«И сладок нам лишь узнаванья миг…»
Подтекст в стихотворении Осипа Мандельштама «Tristia» («Я изучил науку расставанья»)
Tristia («Я изучил науку расставанья»)
Я изучил науку расставанья
В простоволосых жалобах ночных.
Жуют волы, и длится ожиданье −
Последний час вигилий городских;
И чту обряд той петушиной ночи,
Когда, подняв дорожной скорби груз,
Глядели вдаль заплаканные очи,
И женский плач мешался с пеньем муз.
Кто может знать при слове «расставанье»,
Какая нам разлука предстоит,
Что нам сулит петушье восклицанье,
Когда огонь в акрополе горит,
И на заре какой-то новой жизни,
Когда в сенях лениво вол жует,
Зачем петух, глашатай новой жизни,
На городской стене крылами бьет?
И я люблю обыкновенье пряжи:
Снует челнок, веретено жужжит.
Смотри, навстречу, словно пух лебяжий,
Уже босая Делия летит!
О, нашей жизни скудная основа,
Куда как беден радости язык!
Все было встарь, все повторится снова,
И сладок нам лишь узнаванья миг.
Да будет так: прозрачная фигурка
На чистом блюде глиняном лежит,
Как беличья распластанная шкурка,
Склонясь над воском, девушка глядит.
Не нам гадать о греческом Эребе,
Для женщин воск что для мужчины медь.
Нам только в битвах выпадает жребий,
А им дано, гадая, умереть.
Осип Мандельштам [1].1918
Стихотворение «Tristia», как, наверное, все тексты Мандельштама, несёт в себе некую загадку. Поэт в эссе «Разговор о Данте»(1933) писал: “Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны, а не устремляется в одну официальную точку». «Смыслы», торчащие из слов, множатся и разрастаются и требуют разгадывания. В «Разговоре о Данте “Мандельштам дал обоснование поэтическим принципам, которые позже получат название интертекстуальных. «Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна. Вцепившись в воздух, она его не отпускает. Эрудиция далеко не тождественна упоминательной клавиатуре, которая и составляет самую сущность образования. Я хочу сказать, что композиция складывается не в результате накопления частностей, а вследствие того, что одна за другой деталь отрывается от вещи, уходит от нее, выпархивает, отщепляется от системы, уходит в свое функциональное пространство, или измерение…» По Мандельштаму, получается, что произведение — своего рода рояль, хранящий в себе смысловое богатство мировой культуры, и стихотворение живо той вязью культурных ассоциаций, которые извлекаются из него воспринимающим сознанием. «В ходе чтения читатель по объему информации в пределе должен приближаться к автору, автор же выступает как лицо, которое в процессе порождения соединяет свой текст со своим и чужими предшествующими текстами” [2]. Но обратимся к стихотворению.
Лирический герой «изучил науку расставанья “− метафора. Эту науку вынужден осваивать каждый, живущий на земле. С кем произошло ночное расставанье? Мы понимаем, что связано оно с некой женщиной, на это указывает эпитет «простоволосый» и метафора «изучил науку расставанья в простоволосых жалобах ночных». Жалобы обычно прерогатива женщины. Вероятно, расставание было тяжёлым, на это косвенно указывает эпитет. Женщине, особенно замужней, неприлично было выходить на люди без головного убора. Этот факт свидетельствует о неординарных событиях в жизни женщины. Сравни: «опростоволоситься», то есть «попасть впросак», «ошибиться, опозорившись».
Мы попадаем в особенную ночь. О ней лирический герой говорит подробно: «чту обряд той петушиной ночи» − метафора. Обряд всегда связан со священнодействием, внешней формой богослужения. Любой ритуал – это некий порядок, имеющий определённое внутреннее духовно-символическое содержание. В жизни человека всё состоит из обрядов. У Мандельштама «обряд ночи». Ночь страшна высвобождением неконтролируемой энергии хаоса. В то же время ночные бдения – символ победы духа над потребностями тела. Это намеренное столкновение с силами зла, сознательный вызов смерти. Ночь – ткачиха, её делание – пряжа, сотворение мира [3].
