Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

ВОЛЬНАЯ ПТИЧКА

А мне рубашка снежная милей
смирительной домашней вертикали.
Размахом малых крыльев упрекали
синицу в небе, полном журавлей.
А тут – пустыня, нет ни стад, ни стай,
клюй искры солнца из колючих смерчей.
А ночью наиграешься до смерти –
и замерзай.

ЗИМНИЙ ОТПУСК

«Прекрати-ка дозволенны речи,
измени со мной книжный уклад!» –
Мне кукушка назначила встречу
на четвёртом «ку-ку» от угла.

Переводятся стрелки на время,
а ему лишний час не впервой.
Докажу правоту теореме,
ненадолго уеду живой.

С пляжа ветер – смесь соды и йода –
по-солдатски песочит дома.
Это рабское слово «свобода»,
это долгое слово «зима».

В горле холода акупунктура,
дюны в соснах лежат на боку.
Под часы не пришла птица-гуру,
обманула, взяла на ку-ку.

А потом и за цепь потянули,
скорой гарью смели поезда.
И на будничное «гули-гули»
обречён я теперь навсегда.

АНТИМАТЕРИЯ

Полюби меня стариком, инвалидом, ментом,
полюби тараканом, крапивой, комком глины.
Ты же обещала любить – здесь и потом,
по обе стороны, на этом и том склоне долины.

Неизменно сентиментален, а пора бы заматереть,
чтобы не аннигилировать от антимира,
перестать материться – употреблять слово «смерть» –
завести антитело на случай выхода из эфира.

А то вот иду по дороге – нищий Бога ради поёт,
от жары умирают листья, ездят автомобили,
бабка поливает вишню, дед – огород.
Каждый уже заслужил, чтобы его любили.

ПРИСНИЛАСЬ МНЕ

Мимо – 
девушка прелестная, просто страх.
С ножек в гульфиках гольфиках гетрах
отряхнула уже и памяти обо мне прах.
Так проходит жизнь.
В нескольких миллиметрах,

обдавая парфюмом, соблазном, собой,
оборачиваясь разве для муки особой.
И ещё на глазах твоих бойкий ковбой
обнимает её, черногривую соболь.

Вон она, вон, хватай и ты, пацан!
Ан не ощутить, не пробить глухоты панцирь.
С тобой ли происходит?  А было ли?  Проспал сам.
И даже память
изменяет 
со старостью
ловящим её пальцам.

Девушка мимо – 
другому иди, розовей.
Не среди первых, но всё ж
попал на торжество я.
Как в детстве, стою в углу, «думая о жизни своей»,
только не плачу, собравшись с силой и с волей.

ТАКИЕ КАК

Кто такие-сякие «такие, как я»?
То пруд ими пруди, то с огнём их свищи.
То зовут их, желая счастия,
то грозят испеченьем в пещи.

И тебе показался похожим я на...
сновиденную тень?  отсвет книжной мечты?
безнадёжную страсть?  во дворе игруна?..
Не себя, но «такого, как ты».

А «такие, как я» не становятся в ряд,
не слагаются в калейдоскоп,
наособицу сыплются, рябью рябят,
уходя от клейма на лоб.

И потом ты рассмотришь поближе меня.
А ещё потом, о дальнем годе,
ты полюбишь его.  Это буду я.
Или кто-то вроде.

ВО СПАСЕНИЕ

Поплатился за страсть к колбасе и я,
недовыдюжив жизни во мгле.
Так блажи! так и бложь во спасение,
корчась в муках на жарком гугле!..

Раз! раз! раз!  Россияне в рассеянье!
Подключите к себе микрофон!..
И зови сколько хошь во спасение –
всё клубнично-малиновый звон.

Дни весенние, ночи осенние.
Демсезон, но морозно утрам.
Сердцу – масло и нож во спасение.
Нет, спасибо, утешуся сам.

Полюбуешься жизнью музейною,
а дадут – так сожми в кулаке
и... на место положь во спасение,
чтоб губы не порвать на крючке.

HIGH STREET

Здравствуй, торговая.  Всё магазинишь?
Что в потребительской носишь корзине?
Шали, штиблеты, шелка?
Стылые ночи? горбушки амбиций?
стельной соломки упасть-не убиться?
посвист надзорный свистка?

Чувствую запах немытых денег,
вижу от страсти вспотевший телек
слышу ночных Дездемон.
Улица хочет двойного – шанса,
секса, успеха, виски, гражданства...
Улица, съешь лимон,

рожу утри руководством кисейным,
в берег войди истеченьем кисельным
жирных крахмальных комков.
Месту пустому – и время потехи.
Я заработал себе на огрехи,
на говорение слов.

Серые шейки, белые швейки,
в длинных авто-бусоногие шейхи,
встык орифламмы реклам.
Куплен, завёрнут, кантуют к машине...
Эй, осторожней со мной на помине,
я образец, мадам.

РЕВЕРС

Меж ними пробежала кошка,
и сперма пролилась, и юшка,
и тихий ангел пролетел.
Он был бог весть какая сошка,
она проплакала подушку,
пока осталась не у дел.

