Проза

Основным трудом автор считает свой роман, восемь лет назад утвердивший
за собой название «Белая Смородина». Пролог «Уродица» к данному
роману автор, наконец, решительно желает представить более широкому
кругу читателей, а в ближайшее время к выходу готовятся первые
главы романа.

А.С. Арбузовъ

Пролог к Роману «Белая Смородина» в пяти свитках

Verba volant, scripta manent.

*

С

В

И

Т

О

К

П

Е

Р

В

Ы

Й

*

Бог строил мир веками, люди – своими руками.

(АРБУЗОВЪ А.С.)

Все засыпал снег.
Одинокая старуха
В хижине лесной.
(Басе)

В славянской деревеньке Роженица, в избушке на четырех столбах,
какие ставили для возможности сменить место в случае наводнений,
проживала старенькая Уродица. Обычно она сидела на обтянутом старой
кожей низком пучке сена и глядела в крохотное окошко, попивая
чай. Уродица всматривалась в горы: как их вершины взмывали в серебряный
небосвод, а в утреннем пару таили облака, слышно разбиваясь об
окна хозяйки обильными осадками.

Идешь по облакам,
И вдруг на горной тропке
Сквозь дождь – вишневый цвет!
(Кито)

Уродица тосковала. Она думала о людях, которых могла видеть только
во сне. А как-то раз к Уродице заглянула Отеть, лень, так женщина
даже здороваться с ней не стала и, не вставая с сенного пучка,
продолжала смотреть на горы.

Было еще страшно серое небо, достигающее размеров с один куст
вишневого дерева, на котором росла черная горькая вишня. И, как
думала Уродица, выращивала она тот куст в саду, огражденном редко
воткнутыми вишневыми прутьями.

И скрывался тот сад за стенами гор, можно себе представить, как
он был велик?! А вишни цвели всюду, под белыми буграми снега,
и потому их не было видно.

Но, впрочем, и они были. Именно из их листьев женщина настаивала
чайный напиток.

И поля и горы – 
Снег тихонько все украл…
Сразу стало пусто.
(Дзесо)

И было у старухи зеркало, которое говорило ей только правду. В
том зеркале она видела себя, ей богу, верится с трудом, старой,
очень старой женщиной, Бабой Ягой. Но Уродица сразу догадалась,
что настоящее зеркало она потеряла где-то в вишневых кустах в
своем крошечном, как она думала, садике и приняла обманчивый предмет
за портрет давно умершей матери (Бабой Ягой была ее мать).

–Тяжко без зеркала, – произнесла Уродица. Она разглядывала портрет.
– Все снег не растает, а вишни в садике так и прячут его, так
и лелеют; а снег прячет вишни. Когда же найду я зеркало?

И спрятались ледяные громады в облаках, а небеса сгустились в
цветах свежих горных вершин и стали огромным вишневым садом.

Дочь Бабы Яги грызла высохшие ногти и вспоминала себя девочкой,
призывая бога Солнца вернуть ей старые годы. И только убедившись,
что старые годы при ней, Уродица продолжала мысли:

–Моя милая матушка, ах!! Как же ты постарела! Как исхудала! Как?
В общем, впрочем, я должна следить за собой. Мне нужно зеркало,
чтобы увидеть…

Снега холодней,
Серебрит мои седины
Зимняя луна. 
(Дзесо)

Уродица вышла за дворовую оградку, ей начало думаться, что все
глядели на нее, шептались меж собой, суетились. Совсем неожиданно
подул острый ветер, и Шишка подбежал к ней. Он обнял старую женщину:

–Здравствуй, Уродица! – И побежал дальше так быстро, что и не
понять в каком направлении, а скоро исчез вовсе. Шишку очень уважала
Уродица, потому что он (черт с шишкой в волосах) был самым послушным
из всех темных пород. Белые волосы ее, точно в молодости, теперь
очаровывали случайных встречных и самых закоренелых леших. Вот
богиня Урожая вдалеке раскидывает по белу снегу вишневые косточки
и машет рукой старой женщине.

Чужих меж нами нет!
Мы все друг другу братья
Под вишнями в цвету.
(Исса)

По-молодому, как-то особенно и живо, Уродица шла вдоль дворовых
стен по направлению к родной матери, казалось, еще живой.

