Проза

Вы видели, как светится синим и фиолетовым снег? А красным и зеленым?
Он может зажечься золотистой искрой и вспыхнуть оранжевым пламенем,
но все это не просто так. Все это происходит от мельтешения огней
наверху – неоновой рекламы, лампочек на домах и деревьях, разноцветных
фонариков и ярких фар проезжающих мимо машин. Опять же, луна и
звезды как отмытые по случаю праздника, тоже добавляют немного
света в этот фейерверк. Завтра Рождество, а сегодня вечер для
вкусной еды, нарядной елки, назойливых песенок, конфет, орешков,
блестящей мишуры и семейного единства. Плохо в эту ночь быть одиноким.
Еще хуже умирать, но и рождаться, я вам скажу, тоже не легче,
как, впрочем, в любой другой день года и века. И не важно, сколько
людей вокруг, большой это город или маленькая деревенька, ведь
никто не поможет, даже самый хороший доктор, если… Если Они не
пришли.

Они сидели в опустевшем ресторанчике провинциального города. Наконец
им удалось встретиться. Не виделись вечность. Последний раз их
пути пересеклись очень давно, тоже под Рождество, но сейчас трудно
было вспомнить, когда именно. Официантка собирала посуду и елозила
по столу мокрой тряпкой. Крошки сыпались на их колени, но этого
она не замечала. Подхватив поднос, полный грязных тарелок, женщина
тяжело распрямилась. И вдруг, ойкнув, грохнула подносом об стол,
обхватив руками грудь. Пошарив по спине, попыталась нащупать расстегнувшуюся
застежку лифчика, но не удалось. Оглянувшись по сторонам и убедившись,
что ресторан пуст, она опустилась на стул и просунула руки под
свитер. Застежка выскальзывала, не поддавалась, и как-то вдруг
сама собой застегнулась. Ей показалось, что рядом послышался смех.
Звякнули на окне стеклянные сосульки, мигнули лампочки, и официантка
вскочила, как ужаленная. Она посмотрела на стул, даже пощупала
его. Стул был скользкий и холодный, как положено пластиковому
стулу, на котором никто не сидит. Но что-то, все-таки, было странное.
Еще раз осторожно присев, опять с криком подпрыгнула, коснувшись
задом чего-то мягкого.

Они не могли сдержать смех. Тот, который был черноволос и черноглаз,
противно скалился, а кудрявый блондин с ясными светлыми глазами,
утирал слезы. Их рассмешило глуповатое изумление на лице официантки,
ее полезшие на лоб брови и отвалившаяся челюсть. Она их не видела,
но чувствовала. Светлоглазый перестал смеяться первым.

– Ладно, – сказал он дружку, – пошутили и хватит. Видишь, как
ее напугали. Бедная, славная, сегодня с утра ее день не заладился,
как впрочем, вся жизнь с рождения. А ты еще добавил с этим лифчиком...

– Жрать надо меньше, – зло бросил в ответ брюнет, – вот сиськи
и не будут выпрыгивать.

– Но ведь это ты расстегнул, я твои шуточки знаю. Вечно ты пакостничаешь.
А правда, она хороша? Не находишь?

В черных зрачках отразился силуэт женщины.

– Не нравится, – отрезал он. Ночные тени легли на худое лицо,
он посмотрел на друга и мрачно произнес. – Мужа нет, детей нет,
тот, которого ждет сегодня, обманет.

-А все потому, – завелся кудрявый, – что зеркала лукавят. Они
показывают ей толстую и некрасивую, совсем не ее. А она – просто
чудо, сейчас покажу.

Он встал, подошел вплотную к женщине и приложил ладонь к ее горячему
лбу. Официантка закрыла глаза, улыбнулась, и лицо ее посветлело,
расслабилось. Постояв так совсем недолго, она очнулась и увидела
в ночном окне отражение рыжеволосой красавицы, на голове светилась
разноцветными огоньками диковинная корона. И пусть это были всего
лишь огоньки елки за ее спиной, женщине стало хорошо и весело.
Она выпрямилась, качнула бедрами и легко пошла дальше – сметать
крошки.

Блондин радостно махнул крылом – колыхнулась юбка вокруг ее крутых
бедер, взметнулись и повисли краешки скатертей и салфеток. Казалось,
женщина вот– вот взлетит.