Неожиданный птичий эпитет «петушиная ночь» отсылает нас к легенде об отречении от Христа его ученика Петра. Желая предостеречь Петра от предательства, Иисус сказал ему на Тайной Вечере: «Не пропоёт петух, как отречёшься от Меня трижды» [ 3]. Крик петуха отметил окончание той ночи. Это было раннее утро Страстной Пятницы. Евангелист Марк сообщает, что после третьего отречения Петра «петух запел во второй раз». Поющий петух – напоминание об отречении Петра, но также и символ его раскаяния.
Ещё один намёк на связь с библейской историей Иисуса Христа − «жуют волы» − выделен инверсией. Глагол вносит в текст нечто земное и успокаивающее. А образ волов отсылает нас к истории Рождения Иисуса Христа. Вол− жертвенное животное у древних евреев. Наряду с агнцем, служит символом самопожертвования Христа [3]. Появившегося на свет младенца Мария спеленала и положила на солому в ясли. «Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба… Ему заменяли овчинную шубу // Ослиные губы и ноздри вола» [4].
Кроме «петушиной ночи», речь идёт о длящемся ожидании и о «последнем часе вигилий городских». Вероятно, это шесть часов утра. Вигилии – время от заката до рассвета. Сравни заглавие сборника Валерия Брюсова «Tertia vigilia “(«Третья стража»,1900). Это время ночной стражи, караула. У древних римлян оно длилось с 18 вечера до 6 утра и делилось на четыре части, по 3 часа каждая. Это и время бдения и богослужения, а также бессонницы, когда человек не совсем отвечает за свои действия и мысли. Вспомним, мистическая фантастическая сказка Э.-Т.-А. Гофмана «Золотой горшок» делится на вигилии – главы.
Здесь уместно было бы вновь обратиться к рассуждениям о поэтике Мандельштама. «Смысл стихотворения рождается на пересечении семантических значений текста и герменевтической интерпретации его читателем. Эту новую концепцию произведения как «партитуры», которая «разыгрывается» во время чтения, Мандельштам обосновывает в «Разговоре о Данте “и воплощает в поэтической практике... А. Генис, комментируя «Разговор о Данте», замечает, что Мандельштам писал свернутыми «веерами», которые способны развернуться только в сознании каждого читателя. «Такие стихи состоят не из слов, а из зашифрованных указаний, опять-таки иероглифов, или нот, по которым читатель исполняет произведение: «веер “раскрывается только во время акта чтения» [5]. Думается, что каждый читатель раскрывает свой веер…Но вернёмся к стихотворению.
Что за ожидание, связанное с «последним часом вигилий городских», «длится»? Возможно, перед нами намёк на моление Иисуса об отвращении от него чаши страданий в Гефсиманском саду. «Иисус, взяв с Собой Петра, Иакова и Иоанна, отошёл от остальных Апостолов. Ужас, скорбь и страшная тоска стали терзать Его, и Он не скрывал Своих душевных мук. «Побудьте здесь и бодрствуйте со Мною, − сказал Он. − Душа моя скорбит смертельно» (Мф.26,38). Он отошёл от них, пал на землю и молился; … чтобы, если возможно, миновал Его час сей; и говорил: “Авва! Отче! всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня! Впрочем, не Моя воля, но Твоя да будет “(Лк.22, 42). Что же значит этот ужас, охвативший Иисуса при наступлении часа Его страданий, это длящееся ожидание ? Целый час молился Христос. Окончив молитву, Он идёт к ученикам, но находит их спящими. Не найдя поддержки и утешения в учениках Своих, Христос отошёл от них, опять преклонил колени Свои и начал молиться: «Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня…да будет воля Твоя» (Мф. 26, 42). Изнемогая под бременем смертельной тоски, Иисус опять идёт к