–Порою, – рассуждала она, – мы сомневаемся в том, начинается ли
старость или она заканчивается для нас, но все оттого, что думать
о своей старости, по-настоящему думать, мы начинаем слишком поздно
и до последнего издыхания не принимаем ее конечного торжества.

Но не в этом беда, а в том, что мы чувствуем, как стареем с самых
юных дней; мы учимся быть смиренными, более того, отдаем дань
концу, и так же напрасно от этой чрезмерности в итоге устаем ждать
смерти. И встречаем ее так, словно недоумеваем, что с нами случается.

Уродица вздыхала горечью черных вишен и усталостью наигравшегося
ребенка, весь день просидевшего в маленьком песочном сугробике.
У нее отнимались ноги, однако стремления отыскать разгадку своей
сущности не отнимешь.

(На смерть маленького сына)
Наша жизнь – росинка.
Пусть лишь капелька росы
Наша жизнь – и все же…
(Исса)

*

С

В

И

Т

О

К

В

Т

О

Р

О

Й

*

Гиацинт – благоухание глубокой зимы;

цветок горя, печали и смерти;

дар Малой Азии.

(С греч. «цветок дождей»)

Когда Сварог заканчивал чистить небо, и прекращались дожди, он
обычно стучал в окошко Уродицы и просил прощения за причиненное
ей беспокойство. В сарае, как только старая женщина засыпала,
Сварог шумно разбирал различное барахло, накиданное Уродицей после
уборки двора и, отыскав, в конце концов, грабли и лопату, в зависимости
от причиненных повреждений, начисто приводил в порядок сад. После
Сварог принимался сушить дрова, которые вымокали по его вине то
и дело. Бывало, он топил печь, когда Уродица крепко дремала на
сенном пучке. Тогда, взяв старую женщину на руки, Сварог, бог
Неба, укладывал ее на кровать, снимал с нее валенки и укутывал
одеялом, надувая в него сухое тепло. Ни один черт не осмеливался
наведаться к Уродице. Тогда Сварог сварился (бранился) – и погода
не ладилась. А уж как хорошо видать ему всех с неба, то каждому
известно; то ли дело черт!

Сварога радовал Догода, вернее, он испытывал к нему точно такое
чувство, как и к Позвизду, ветру севера. Хотя Догода был повелителем
приятного ветра, они с Позвиздом, крепким мужчиной в громадном
развевающемся плаще, имели разные характеры, однако, без их помощи
не обходилась ни одна уборка небесного владыки.

Солнечные боги приносили в дом Уродицы первые лучи и грели остатками
плавно закатывающегося солнца ее прозрачное крошечное окно еще
наиболее крохотного домика. Домик женщины напоминал прорастающее
вишневое зернышко в диком ягодном лесу, все ягоды которого, все
до единой штучки, – это одно древо Жизни доброй Роженицы, белой
красавицы полей и вершин.

Время так и разливалось драгоценной струей изо дня в день, голосисто
ударяя росистыми каплями по сухой земле (мимо всей своей емкости
чаши жизни), как отстукивая: динь! день! динь! динь! Отбивая:
динь! динь! день! динь!

Сидя на пучке сена, Уродица созерцала вид острых горных клыков
какого-то зверя тогда, когда вся планета была только пастью полу-животного,
полу-льва, жаждущего жертвы. Но на ум ей вдруг пришли слова, которые
женщина слышала совсем ребенком. Это были теплые слова Шишки.
Уродица смотрелась в зеркало, которое принимала за родной портрет
и продолжала думать, что те слова гораздо сильнее смерти:

–Шиш-ка! Это я, Шишка! Уродица, здравствуй! – раздавалось из глубокой
памяти.

Черт радовался Уродице, маленькой девочке. Шишка брал ребенка
на руки, таскал взад-вперед, шутил, когда Баба Яга оставляла их
наедине; она знала верного черта.

–Ах, если бы Сварог позволил, я бы впустила в дом Шишку, – подумала
Уродица и выронила зеркальце, увидев в нем свое отражение.

Зеркальце не разбилось.

–Прости, – воскликнул прослезившийся Шишка. – Я разрушил твою
выдумку, тайну твоей старости.