– Не поможет, – кисло усмехнулся Черный, – я ее мать вспомнил.
Девчонку должны были сразу к нам забрать, никто ее тут не хотел.
Родители алкоголики. Она в семье четвертая, по пьяни сработанная.
Вылезла из чрева синяя, слабая, даже кричать не могла, но ты тогда
вмешался, неужели не помнишь? Кстати, она тоже в моем списке сегодня.

– Ну конечно, теперь вспомнил. Это лет тридцать назад было или
побольше. Точно. В этот город нас тогда и спустили. Я тебя не
забыл. Понравился ты мне. Обычно ваши несговорчивые, а ты уступил.
Я со многими до и после тебя спускался. Ух, чуть до драки не доходило.
А почему? Чем, собственно, смерть от жизни отличается, только
системой координат. Не мне тебе рассказывать. А то, что тогда
ее жить оставил, – молодец, видишь, какая хорошая выросла. Погоди,
а зачем опять забирать?

– Ну что хорошего! Как не нужна была никому, так и будет. Ты у
нее спроси, каково ей. Знаешь, сколько раз она меня звала.

– Тебя звала, а на меня надеялась. Ей сегодня только тридцать
три стукнет – все впереди и счастье, и горе, вся жизнь…

– Вот что меня всегда раздражает в Беленьких, так это их романтическая
глупость, – сморщился как от зубной боли Черный, – ты же по первому
крику знаешь, во что все выльется, кто и зачем на свет появился,
ан нет – опять бредовые иллюзии, что там заметят, перепишут, вмешаются.
Очень надо. Как заложено, так и будет, а мы вечно надоедаем Ему
своими криками – помоги тут, помоги там.

– Миленький, мы же – Хранители! Нас зовут, мы приходим. Его руки
и уши. Давай лучше решим, куда и к кому в первую очередь. А рыженькой
нашей я все же сделаю маленький рождественский подарочек, не возражаешь?

– Да на здоровье, только не в коня корм. Ее хоть под принца или,
как они теперь тут любят говорить, под олигарха подсунь – ничего
не изменится.

– А мы попробуем, попробуем. А олигарх, он что, тоже на белом коне?

– Может и на белом, но чаще на мерседесе. А ты что, давно не спускался?

– Спускался, только не сюда.

– Ясно. А мне – хоть не улетай, каждый день работа.

Они парили над городом, похожим на праздничный пирог. Он был нарядным,
искрился свежим снегом. Узкие кривые улочки петляли, обтекая невысокие
дома, и сливались в устье широкой площади. На ней стояла главная
достопримечательность города – здание Городского совета. Когда-то
давно его поставили на месте полуразрушенного храма. Почему так
случилось, уже никто не помнил. Те, кто разрушал и строил, давно
умерли, а их детей интересовали куда более важные вещи, – например,
перестройка того самого Совета, в прошлом храма, в большой магазин,
где можно будет купить все – от бутылки кефира до мягкого уголка.

Беленький вертел головой и восхищался изменениями, произошедшими
в благосостоянии горожан. Ему нравилось, что на улицах много дорогих
машин, а витрины магазинов заполнены снедью. Он видел красиво
одетых женщин и толстые кошельки мужчин, ему нравилось заглядывать
в окна квартир и ресторанов, за которыми ломились от еды и питья
празднично накрытые столы. Черный замечал другое – как неприветливы
лица горожан. Как скользят и прижимаются к домам пешеходы, стараясь
не угодить под колеса никого не пропускающих машин. Как лихорадочно
блестят глаза игроков и продажных женщин, сколько пьяных и злых,
больных и бездомных.

Они опустились на крышу больницы. Так обычно начинался любой визит
черно-белой пары. Тут их особенно ждали.

– Ты как хочешь, а я проявляться не буду, – поежившись, сказал
Черный, – крылья за последнее время сильно разрослись. Под пальто
уже не спрячешь, неудобно, болят, если сдавишь.

– Эх, не к добру, – поник головой Беленький, – значит, опять вам
работы прибавится. Неужели война?

– Не обязательно. Тут и без войны есть что делать. Назад посмотри.

Златокудрая голова обернулась. Ночной горизонт светился ядовитыми
сполохами желто-зеленого света. Клубы дыма и огня вырывались из
труб в небо.

