Проза

Я Конь Василий. Продолжаю свой неведомо куда ведущий путь. А может и топчусь на месте – решать вам. Мне и то, и другое позволительно: я ведь, можно сказать, предпенсионный конь, работать всё труднее, но ещё могу жить.

Вечерело. Сегодня было ясное небо, и на нём уже появились первые звёзды. Мне ещё со вчера недужилось – объелся астрагала, который, как оказалось, действует на животных как спиртное на людей, и на два дня у меня образовалось конское похмелье. Значение слова «похмелье» я хорошо знал от хозяина и его приятеля, собутыльников в третьем поколении. Бывало он в таком состоянии поутру сильно маялся – то бегал по огороду в поисках неизвестно чего, то гонял пчёл на скудной пасеке (этого занятия он и сам не мог понять – возможно, это казалось ему уловлением опасной и вечно ускользающей истины), то запирался в пристрое к пуне [сарай для сена] и возился там по неизвестному делу.

В лёгком возбуждении и неопределённости я топтался по двору. «Как-то там мой друг, гусь Пегасий? Поди, уже загнали их стаю домой. Скучает ли он по мне? … – ход мысли пропал, я натоптал ещё кругов. – Я вот тоже не знаю, но был бы рад его видеть». С гусём мы познакомились совсем недавно, а Пегасием нарёк его я – так что, теперь у меня образовался новобретённый (и приятный) подопечный. Хотя, по-гусиному, он, возможно, был старше и умнее меня. 

Тут на мою удачу открылось окно в дом – это был знак новых приключений. А мне их так хотелось, пусть даже злокозненных.

– Душно, дорогой друг! – хозяин выглянул из окна, оглядел двор, кивнул мне.

«Может, это он меня назвал «друг»?» Но нет.

– Да, даже немного тошно, – отозвался его вечный приятель. – Тошно, мы так с тобой сегодня затянули.

– Не ссы, нагоним.

Люди заржали. Им уже не требовалось остроумных шуток, чтобы засмеяться. В их частной мифологии – от возлияния к возлиянию – повторяемость процесса стала важнее всего остального. В это длящееся мгновение посиделок они запирались ото всех волнений и мыслей, даже, возможно, садились в свою ненадолго причаленную алкогольную лодку и продолжали путь по хмельному Стиксу. Стремились ли они этот путь скорее окончить или плыть по нему бесконечно, никто из них, думаю, не знал. Я вот сам, распробовав однажды астрагала, прислушивался к себе, но не мог бы ответить на подобный вопрос. Иногда, ненадолго, становилась понятнее жизнь.

Я подошёл поближе к окну, чтобы слышать весь сегодняшний театрал.

– Как говорил приятель Бодлер, опьяняйтесь! – хозяин вошёл в роль, а он был местным поэтом, добавил голоса и, видимо, разлил по первой.

– Ты это, договаривай, – приятель уже тоже поднаторел в теме. – И не подгоняй великих под обстоятельства. «Опьяняйтесь! Вином, поэзией или истиной…»

Возникла пауза. Я заглянул в окно – хозяин встал и двинул сидящему собутыльнику в рожу. Тот слетел со стула, но быстро поднялся и снова сел.

– Ну вот, а то всё умничаешь! – приятель заулыбался и опрокинул стопку. – Но только чё-то мы с этим сегодня рано начали.

– Ага, извини… – хозяин тоже хлопнул и разлил по новой.

Оба заулыбались, скромно отщипнули от закуски.

            Я отпрянул от окна, чтобы не раскрыть себя. Кроме того, я обдумывал этот удар – что это действие значило, могут ли кони тоже так поступать?...

            –  Между первой и второй – перерывчик небольшой… – с акцентом на слове «перерывчик» сказал хозяин.

            – …а то потом совсем перерывчика не будет! – завершил их пароль приятель, и оба паскудно, по-своему, захихикали.

            Это значило, что всё у них идёт по привычке и по намеченному. Может даже пойдут в конце на деревню.