–Ох, нет, тайны здесь нет вовсе! Подумай только, сколькому в Роженице
еще суждено уродиться. Значит, все это время я буду только иным
воплощением.

Прозвучала молитвенная тишина. Старая женщина прижалась к груди
маленького чертенка, как к своему чаду прижимаются любящие матери,
обретая материнское чувство и впервые при этом достигая верха
человеческой радости. Затем Уродица медленно поднялась с хрупкого
стульчика, чуть прогретого ее теплом, и посадила на свое место
Шишку со словами:

–Пускай я Уродица, дочь Бабы Яги. В черта я оттого не меньше верую,
он не Диавол вовсе. Да и нет его. Отныне и ты в почести моих богов,
и тебе жить в этом доме, и в том воля моя и еще большее мое б–л–огороди–ц–э.

Такими странными словами завершился путь Уродицы. Домик уже не
стоит, где был прежде. Шишка перекатил его при помощи бревен далеко
от прежнего места, где бог Небес так истосковался, что залил всю
Роженицу, подготавливая ее к новым посевам.

А вскоре нашлось и само зеркальце.

Осень вернулась вновь,
Но дитя не сидит на коленях моих…
Одинокий, гляжу на луну.
(Оницура)

И где-то по ту сторону гор холодный воздух напомнит проходящему
путнику живое дыхание и покажется из-под снега красно-лиловый
цветок гиацинта, запах которого распространится на далекое расстояние.

Сад и гора вдали
Дрогнули, движутся, входят
В летний раскрытый дом.
(Басе)

*

С

В

И

Т

О

К

Т

Р

Е

Т

И

Й

*

Ее уста благоухали лучше, чем легкий ветерок,

А гиацинтоподобные волосы приятней, чем скифский мускус...

(Фирдоуси)

В почести всех богов Уродицы Шишке жить не приходилось. Священная
картина сменилась образом Уродицы. Воля ее перестала существовать
буквально, как и портрет Бабы Яги, символа прошлого. И бог Небес,
завидуя Шишке, никак не мог сохранить память об Уродице в новом
ее воплощении. Тогда был порожден зловещий замысел. Сварог созвал
Позвизда и Догоду к прежнему местонахождению избы Уродицы и, качая
головою, передал всю скорбь и обиду, топчась по талой земле.

Сварог покраснел. Небеса провожали солнце румянцами, проходящими
по горизонту: «Завтра вы должны не дать возвратиться Шишке обратно»,
– объяснил свой план Сварог.

Догоде верно не исполнилось еще и года. Он был легок и слаб, и
все, что мог, ограничивалось колыханием листвы и передвижением
всякой мелочи с места на место, только он один воспротивился велению
бога Небес.

Каждый воскресный день, когда на портрете Уродицы проглядываются,
в память о прошлом, черты Бабы Яги, Шишка отправляется в гущу
древ за богиней Урожая. Он рассказывает ей о том, что видел из
окошка; как Сварог поднимается на вершины гор и тает в утреннем
пару, слышно разбиваясь обильными осадками о землю, где раньше
жила Уродица.

Воскресенье. Утро. Шишка лежал на кровати с открытыми глазами.
Ноги его были одеты в валенки. Недавно он спал. Ему снились люди,
ему снилось, что он человек.

–Эй! – стукнул по стеклу Догода; только мрак увидел он по ту сторону.

–Динь!! – заглушил Сварог Догоду.

–Беги прочь!!! – уткнулся Догода в окно что было сил.

–Динь! динь! день!

Когда Шишка встал, грусть наполнила изнутри его маленькое волосатое
тело. Погодя он подошел к окну. Открыл его. Ветер сразу ударил
ему в лицо и проскользнул в помещение. Начался гневный ливень.
Черт затворил окно. Тут же у окошка перевернулось сиденье. Это
могло произойти почти без шума, если бы ни зеркальце, что было
на нем, найденное чертом где-то в вишневых кустах крошечного садика.
Плоский овал, следуя механическим движениям, шатаясь, сделал три
оборота на ребре и зеркальной (лицевой) стороной опрокинулся на
пол. Шишка поднял его и провел ладонью по сребристой поверхности.