– Химкомбинат, – прокомментировал Черный. – Хозяин тут не живет,
не дурак. Его семейство давно и надежно обосновалось в чистенькой
горной стране. Сегодня увидишь, кого родит молоденькая наладчица
. Даже наши выродки кошмарные ни в какое сравнение. Но это так,
экзотика. Предстоит борьба за власть. На днях Хозяин у себя в
горах лыжи откинет – сорвется с подъемника в пропасть, конечно,
ему в этом помогут, а тут такое начнется. Работы будет, не соскучишься.
Кстати, новый, который замочит старого Хозяина, сегодня уже кутит
в этом городе, он будущий олигарх, так что, если хочешь, можешь
свою Рыжую подложить, только я бы не советовал, эти ребята не
подарок.

– А вдруг он влюбится? – мечтательно закатив глазки, спросил Беленький.

– Тьфу ты, глупость какая! Да он не умеет. Знает, что так бывает,
но не получается. И потом, не в эту же корову. Он себе первых
красавиц купить может.

– А наша не продается.

– Значит, не предлагали.

– А давай попробуем, – взвизгнул Беленький, невысоко взлетев от
возбуждения. Представляешь, он ей золото, брильянты, шубы и мерседесы,
а она ему – нет, только любовь! Ничего не надо – только любовь
до гроба.

Черный сочувственно посмотрел на порозовевшего от чувств дружка
и покачал головой

– Жаль мне тебя, идиота. Летел бы ты домой или еще куда подальше,
нечего тебе в этом городе делать. Короче, ты проявляться собираешься,
или как?

– Знаешь, лучше я найду сегодня приятное тело и материализуюсь.
Оно, хоть неудобно, но всегда надежнее, – заявил решительно Беленький,
– люди не всегда понимают, что мы уже пришли. Неспокойные такие,
суетливые, все чего-то боятся, не верят. А когда рядом сядешь
медсестричкой какой-нибудь или другом закадычным, за руку возьмешь
или, там, стаканчик нальешь, все сразу меняется. Я так недавно
одну девчонку у вас выудил. Она на подоконнике восьмого этажа
стояла, а ваш уже подлетал. Ну что мне делать, опять перья драть?
Я в парнишку смазливого влез, сел на соседнем балконе и давай
с ней заигрывать. Не прыгнула, а ваш покружил около да и улетел
ни с чем. Слушай, а я придумал! – вспорхнул Беленький и от радости
просиял, как ночная звезда. – Я назад в ресторанчик слетаю, понравилась
мне Рыжая, в нее и нырну. Теплая она, большая и добрая. Настоящий
ангел. Вот мы сегодня вместе и поработаем.

-Ты, это, дурака не валяй, её два ублюдка уже заждались. Они там,
в темном переулке стоят, им на выпивку не хватает, – мрачно предупредил
Черный, -

– ее в овраг затащат, отберут все, волосами рыжими шею обкрутят,
а после надругаются. Но она сильная, будет отбиваться, за это
и порешат. Так что учти, я через часок за ней приду.

– А ты не торопись, – хитренько хихикнул Беленький, обнаружив
симпатичные ямочки на щеках, – мы с ними потолкуем по душам, может,
от греха этого страшного отведем. А может, этот, на мерседесе,
ее довезет.

– Давай, давай, голубь мира, старайся, только поосторожнее, а
то не успеешь из тела выскочить, как засадят тебе по самые уши,
– хрипло заржал Черный.

Случайный прохожий заметил, как с крыши сорвало серебристое облачко
снега, которое поднялось выше голых ветвей, выше острых антенн
на крышах, выше колокольни бывшего храма, а в будущем магазина,
и понеслось к ресторану, где у входа стояла официантка, надевая
на покрасневшие после работы руки пушистые варежки. Облачко зависло
над ней и просыпалось блестящими снежинками на голову и плечи.
Она подставила широкое румяное лицо снежному ветерку и шумно втянула
ноздрями морозный воздух. «Как хорошо!» – сказала и действительно
почувствовала, что удивительно хорошо внутри и вокруг… Беленький
удобно разместился в ее широком теле. Выставив грудь колесом,
он поправил рукавичкой выбившуюся из-под шапки рыжую прядь и,
поскрипывая каблучками, пошел по темному переулку.