Апостолам, но опять застаёт их спящими. И, оставив их, Иисус помолился в третий раз, сказав то же слово. И, находясь в борении, прилежнее молился, и был пот Его, как капли крови, падающие на землю. (Лк.22,44). И эту третью молитву Он окончил словами: да будет воля Твоя. Он будит Апостолов и говорит: «Кончено, пришёл час Мой! Встаньте, пойдём. (Мк.14, 41–42). Окончив молиться, Иисус уверен, что страдания Его и смерть необходимы, и притом теперь же, а не в другое время. Три избранные Апостола проснулись, встали и вместе с Иисусом пошли к выходу из сада. Там они заметили приближающуюся толпу с фонарями и другими светильниками. То Иуда вёл вверенный ему синедрионом отряд римских воинов, сторожей храма”6]. Реальность жизни древнеримского города «пересекается “с вечной библейской историей Иисуса, ожидающего своей участи и молящегося в Гефсиманском саду («длится ожиданье»). «Последний час вигилий городских “одновременно и последний час Иисуса: «Кончено, пришёл час Мой!» Становится яснее, почему лирический герой чтит «обряд той петушиной ночи». Все эти библейские мотивы, как пучки, сходятся к «той петушиной ночи». «Смыслы “разрастаются во времени и пространстве: античный город, Рождение Иисуса Христа, моление о чаше в Гефсиманском саду, предание Иисуса в руки стражников, отречение апостола Петра.
Одновременно с библейскими мотивами можно обнаружить переклички стихотворения Мандельштама с третьей элегией первой книги Тибулла в вольном переводе Константина Батюшкова[7]. Здесь хочется снова несколько отойти в сторону, обратившись к размышлениям самого поэта. Мандельштам пишет: «Часто приходится слышать: это хорошо, но это вчерашний день. А я говорю: вчерашний день еще не родился. Его еще не было по-настоящему. Я хочу снова Овидия, Пушкина, Катулла, и меня не удовлетворяют исторический Овидий, Пушкин, Катулл» [8]. «Что же получается? Реально существующие Пушкин, Овидий и Катулл, по мнению поэта, в новую эпоху должны и зазвучать по-новому — зазвучать посредством другого художника и тем самым довоплотиться, то есть обрести свою подлинную вневременную сущность» [9]. Итак, и Батюшков, и Катулл, и Пушкин должны «довоплотиться и обрести свою подлинную вневременную сущность». Посмотрим, как же это происходит? Перед нами рассказ о прощании «оставленного друзьями» Тибулла с его возлюбленной Делией: «Нет друга моего, нет Делии со мной».[7] У Батюшкова: «Корабль отплывает», «и снова Делия, печальна и уныла, // Слезами полный взор невольно обратила // На дальний путь»; «…без меня ты мчишься по волнам с орлами // Римскими к восточным берегам…” [7]. Сравни у Мандельштама: «…подняв дорожной скорби груз, // Глядели вдаль заплаканные очи, // И женский плач мешался с пеньем муз». Элегия – прощальная песня. Поэт, прощаясь с возлюбленной Делией, находится в спутанном состоянии сознания. Предвидит несчастья и герой Батюшкова: «Здесь Парка бледная конец готовит мне, // Здесь жизнь мою прервёт безжалостной рукою» [7]. У Мандельштама спутанность сознания лирического героя отражена иначе: «женский плач мешался с пеньем муз». Ещё одно сходство находим в описании Делии: “И с распущенными по ветру волосами» (Батюшков) – «В простоволосых жалобах ночных» (Мандельштам). Общим является и мотив гадания-предсказания. У Батюшкова – предсказание «Парки бледной»; у Мандельштама на гадание намекает эпитет «простоволосые жалобы ночные». Женщины открывали головы, когда колдовали или гадали. С древних времён известно о магической силе волос. В последней строфе прямо говорится о женском предназначении «гадая, умереть».