            На несколько минут установилась монотонная тишина. Я огляделся округ – благо, моё сложение позволяло мне переглядывать через забор. Ветер стих, с убранных осенних полей и от увядающих диких трав приятно пахло осенним естеством. Сквозь щели пуни тянуло свежим сеном. Казалось, пахнут даже сами звёзды – от них долетает тонкий «морозный» (не знаю, как выразить) успокаивающий аромат. «Мы вместе!» – говорит небо. Говорит мне и всем, кто хочет услышать. «Хорошо быть конём. Это почти как быть человеком! И можно идти в сторону звёзд. Не столько надеясь в реальности дойти до них, сколько показать им своё стремление – а они уже сами тебя увидят».

            – А ты знаешь, чем сегодня занята деревня?! – с апломбом спросил приятель, и продолжил, не дожидаясь ответа. – Собираются на комету… Смотреть на комету.

            – Да, видел в Сети – комета Цзыцзь-чего-то-там. Сегодня наибольшее приближение. И небо ясное, – подтвердил хозяин.

            – Аг-х-х, – поперхнулся гость. – Комета «Дзынь»! Ну тогда за дзынь!

            Я запрыгал от радости – комета! Ура, комета! «А что такое комета?!» – спросил я сам себя. Ответа на этот вопрос в своём малознающем уме я не нашёл. Но если уж вся деревня устремляется к ней – это что-то да значит. «Неужели в таком движении нет хотя бы знака истины? Может стать людьми кометы это к добру?..»  

– Ну что, пойдём на комету смотреть? – спросил приятель.

– Да ну её, эту комету. Подумаешь – раз в жизни она прилетает. Разве пойти морду кому набить!? – раздумчиво и врастяжку ответил хозяин (приятель его такого боялся).

– Добрее надо быть… Я же тебе в ответную в морду не дал – вот это пример добра.

– А может то, что я тебе дал в морду – тоже пример добра!

– Да, может быть, – охотно согласился приятель. – Но мне кажется, что добро это хотя бы не делать другому говна!

– Да-а-а, философия. Соглашусь, – хозяин заходил по комнате, его руки задвигались в поисках какого предмета, какого и для чего, он сам не знал.

«Добро! Я хотел бы сделать хоть малое добро! – я тоже в волнении ускорил ход по небольшому периметру двора. – Но как же его делать? Все же делают говно! Вот из меня бывает в день по несколько раз». Эта дилемма между добром и говном стала меня заедать. Я разволновался – в возбуждении я выбил калитку и помчался вдаль, в поисках толпы людей, а там вместе с ними и для искания кометы. «Сделать бы в конской жизни хотя бы одно доброе дело!» Я обгонял во мраке идущих на взгорок сельчан, многих пугая.

Стемнело. Луна скромно образовалась в стороне, совсем низко над горизонтом – наверное, чтобы не мешать никому смотреть на комету. Россыпь звёзд увеличивалась – я со своей звериной чуткостью поминутно определял новых вечерниц и баб [старорусское название некоторых звёзд]. «Может быть у звёзд свой табун? Хорошо им на таком большом небе, на свободном выпасе!»

Людей набралось много. Они редко переговаривались – все ждали небесного чуда. Кто-то было закурил, но на них зацыкали – нечего небосвод засветлять и мешать с поиском кометы.

– Да где она, ваша комета?! – шёпотом спросили поочерёдно несколько человек.

– Да сами ищем. Не знаем. Когда нам смотреть-то на звёзды?! Стойте молча, – отвечали им свои или чужие бабы. 

Все замерли в неожиданном добростоянии. Даже не шевелясь – так им вдруг стало хорошо. Будто стали люди все выше дня, извлеклись из времени, и все звёзды были для их села и каждого из них.

И тут я наконец нашёл комету – учуял. Она сияла невысоко, большим красным пятном, словно собрался пучок звёзд (так бывает, когда репейник делает в гриве колтуны). Я повернул морду в её сторону, вовсю поднялся, раз и другой, и громко заржал в ту сторону.

– Вот она! Куда конь показывает! Смотри-смотри!

Все загомонили, дети от радости запрыгали.

А я уже мчался в поля – в бездумном счастье. Не зная, что сделал доброе дело.

Когда сельчане начали расходиться, многие говорили о коне, о том, как он нашёл комету.

– Вот, доброе дело от семёнова коня. Хоть сам Семён и недобрый.

– Да не, нормальный Сеня – просто от жизни не знал добра, вот и не умеет его отдать. А внутри он стремится. Всё ж, какой-никакой, а поэт.