Путь белого мерседеса пролегал далеко от тех улиц, по которым
официантка шла к автобусной остановке. Но сегодня их траектории
должны были пересечься. Женщина подумала, что хорошо бы зайти,
например…и растерялась. Она не знала куда. Еду и бутылку шампанского
она несла с работы – шеф распорядился выдать всему персоналу.
Платье, туфли и подарки были куплены заранее. Деньги она транжирить
не собиралась, они предназначались для лечения матери, а что же
еще…

Она оглянулась вокруг, и ей захотелось пройтись по нарядной площади,
поглазеть на большую елку, богатые витрины, веселых людей. Возле
цветочного магазина она зазевалась, разглядывая букет нежно-розовых
орхидей, укутанных в иней серебристой кисеи и, оступившись, грузно
навалилась на мужчину, несущего перед собой тяжелую хрустальную
вазу, полную цветов. Ваза выскользнула из рук и, хрустнув, разлетелась
на куски, покрыв крыльцо магазина ковром алых роз. Официантка
охнула, и глаза ее наполнились слезами. Мужчина ругнулся, но как-то
не зло, скорее лениво и, мазнув глазом по крутым женским формам,
добавил:

– Так и прибить можно.

Как из-под земли вырос коротко стриженный крепкий парень и оттеснил
официантку к стене. Она заныла, что не хотела, что случайно, что
сейчас все соберет, вот только денег у нее нет – за вазу заплатить:
мама в больнице, она одна, на лекарства не хватает…

Мужчина поправил на запястье дорогие часы и посмотрел на циферблат.
Он не вслушивался в слезливый поток женского нытья, а развернулся
всем корпусом и пошел к машине. Водитель открыл перед ним дверь
белого мерседеса. Женщина смотрела ему вслед, глотая слезы, но
уже успокаиваясь: видимо, самое страшное позади. Он оглянулся.
Ему показалось, что уже встречал такие глаза, полные слез, печали,
ангельской доброты и терпения, но вот где и когда – забыл. Так
и не вспомнив, он сел в машину. Еще он подумал, что и без цветов
обойдется. Та, для которой старался, была так себе, на троечку.
Девочка недавно какой-то там конкурс красоты выиграла, стала нос
задирать. Ну, попка, ножки, ясное дело, при ней. А вот мордочка
– капризная, недовольная и глазки хитрые, злющие. А у той, у магазина,
совсем другие – теплые, блестящие. Где же я такие видел?

Как Беленький не старался, ему не удалось заставить этого человека
вспомнить, как … Мама стоит на крыльце и плачет. Она не останавливает,
знает, что бесполезно – сын так решил. Пылит дорога под ногами,
дымит сигарета в зубах. Позади синяки и шишки, впереди раны и
кровь. Мальчик выходит в большую жизнь, а мать смотрит вслед,
замирая от ожидания – вдруг обернется, вдруг передумает. Он останавливается,
поворачивается, машет рукой издалека. Оттуда уже не разглядеть
ее глаз, полных слез, печали, ангельской доброты и терпения…

Осторожно сложив большие черные крылья, Черный сел в уголке предродовой
палаты. На кровати крючилась от боли маленькая женщина, почти
девочка, которая должна была этой ночью разродиться. Простыни
были измазаны кровью, подушка слезами. Схватки шли уже каждые
семь минут, и слышать ее вопли не было сил. Голос у нее был высокий,
тоненький, почти кошачий. Акушерка и врач заперлись в ординаторской
и тихонько выпивали по случаю праздника. Опоздать они не боялись,
так как уже поняли – без кесарева не обойтись. Плод лежал, непонятно
каким боком, голова не прощупывалась. Роженица, как положено,
кричала «Помогите!». Потом – «Умираю!». Потом звала врачей и,
наконец, в углу заметила Его тень. Осипшим от крика голосом взмолилась:

– Забери меня, прошу, – но тень не шелохнулась.

Вдруг ее тело изогнулась, как в падучей, ноги, нащупав железные
прутья кровати, напряглись, и она вытолкнула из себя комок темной
и бесформенной плоти. Это нечто плюхнулось между ног, оставаясь
привязанным к ее нутру мягким шнуром пуповины. Она затихла, глядя
перед собой и увидела, как над головой расправились и взмахнули
черные крылья. В палату вбежали врач и акушерка. Роженица была
жива, но без сознания, что было к лучшему. Родившийся ребенок
смахивал на кальмара, сдавленно хрипел и хищно пялился фиолетовым
глазом на перепуганный медперсонал. Акушерка закатила рукава,
оголив мясистые твердые руки и перерезала пуповину. Моллюск судорожно
дернулся, забился, агонизируя, и через минуту уже не подавал никаких
признаков жизни.