Вся вторая строфа – одно предложение-вопрос. Мандельштам использует множество вопросительных слов: «Кто, какая, что, когда, зачем»? Все они усиливают эффект неизвестности, непредсказуемости, в которой оказался лирический герой. Вопрос, открывающий строфу: «Кто может знать при слове «расставанье», подразумевает ответ: либо никто, либо Господь Бог. Несмотря на то, что «наука расставанья “лирическим героем изучена, разлука всё равно остаётся непредсказуемой. Расставанье не всегда выбор человека. «Те, с кем нам разлуку бог послал, // прекрасно обошлись без нас…» − сформулирует много позже Анна Ахматова [10]. Божий Промысел знать смертному не дано. «Кто может знать…, Какая нам разлука предстоит»? Местоимение «нам» указывает на то, что это касается всех. Никто не знает, «какая нам разлука предстоит»! Вечная, кратковременная или долгая? Вынужденная, неизбежная или добровольная? Неожиданная, близкая, тягостная? Список можно продолжать. Кому какой жребий выпадет? Строки Мандельштама вновь перекликаются с переводом Батюшкова: «Нет друга моего, нет Делии со мной, − Она и в самый час разлуки роковой // Обряды тайные и чары совершала: В священном ужасе бессмертных вопрошала…” [7]. Мандельштам подчёркивает мысль о непредсказуемости разлук глаголом «сулит» − обещает, даёт надежду или предсказывает: «Что нам сулит петушье восклицанье?»
«Петушье восклицанье “вводит в текст символический образ. Петух олицетворяет бдительность, храбрость, мужество, предвидение[3]. Он вестник зари, символ Солнца и духовного возрождения. У римлян означает «третью стражу времени “между полуночью и утренней зарей. Согласно народным поверьям, ночные призраки и нечисть исчезают с первым криком петуха [3]. «Петушиная(ночь») − «петушье (восклицанье)», а также мотив «третьей стражи» связывают первую и вторую строфу. Петух символизировал стихию огня и был оберегом от нечистой силы. «Что нам сулит петушье восклицанье, Когда огонь в акрополе горит». Акрополь – верхний город, крепость и убежище одновременно. Именно там находились храмы богов-покровителей города. Огонь часто возжигали в честь богини Гестии. Греки верили, что Гестия живёт в очаге каждого дома. Греческое слово «Hestia» значит очаг. Уход за огнём и его сохранение было религиозным актом. Огонь – символ божественной сущности и источника жизни. Ночь сменяется восходом Солнца, который предваряло «петушье восклицанье»: «И на заре какой-то новой жизни». Заря – символ победы света над тьмой, дня над ночью. Рождение нового дня одновременно и рождение новой жизни. Пока неизвестной − «какой-то». Мотив рождения нового дня и новой жизни во второй строфе связан с мотивом Рождества Христова в первой строфе. На эту связь указывает и повторяющийся образ жующих волов.
Во второй строфе образ петуха возникает дважды: «петушье восклицанье “и «петух, глашатай новой жизни, на городской стене крылами бьёт». Он как будто будоражит, разрушает спокойное течение времени. Это подтверждается и лексикой: «восклицанье», «глашатай», «крылами бьёт». Образы «лениво» жующих волов в сенях (домашнее, спокойное, умиротворяющее) и петуха, бьющего крылами «на городской стене», противопоставлены. Стена – это и защита, и подчёркивание мотива безвыходности, символ порога и препятствия. Преодоление стены – способ прохода из внешнего обыденного пространства к внутреннему, священному [3]. Мандельштам вновь использует антитезу, противопоставляя два пространства: сени и городская стена; домашнее и общественное. Сени − нежилая часть дома, соединяющая жилое помещение с крыльцом.
«Петух…на городской стене крылами бьёт» – символ бдительности по отношению ко всякому злу. Крылья − символ скорости, подъёма, возвышения, превосходства, свободы и вдохновения. Они дают возможность перенестись с земли на небо. Крылья связаны с солнечными божествами. Это ещё и знак защиты (сравни, например, взять под крыло)[3].
