоутверждения». А если что и есть во мне, моя жизнь, мой внутренний мир – так мне это не выразить, мне не найти этому слова. Это что-то летучее, неуловимое, какой-то чувственный пар, аромат, вне мыслей, вне сознания, вне слов. Некий звук души, тон голоса. Пока ищешь этому слова, этого уже и нет, всё исчезло, развеялось. (...) Где найти слова, чтобы описать страну сердца?

Парк развлечений превзошёл все её ожидания. Он был в сто раз ярче, чем во сне. Наверное, вся эволюция мира происходила ради того, чтобы появился именно этот парк с бессчётным числом аттракционов, павильонов со сластями, постоянно звучащим смехом.

Сам сосед не особенно взрачный. Но одет солидно. Не хватает только котелка. Но скоро и его, видимо, нахлобучит.

...На какое-то мгновение он почувствовал отчаяние от мысли, что не выдержит и умрёт в этой яме. И яма станет для него могилой, о которой никто никогда не узнает. А наши будут думать, что он струсил и бросил их в бою. Сбежал. От этой мысли солдат внутренне съежился. Он вспомнил, как в спорте он терпел на дистанции до чёрных мошек перед глазами. Терпел, когда казалось, что внутри всё взорвётся, и он умрёт. Но он все равно терпел. Даже когда проигрывал на соревнованиях, он не сдавался. Не сдастся и сейчас.

...Попадаются небольшие деревни или одна и та же, разбросанная. Скоро конец. Нет, кричат мне, надо дальше. Иди дальше! Снежная слякоть. И все же на спуск – легко.

...Сейчас, или никогда. Рина сделала два финта передней рукой и, едва заметно, дёрнула правое плечо. Таня быстро закрылась от правого удара, но Рина в прыжке выкинула левый хук, который попал сопернице точно в челюсть. Удар потряс Таню. Пружинистый настил ринга мягко подкинул упавшее тело девушки… Отсчёт рефери и редкий, в женском боксе, нокаут. Рёв толпы, мутный взгляд Тани, софиты...

Для установления постоянной связи с небесами пилигримы придумали себе новое созвездие, созвездие Одинокой скамейки.

Я прокручивал воспоминания, обстоятельства жизни и, когда мог, детали этих картин, но чёткой отправной точки или событий, сложившихся в итоге в распятие, определить не получалось. «Вёл я себя сам, или так сложилось?» В моменте решил, что я сейчас слишком слаб для такого поиска и решений.

В наше время говорят, что не стало чудес. Да и было ли чудо? Просто Николай Угодник, как его называют православные, скорый на помощь, в очередной многотысячный раз откликнулся на обращенные к нему молитвы.