Что же зеркальце в ответ? 
<…>
(Пушкин)

Зеркальце надкололось. В нем показалось личико Лады, супруги Сварога.
Душа у нее сияла через глаза, точно у Уродицы.

Такая красота, мгновенно стареющая, и имя ей озарение. Озарение
способно увековечивать образы.

«Бежать, бежать в даль! – разнеслась весть в ушах черта. – Только
бежать, бежать в глушь лесную».

*

С

В

И

Т

О

К

Ч

Е

Т

В

Е

Р

Т

Ы

Й

*

(Изваяние Будды) 
Молнии беглый свет!
Будды лицо озарилось
В темной дали полей.
(Какэй)

*

С

В

И

Т

О

К

П

Я

Т

Ы

Й

*

Черных завитков сплетенье лишь рассыплет

гребешок –

И потоком гиацинты упадут на розы щек.

(Алишер Навои)

Шишка понесся прочь, преодолевая леса и степи. Переплыл он реку-смородину
(огненная река между светлым и темным царством), четыре месяца
плыл он без отдыху.

Очнулся Шишка, диву дался; терем увидал он величины неописуемой,
а дверь и того пуще была, под тяжестью своей тот терем она наклоняла.
И показалось Шишке, что дверь одна и повисла средь лесной пролысины,
а больше нет ничего.

«С чем пожаловала душечка твоя? – вдруг послышалось. – Шишка!
Здравствуй, Шишка! а меня Черным Змеем величать». Колосс взял
Шишку на руки, как подбитого зайца, и понес в избу.

Позади, вослед за Черным Змеем, мелкими волнами плелся шнурок,
кой Шишка хвостом почел и теснее возлюбил колосса. Лишь за шнурок
тот вьюн сошел, до ноги великой присосался.

Уродливый ворон – 
И он прекрасен на первом снегу
В зимнее утро!
(Басе)

Помещенье наполнялось светом, свет растекался по стенам заячьими
следами, колосс и черт сидели поодаль друг от друга на соломенных
вязанках и глядели в окно. Колосс пригорюнился. «Уж лучше, – сказал
он, – пусть к небесам этим тянутся люди из адских степей, да не
дотянутся, чем в пропасть! Пускай народом властвует мука, а не
неведенье. Вот послушай, как Бога я бранил. Были дни, «создал
Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание
жизни, и стал человек душею живою». Приказал Господь не питаться
плодами с древ райских, а не растолковал, и правду сокрыл». Шишка
поскреб лоб, да произнес: «Растолковать господа грех браться!»,
на что колосс пуще толковать стал: «А как тебе таковое, что в
яблонях червяки водиться стали, вот как было! Червяки есть тварь
всяка и яблоньки, что слаще, само собою лучше для них! Это я заселился
на свет в одном из яблок, а как вырос, тотчас к Еве, так, мол,
и так, говорю, подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева
в раю? Жена и ответила, мол, плоды с дерев они с Адамом охотно
кушают, только к плодам дерева, которое среди рая, не прикасаться
велено, чтоб не умереть. И сказал я, мол, веки им поднять пора,
вкусите яблок, и откроется ранее сокрытое от вас. «И увидела жена,
что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно,
потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также
мужу своему, и он ел». И сказал Господь Бог мне, мол, за то, что
сделал это, проклят буду пред всеми скотами и пред всеми зверями
полевыми; и буду ходить на чреве своем, словно прежде по голове
меня гладил, кровосос, и есть буду прах во все дни, словно яблочки
его были чудотворны; ведь яблоки как яблоки! А гнев божий распространялся:
вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим
и между семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь
жалить его в пяту.

И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их,
никак сотворил их заново в рубашках, изверг.

–Вот как! – наконец сказал Шишка, – так ты червяк! Мне Баба Яга
поведала о яйцах, что уточка несла. Та уточка – птица, породившая
мир. И твоя она прародительница.