Образ жующих волов, так же, как и петуха, повторяется: «Когда в сенях лениво вол жуёт» (2 строфа) − «жуют волы, и длится ожиданье» (1 строфа). В жизни, по Мандельштаму, несмотря на изменения, остаётся незыблемая основа − это спокойствие, простой уют, самые необходимые житейские потребности: «жуют волы», «обыкновенье у поэта сопрягается с вечным: мифологическим и библейским. «Память человечества, по Мандельштаму, отражена, прежде всего, в художественном слове. Отсюда огромное количество литературных подтекстов, связанных с мировой культурой» [5].
Если жующие волы «включают “обычную жизнь в библейский контекст, то «обыкновенье пряжи: Снуёт челнок, веретено жужжит» настраивают сознание читателя на древнегреческую мифологию: образы мойр и мотив прядения ими человеческих судеб. Эти же мотивы находим у Батюшкова, его герой восклицает: «Зачем мы не живём в златые времена?//.. Дебелый вол бродил свободно по лугам, // Топтал душистый злак и спал в тени зелёной…». «Здесь Парка бледная конец готовит мне, // Здесь жизнь мою прервёт безжалостной рукою…” [7]. Разрезала ножницами нить человеческой жизни Атропос – мойра будущего. Мотив прядения повторяется и у Батюшкова: «Подруга в тёмну ночь зажжёт светильник … // И, тихо вретено кружа в руке своей, // Расскажет повести и были старых дней. //А ты… Забудешься, мой друг, и тёмные зеницы// Закроет тихий сон, и пряслица из рук // Падёт…” [7]. Третья строфа стихотворения Мандельштама возвращает нас в интимное домашнее пространство. Прядение – занятие женщины. «Жужжит веретено», сплетая нити судьбы. Клото с веретеном в руках – мойра настоящего. Простое домашнее занятие одновременно несёт сакральный смысл. Какое будущее ждёт человека? Какие нити и чьих судеб переплетёт между собой Лахесис? Эта парка отвечала за прошлое, назначая жребий ещё до рождения человека, а затем следя за его исполнением. Не глядя, она сплетает нити судеб разных людей между собой. Лахесис как бы разматывала и пропускала сквозь жизненные невзгоды, превратности судьбы нить, которую для каждого пряла Клото. Образ Делии у Мандельштама также связан с «высоким»: «Смотри, навстречу, словно пух лебяжий, // Уже босая Делия летит». Делия послана свыше. Вновь реминисценция на Батюшкова: «Как небом посланный внезапно добрый Гений, // Беги навстречу мне, беги из мирной сени. // В прелестной наготе явись моим очам. // Власы развеяны…и ноги обнажены…” [7]. Мы помним, что колдующие, гадающие женщины расплетали волосы.
“Словно пух лебяжий, Уже босая Делия летит»− сравнение подчёркивает чистоту, красоту, изящество и нежность возлюбленной поэта. Вновь Мандельштам использует «птичье “определение. Образ лебедя двойственен. С одной стороны, это атрибут Афродиты, богини любви и красоты, с другой – Аполлона − бога поэзии, прорицания. Лебяжий пух напоминает нам о танце Истоминой из романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин»: «И вдруг прыжок, и вдруг летит, // Летит, как пух от уст Эола…” [11]. Лёгкий пух символизирует кратковременность жизни, её неизбежный конец. Становится понятен возглас лирического героя: «О, нашей жизни скудная основа, // Куда как беден радости язык! “Это касается и страшных, скорбных послереволюционных дней жизни Мандельштама, и вообще жизни каждого человека, часто суровой, небогатой на радости. «По словам С.М. Марголиной, … Мандельштам, конструируя картину мира посредством «цитат, реминисценций, парафраз», включает в текст «внеположное культурное пространство» [5]. Вспомним русскую пословицу, использованную Б.Л.Пастернаком в стихотворении «Гамлет», из романа «Доктор Живаго»: жизнь прожить – не поле перейти. Или другую, не такую известную: жизнь протянется − всего достанется. Кроме русского фольклора, вероятны отсылки к Книге Экклезиаста 1:9: «Что было, то и будет; что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». 1:10 «Бывает нечто, о чём говорят: «смотри, вот это новое», но это было уже в веках, бывших прежде нас” (Библия, Ветхий завет). У Мандельштама: «Всё было встарь, всё повторится снова, // И сладок нам лишь узнаванья миг». Лексический повтор «всё» «было “и «повторится “подчёркивает цикличность движения жизни. А «узнаванье» этого− осознание, что ты не единственный, не первый и не последний, кто переживает тяготы и трагедии жизни. Были до тебя, и будут после…Ты часть непрерывного, нескончаемого потока.