– Господи, – выдохнул доктор, – какое счастье, похоже, этот умер.
Акушерка кивнула, – уже третий случай за последний год. Те два
еще живы. Этому повезло, и мамке его вместе с ним, вот бы намучались.
Это им подарочек. Так что иногда оно умирать даже правильнее.
Пусть спасибо скажет.

Акушерка дала указания нянечке, та, как полагается, отмыла роженицу,
положила ей на живот пузырь со льдом. В сознание они ее привели
и тут же вкатили снотворное, чтобы отдохнула, и они вместе с ней.
Женщина, проваливаясь в сон, увидела, как посветлело все вокруг,
когда от стены отделилась темная тень крылатого человека с ребенком
на руках. Малыш был смешной и забавный. Он подмигивал круглым
глазом, выдувал пузыри и лепетал что-то, размахивая ручками и
ножками, которых было, как показалось маме, немного больше, чем
положено. Она вспомнила, что забыла спросить, это мальчик или
девочка, но тут же решила, что это не имеет никакого значения.
Кто бы это ни был, она его уже любила больше жизни…

Автобус, тяжело отфыркиваясь, вывалил из своего прогретого и затхлого
нутра кучку пассажиров. Это была его последняя остановка – городская
окраина. Люди разбегались по белому полю пустыря, как тараканы,
торопясь поскорее залезть в многоэтажные норки своих жилищ. Официантка
тоже вышла, но не спешила. Ей было совсем не холодно и почему-то
весело. Она засмотрелась на бегущую яркую точку на небе, то ли
звезду, то ли самолет. Ей захотелось тоже сейчас куда-нибудь лететь.
Только один раз в жизни она села в самолет, когда летала в столицу
вместе с подругой, надеясь там что-то купить, а потом продать,
в общем, как–то заработать. Ничего не получилось, только последние
деньги потеряла. А здорово было бы сейчас сидеть в синеньком двойном
кресле с любимым человеком и смотреть в иллюминатор на город,
который бы исчезал из виду и стирался из памяти по причине набора
высоты. А потом оказаться на острове с пальмами, вроде как на
фантике конфет “ Южная ночь”, и целоваться, сидя и лежа, под этими
самыми пальмами.

Она уже прошла перерытую траншеями стройплощадку нового микрорайона,
уже было до дома рукой подать, как вдруг путь ей перегородили
двое. Один, который повыше, сжимал в руке кусок арматуры, второй,
щуплый и маленький, сверкал ножом. Женщина побежала назад и тут
же услышала за собой тяжелые шаги и брань. Она думала только о
том, что в сумочке получка и добавка к празднику, чаевые, и всего
этого может хватить, а если еще немного занять…

Додумать не получилось. Сзади навалились, толкнули в спину. Она
упала лицом в натоптанный лед. Шапка свалилась. Щуплый намотал
на руку разметавшиеся волосы и дернул. Она взвыла от боли, а в
глазах потемнело, как если бы кто-то большой и черный встал, заслонив
собой все пространство мира. Показалось, что рядом захлопала крыльями
огромная птица.

– Ну, хватит, вылезай, – раздраженно сказал Черный, наблюдая в
сторонке, как бьется в судорогах полузадушенная женщина. Тебе,
что, мало? Они не отстанут, а ее только мучаешь. Давай, отпускай,
и полетели. Не люблю я эти штучки с вживлением. Чего ты добился?
Этот, в мерседесе, не то что глаза материнские, саму мать то с
трудом бы вспомнил. А этих, конченных, ты собирался разжалобить,
образумить. Да они слов таких не знают.

Беленький, по всему видно, не собирался сдаваться.

Женщина собрала последние силы и вонзила острые ногти в нависшие
над ней безразличные глаза. Руки на ее шее разомкнулись, и в этот
момент мурашки пробежали по спинам бандитов – из ее сдавленного
горла извергся чудовищной силы звук. Это был крик и вой одновременно.
Он метнулся в сторону больницы, чтобы силиться со стонами и воплями
молодой матери, оплакивающей своего мертвого уродца. Звуки эти
нарастали, ширились, отражаясь эхом от стен многоэтажек. Люди
прилипали к окнам, выпрыгивали из кухонь и спален, выходили на
улицу. Им было страшно. Кто-то сказал, что так, наверное, трубят
Ангелы, перед Концом Света, а кто-то возразил – чепуха, просто
Христос родился.

Декабрь 2004 г.