Утка прижалась к земле.
Платьем из крыльев прикрыла
Голые ноги свои…
(Басе)

Слушай тогда великую правду, – сказал Черный Змей, и глаза у него
заблестели. – Ударил Сварог молотом по бел–горюч камню Алатырю
и из искры, высеченной из камня, родился Огненный Бог Семаргл,
а также все небесные Ратичи. И были они воинами Сварога, а Семаргл
являлся богу Небес в огненном вихре, очищающем от всякой скверны.
Он, словно Солнце, озарял всю Вселенную. Под Семарглом был златогривый
конь с серебряной шерстью. Дым был его знаменем, а огонь – конем.
Там, где он проезжал на своем коне, оставался черный выжженный
след. Подполз и я к тому камню и ударил молотом по нему. Посыпались
искры черные по всему царству поднебесному, и родилась сила черная.
А одна искра никак не разгоралась и Богиня Гад забросила ее на
сторону света. Не быть тебе темной силою и белая сила тебе не
родственна, и скитаться теперь взад-вперед тебе, пока время не
придет выбора.

Шишка поскреб лоб во второй раз. Он ожидал услышать существенную
правду о себе, и судьба Черного Змея вызвала у него особенный
интерес. Черт устало глянул на колосса и посмотрел в его потускневшие
очи.

–Послушай, ты не можешь ходить все издали да издалече. Так ребенку
объясняют устройство мира, потому что он требует ответов сразу
на все вопросы. Мог бы ты хотя бы предположить, как мог появиться
я, забыв на время о темной и белой сторонах, придуманных вами
со Сварогом?!

– Так не остается ли часть того ребенка в каждом из нас, хоть
и, взрослея, мы оставляем младенческое, становясь мужами. – Сердито
ухмыльнулся Змей, – Если ты отвергаешь доброе и злое, тогда и
ты человек. Видать тогда, рожден ты был, Шишка, вопреки положенным
представлениям любви. А существует любовь различная. То родительское
чувство, какое Бог-Отец испытывал к Богу-Сыну. Так человек познает
Бога, не видя его. Но что бы ни было, природа выносит вердикт:
«Отец Мой более Меня» (От Иоанна 14:28).

Бывает любовь мужчины и женщины. Ты сочтешь это сравненье детским,
но уподобляется такая любовь отношению Бога ко всему человечеству.

— Пытаешься сказать, – Добавил Шишка, – что «Тайна сия велика»
(К Ефсиянам 5:22-33).

— Разумеется. – А я, было, испугался, обеспокоился неверием твоим.
Знаешь ли ты, что забота о ближнем человеке и есть третий вид
любви, которую называют братской любовью! Ты преобразишься человеком,
Шишка, если полюбить сумеешь всеми видами человеческими и не в
одном не оступишься, как Змей-Огненный Волх. А коли оступишься,
род твой продолжит ношу тяжелую, какую Волху предотвратить удалось.

После того сравнения, Черный Змей приготовил чай и, разлив по
обеим чашечкам, начал с самого начала.

— Жили-были Дый и Мать Сыра Земля, богиня земли, мать змей. И
родился у нее Индрик-зверь, нарушивший природу и возлюбивший матушку.
И от матушки тогда родился Змей-Огненный Волх, убивший Индрика-зверя
и взявший себе жену его, змею Пераскею. Подговорила Пераскея нового
мужа захватить сад Ирийский, и стать владыкой мира. Волх обернулся
Соколом и, прилетев в Ирий, сел на веточку яблони с золотыми яблоками.
Клюнь он одно такое яблочко, стал бы владыкой мира. – Черт почесал
лоб в третий раз, только почудилось ему, греху запретного плода
Волх не предастся. Уж наперед Черный змей сказал: не оступишься,
как Змей-Огненный. – Волх услышал песню Лели, богини любви, дочери
Лады богородицы и Сварога, ее супруга. Волх влюбился в Лелю, он
ухаживал за ней и ходил к ней в гости, пока сестры Лели, Жива
и Марена, не пожаловались Сварогу. Так вернулся Волх к жене Пераскее,
но Леля разыскала его и забрала к себе. Уж Лада не позволила Сварогу
прогнать Змея, как тебя уберегла от гнева Сварожьего.

-Воистину, – подумал Шишка, – нет ни злого, ни доброго; по эту
сторону заходит солнце, а по ту восходит оно.

Попрощался черт с Черным Змеем и побрел в поле.

Бог строил мир руками, а люди – веками.

(АРБУЗОВЪ А.С.)

Verba manent, scripta volant.