Эпитет «сладок нам лишь узнаванья миг “требует более подробного рассмотрения. По Аристотелю, узнавание (анагноризис) – это переломный момент, когда тайное становится явным, а главный герой утрачивает свои иллюзии и понимает суть происходящего вокруг. Часто узнавание приурочено к кульминации действия, а после него события стремятся к развязке. По словам Аристотеля, узнавание и перипетии – «то, чем трагедия увлекает душу». Сладкий «миг узнаванья “напоминает о состоянии инсайта, связанного с внезапным озарением, нахождением решения какой-либо задачи. Озарение, или «узнаванья миг», сопровождается прозрением и состоянием катарсиса, поэтому «сладок». Вероятно, Мандельштам учитывал и «Пляски смерти» А.А. Блока: “И повторится всё, как встарь” [12]. Мы включены в вечное движение. Эти же мотивы можно обнаружить и в переводе Батюшкова: «Подруга…, тихо вретено кружа в руке своей, // Расскажет повести и были старых дней. // А ты, склоняя слух на сладки небылицы, // Забудешься…” [7].
Пучки смыслов, порождённые строками и образами Мандельштама, связаны не только с прошлым, но и формируют будущее. Поэт считал, что если «поэтическое слово, «выпуклое, как чечевица зажигательного стекла», может хранить прошлое, то оно может и предсказывать будущее. Образная система стихотворения не просто вбирает в себя прошлое и будущее, но представляет некое эоническое время. Поэт моделирует обратимость времени, совмещая в пространстве одного стихотворения разные времена, но такова, по Мандельштаму, природа поэтического слова, отрицающего время. Перед нами предстает один пространственный облик, насыщенный разноэпохальными смысловыми комплексами, которые следует мыслить как единство, развернутое в единый момент времени” [5]. Образ петуха, например, перекликается с золотым петушком из одноимённой сказки А.С. Пушкина. Золотой петушок, сидящий на спице и подаренный мудрецом царю Дадону, даёт защиту и предупреждает о нападении. Чуя опасность, петух «бьётся», «кричит». Сравни у Мандельштама: «глашатай», «крылами бьёт».
Четвёртая строфа напоминает своим началом молитву: «Да будет так». Вспомним, например, «Да будет воля Твоя…» («Отче наш»). Молитва предполагает обращение к Богу. У Мандельштама мы видим описание гадания. Оно позволяет прикоснуться к «сладкому «мигу узнаванья»». Описание гадания дано как «картинка», составленная как бы из трёх уровней. Первый − «прозрачная фигурка на чистом блюде глиняном лежит». Сравнение «как беличья распластанная шкурка (2 уровень), склонясь над воском, девушка глядит (3 уровень)». По мнению исследователей, сравнение «как беличья распластанная шкурка» связано со строкой из стихотворения А.А. Ахматовой «Высоко в небе облачко серело», 1911[9]. Ахматова сравнивает «беличью расстеленную шкурку» с «высоко “сереющим «в небе облачком». В её стихотворении также выстраивается некая иерархия: «Высоко в небе облачко серело, // Как беличья расстеленная шкурка. // Он мне сказал: “Не жаль, что ваше тело // Растает в марте, хрупкая Снегурка!” [9]. Эта трёхчастность (небесное − переходное (беличья шкурка) − телесное) будет повторена и Мандельштамом, но иначе.
