Проза

Изловлен ловкими людьми Соломона, будет ему, царю царей, владевшему кодами подчинения духов, служить – мудростью своей, изначально поразив оной.

Нечто от кентавра: полтора сердца бьются, пульсируя, разделённые перегородкой: человечье и полуконское.

Но – золотятся с оранжевым отливом, крылья птицы: жар-птицы пролетали, разроняв перья фантазий, становящихся – в силу определённых обстоятельств жизненного закрута – интереснее обыденности.

Чья суть должна быть расцвечена райскими травами, которые, соединяясь усиками, стеблями, грамматическими разводами, цифровой конструкцией перистых листьев и образуют Китовраса, представляй, как угодно…

…пока над ним, тенью накрывая небольшой город, пролетает птица Рух, совсем не важно скрещение линий – арабских, ветхозаветных, современных: вернее – только оно и важно, ибо Козерог дружит с подобными существами.

Козерог выходит из воды, и, сделав, что положено, пусть весь ободравшись, и протянувшись лабиринтами отчаяния, снова уходит в прозрачную воду вечности, где рядом, плещется, совсем не страшный, огромный, с птицу Рух, величественный Левиафан, сразу втягивающий в себя океан: ради рифмы.

Ряды их щёлкают, цвиркают, распадаются диссонансами – фон-Левиафан…

Ясновидящая, предпочитавшая – с улыбочкой – именоваться обыкновенной, грешной, земной женщиной сказала:

-Ты же Козерог, что ты хочешь? Мистика будет прорастать в тебя подспудно, как дружба с Левиафаном и птицей Рух.

А потом – добавила про воду, из которой выйдя, я совершу, что должно, и, так до конца и неся невыносимую тоску по маме, с которой не расставался 54 года, уйду вновь в водную сферу: прозрачную, вечную, видно всё дно.

…в Несебре, замечательное кружево ветхого древа, сидели с мамой на террасе высокого, над лазуритом моря, кафе: и видно было, несмотря на расстояние, нежное струение водорослей…

Обородатевший ими крупный камень.

Тела купальщиков и купальщиц нежно изламывались известьем воды.

Кабинет ясновидящей, крепко и банально помещавшийся в пятой горбольнице купецкой, ветхой, как Китоврас, Калуги, был обширен, на стенах висели изображения, и по поводу испугавшей меня пентаграмма, сказала: Это просто символ человека. Та, которой ты боишься, должна быть перевёрнута.

Ужель ты испугался пентаграммы?

Ясновидящая зажигала тонкую свечу, капелька воска, прозрачно-янтарная, сбегала по стволу её, как день – по стержню вечности.

Потом у неё – биоэнерготерапевта, как было написано на двери кабинета - появился шарик: красивый, он сиял прозрачно, играя многоцветными улыбками бликов, и я спросил: Зачем?

-Пока не знаю. – Ответила таинственно. - Привыкаем друг к другу.

Могучий шелест крыльев не слышала она: но я, козерожьим взглядом озирая внутренний, легко-зелёный двор, видел же – пролетает птица Рух, влечётся оливковая тень по земле; пролетает, неся в кривых, размером с деревья, когтях каркаданнов.

 Вы не знакомы?

Род единорогов, обитающий в Персии, Северной Африке, Индии; они свирепы, и вовсе не мудры, мудр Китоврас, подсказывающий Соломону верные решения, помавая крылами; а они, каркаданны, – горазды пырятся: одиноким своим, как у нарвала, рогом…

 Жерар де Нерваль бы доволен русским созвучием: нарвал – Нерваль.

 Каркаданны обитают в странах, чья словесная вязь, - сама уже великолепный визуальный орнамент: и, налюбовавшись ею, завернувшись во впечатления, как в плащ, я ухожу от реальности – в роскошную ночь своих фантазий.

Ах, никуда не уйти.

Дверь закрывается поворотом ключа – он холодит пальцы, оставляя на них слабый запах металла.

Магическим знаком дверь не замкнуть.

Лестничная площадка пуста.

Лифт, важный, как министр движения, медлит.

Потом, когда кану из бездны подъезда в реальность двора, понимаю, что не взлететь ни при каких обстоятельствах – только от водки, за которой иду в Магнит, пестреющий нутром, как пищевая оранжерея; за которой иду, уповая…

 Китоврас смотрит на меня: мерцают крупные, удлинённые ланьи очи…

Нечто женское?

Нет, он жёстко хранит свой пол.

Сжимает не зримый жезл власти.

Китоврас, царствовавший в Лукорье, сиятельными ступенями поднимавшимся к метафизическим небесам граде, он правил людьми – днём, животными – ночью.

Он решал их проблемы, и люди, заворожённые простою мудростью решений, не хотели власти иной, а животные теряли хищность, подчиняясь сакральному свету Китовраса, запрещающему взаимопожирание – которое ввёл Анатэма, какому Л. Андреев, не ведающий, что у него родился пророк, не позволит преодолеть врата.

Китоврас знает много врат: вот эти, скрипучие, как сама старость – усталость – от власти, пусть и облитой бархатом мудрости.

Он уходит из Лукорья, и люди Соломона ловят его.

Он не сопротивляется – лучше взаимодействовать с подобным царём, чем со…

Птица Рух, пролетая, теряет перо, которым может воспользоваться, как игрушкой, Левиафан, заскучавший в сплошной прозрачности океана.

 Китоврас подсказывает царю, как лучше сохранить ковчег завета, и царь, следуя советам, понимает, что только символы и знаки, воплощённые в островах-образах искусства, имеют силу не-тления.

Пока я, Козерог, дружащий с такой невероятной троицей, проходя узким ущельем меж девятиэтажными, кирпичными, рыже-оранжевыми домами, ощупываю в косных карманах куртки чекушки: ими удобнее считать алкогольную норму.

Две фляжки прозрачной дымки, сгущённой в сорокоградусную влагу..

Два часа полноценного общения с моими любимыми друзьями.

Потом – глухой омрак сна, золотящегося разным, и – скудное пробуждение в серую скуку реальности.