Первый уровень: «Высоко в небе облачко серело» (Ахматова) – «прозрачная фигурка на чистом блюде глиняном лежит “(Мандельштам). Если у Ахматовой небесное оказывается не вполне светлым, «серело», то у Мандельштама «прозрачная фигурка “пропускает свет, даёт возможность видеть (а речь идёт о гадании→ провидении). Она ясная, легко воспринимаемая. Прозрачность, бесплотность становятся атрибутами «залетейного» мира, символизирующего посмертное бытие. «На чистом блюде глиняном», то есть не только свободном от грязи, но и не причастном к греху, безупречном. Фразеологизм «как на блюде “означает «ясно видно», что ещё раз подчёркивает мотив проникновения в иную реальность. С одной стороны, очевидно священнодействие гадания. С другой, − выделенное инверсией «глиняное “(блюдо) как бы «заземляет», возвращает нас на землю. Глина − это материал, из которого изготовлена утварь и то, из чего «лепится» плоть жизни. Таким образом, Мандельштам соединяет в гадании небесное с земным. Второй уровень: «Как беличья расстеленная шкурка» (Ахматова) – «Как беличья распластанная шкурка» (Мандельштам). Замена эпитета подчеркивает болезненность, насилие процесса. Сравни: расстелить – разостлать, распространить по какой-то поверхности. Распластать – нарезать пластами, расплющить, расположить плашмя; широко раздвинуть, развести. Образ белки также связан с разрушением, а её передвижение по дереву позволяет соединить небесное (крона) и земное (корни). Третий уровень: «Он мне сказал: “Не жаль, что ваше тело // Растает в марте, хрупкая Снегурка! “(Ахматова) – «Склонясь над воском, девушка глядит» (Мандельштам). Ахматова подчёркивает хрупкость жизни, кратковременность телесного существования, упоминая Снегурку. Жизнь человека истаивает, как снег. Мандельштама занимает процесс гадания, «сладкий миг узнавания “будущего. Как земное может, находясь «внизу», проникнуть в будущее, вроде бы от него закрытое? «Прозрачная фигурка», лежащая на «чистом глиняном блюде “связывается поэтом с глядящей девушкой, склонившейся над воском, «как беличья распластанная шкурка». Процесс гадания умаляет земное, человек имитирует, повторяет те предметы, которые дают возможность прорваться в иную реальность. «Прозрачная фигурка лежит», а «девушка глядит» и видит нечто, только «склонясь над воском». Кроме того сравнением девушки с «беличьей распластанной шкуркой » Мандельштам показывает, что она как бы перестаёт быть человеком, потеряв свою сущность, став пустой оболочкой. Объединяют тексты и мотив гадания: «О нём гадала я в канун крещенья», и мотив утраты любви, расставания: «О, как вернуть вас, быстрые недели его любви, воздушной и минутной! “[9].
Переклички возникают и с текстом К.Батюшкова: “О, вы, которые умеете любить, // Страшитеся любовь разлукой прогневить! // Но, Делия, к чему Изиде приношенья, //…И волхованье жриц и меди звучный стон? //К чему, о, Делия, в безбрачном ложе сон // И очищения священною водою? //Всё тщетно, милая, Тибулла нет с тобою…” [7]. Вновь повторяются мотивы скоротечности любви, расставания, гадания как священнодействия, очищения.
Но у лирического героя Мандельштама свой путь: «Не нам гадать о греческом Эребе, // Для женщин воск что для мужчины медь. //Нам только в битвах выпадает жребий, // А им дано, гадая, умереть». У мужчины и женщины разные предназначения и судьбы. В женской природе «гадать о греческом Эребе», пытаясь проникнуть в царство мёртвых. А страдательное причастие «дано “подчёркивает, что и гадание, и смерть предназначены свыше: «А им дано, гадая, умереть».
Мужчине «в битвах выпадает жребий». Божий Промысел осуществляется на поле боя, через медь, то есть оружие. Жребий не только предмет, бросаемый в случае затруднения выбрать нечто, но и иной вариант судьбы, жизненной доли. В Библии говорится, что жребий бросается в пол, но все решения его − от Господа. Вновь возникают переклички с текстом Батюшкова: Делия «обряды тайные и чары совершала: //В священном ужасе бессмертных вопрошала //И жребий счастливый нам отрок вынимал” [7]. И у Батюшкова мы находим противопоставление мужского и женского: «И волхвованье жриц» (у Мандельштама – воск), «и меди звучный стон» (у Мандельштама – битвы, медь). Совпадает и мотив проникновения в царство мёртвых. У Мандельштама: «Не нам гадать о греческом Эребе», у Батюшкова – «А там, внутри земли, во пропастях ужасных //Жилище вечное преступников несчастных, //Там реки пламенны сверкают по пескам,//Мегера страшная и Тизифона там…” [7]. Интересно, что жребий у обоих поэтов связан с судьбой мужчины. У Мандельштама: «Нам только в битвах выпадает жребий», у Батюшкова: «И жребий счастливый нам отрок вынимал». У обоих поэтов использована приставка «вы-», обозначающая движение наружу или изнутри чего-либо. А гадание и есть извлечение информации изнутри чего-то более высокого − наружу, к земному.
Итак, мы попытались разгадать тайны стихотворения Мандельштама, раскрыть свой «веер» смыслов. Космос культуры бесконечен. По словам С.М. Марголиной, поэт использует «прием ассимиляции чужих текстов для реконструкции собственной семантической реальности». Марголина называет это «подтекстом “и определяет важность его выявления. «Выявить подтексты — значить показать источники его (автора) мировоззрения и одновременно способ взаимодействия с этими источниками».
Память человечества — это, по Мандельштаму, сознание массовое и одновременно глубоко индивидуальное. Поэтому в пространстве стихотворения реализованы общезначимые глобальные метафоры, спроецированные на библейский код, и в то же время отражены индивидуальные, трудно разгадываемые ассоциативные ходы” [5]. Эти ходы мы и разгадывали, находя источники поэтических ассоциаций Мандельштама. Мы обнаружили, как слово в его поэзии не только хранит прошлое, но и формирует будущее. «Во вселенной нет ничего фундаментального и второстепенного, мир — паутина взаимозависимых и равно важных процессов, поэтому познание идет не от частного к целому, а от целого к частному». В отличие от старой парадигмы, искавшей окончательную истину, новая претендует лишь на приблизительное описание, которое постоянно становится точнее и глубже, но никогда не достигнет абсолютного знания” [2].
Использованная литература
1.Осип Мандельштам «Стихотворения. Переводы. Очерки. Статьи», Тбилиси, «Мерани», 1990, стр.116-117
3. Энциклопедия символов, сост. В.М.Рошаль, - М.,АСТ; СПб,:Сова,2007.-1007, стр.239,285-286,638, 832-833,852
4. Борис Пастернак «Стихотворения и поэмы», М., «Художественная литература»,1988, стр. 425, 401
6.https://azbyka.ru/otechnik/Boris_Gladkov/tolkovanie-evangelija/41
7. https://rvb.ru/batyushkov/0stihi/01opyt/01eleg/019.htm
8. https://rvb.ru/20vek/mandelstam/01text/vol_1/03prose/1_263.htm
10. А.Ахматова «Лирика», М.: Художественная литература,1989, стр.409,22
11. А.С.Пушкин Сочинения в 3-томах, т.2, «Поэмы. Евгений Онегин. Драматические произведения», М., «Художественная литература»,1985. – С.193
12. Блок А.А.Стихотворения. Поэмы/Сост. и вступит. ст. Л.Левиной.− Т.; Укитувчи, 1980. – С. 345
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