Об миску прогремела ложка,
над полем простонала пушка,
замком ослепла дверь в подвал.
Они любились понемножку,
пока в хлеву водилась чушка,
а на заводе – коленвал.

Малина просится в лукошко,
в подарок Ване царь-лягушка
изобретает толуол.
Она красавица Серёжка,
он мудрый молодец Манюшка.
Румянец. Пол метёт подол.

Тьмутаракань, Макондо, Йошка-
р-Ола, курногая избушка,
другая – стол, лежанка, стул.
Рожают роженицы в лёжку.
Кто эту воспоёт пастушку?
Уж не Вергилий, не Тибулл.

МЫЛО-РАМА

Мама, мама, помой Lebensraum!
Слышишь, в горле от пыли рябит?
Где отец наш, Адам, фатер Браун?
Жив и броется – или – убит?

Мама, мама, сменяй пилораму
на бочонок хмельной Бугульмы.
Соловьиные дрели ислама
зарекут ото тьмы и хурмы.

Мама, мама, нагрядшему хаму
не залить нас арийской ордой.
Пусть застолбит Васёк Моногама
для конкисты участок другой,

ибо, мама, потёмкам Адама
через Раму, Аврама и ко.,
Гаутаму, седьмого имама
до лай-ламы не так далеко.

Так что, мама, кынжалом Окама
мы разденем чужих под орех
и во пустыни духа и спама
в тыщелетний расстроимся рейх.

СНОТВОРЕНИЕ

Чёрным бинтом окутывают землю,
лучи исчезают по одиночке.
Быстро же действует сонное зелье
в отдельно взятом человечьем комочке.

Забывается причина, тускнеет вера,
темнота обвевает куреньем пряным.
Тут и приходишь ты, химера.
Тут ты приходишь, ложишься рядом.

Мы беседуем, разумеется.  Не боле.
Например, о метафизике касаний.
О материи мечты.  О смешном в боли.
Но не боле.  И расстаёмся.  Сами.

Если только выйдут звёзды и месяц,
а солнце последует за ними,
встретимся завтра на том же месте, 
в следующей жизни в Иерусалиме.

СОЧИ

Море штормит.  Худосочны
пальмы. Базар-вокзал.
Дьявол оставил Сочи,
Бог здесь не ночевал.

Пирожник тачает интриги,
на дудке играет швец.
Если бы знал бы прикуп,
уехал бы в Череповец.

ЗАКОНОВЕД

Я, Архимед неписанной тайги,
законного Солона нахлебавшись,
строчу рапорт Зевесу: «Ваша Вашесть,
не видно конституции ни зги,
тать ловит татя, кодекс не в чести,
свободу обнимают негодяи
устои разворованы, хотя и
юристами – пруденцию пруди.
Взывает заоконный беззакон
к Фемиде, раздобревшей в освиненье.
Прокуренный защитник обвиненья
пророчествует, как Лаокоон...»

Дым гекатомб не радует владыку.
К моим палатам тропку замело,
и дышит в дверь, сбивая с панталыку,
безликое стозевое мурло.

ЗАКОН ОМА

Поцелуй меня – 
ом-мани-падме-хум –
о Маня, под мехом 
впотьмах,
возбуддийским грехом крепощённый ум
в холощёвых штанах.

Ночи без четверти тридцать пять –
омман не подмеха ммм-не –
за полярно-звёздным Тибетом стоять
на большой стене,

пока не пробьёт 512 раз
и ещё полтора раза
молитвенный кол-, и огня не даст
сердечная железа.

О Маня!  Жидкий огонь, огнь,
тартантрическое вед овство.
Чур меня! ом меня, падма, не тронь.
Это всё – ничево.

МАТЕРИАЛЫ К СУДУ

Пусть не на всех достанет судей,
пускай останется камыш,
пусть даже уцелеют люди
и не дотла сгорит Париж.

И чтоб кукушка – мимо сети,
упавшей сети www,
и чтобы ночь одна на свете
делилась иногда на две.

Пускай спасутся пары тварей:
козлов, отвёрток, поездов,
пускай найдут опять татаре
во императорский альков.

Но только ради богаради,
когда закончится мазут
в большой гроссбуховской тетради,
пусть самолёты упадут.

ИСКУПИТЕЛЬ, ИСКУСИТЕЛЬ

Начинаю жить по новой я со свежей запятой,
истекающей чернилом в день без пятнышка изъяна,
не по шапке, thank you, Сенька, не по лету развитой,
не по-дарвиновский божеский потомок обезьяна.

Выезжаю рано утром, запрягаю лисапед,
ободряю встречных речью, возбуждаю ревность к делу,
и у воинов во стане я восстания поэт,
и в пучине Арионом помогаю корабелу.

Люди добрые, простите ль мои добрые слова?
Я нарочно, с задней мыслью показать хорошесть миру
без свободных радикалов, но с обилием О-два,
ради благорастворения и просто для плезиру.

Неизменный настаёт по смете предоплатный час,
час вечерний, час, когда, растратив эту жизнь впустую,
я униженный, избитый и растерзанный на часть,
для последующей жизни выставляю запятую.

ПИРОГИ САПОЖНИКА

Беда, пирожник! сапоги
уже печёт другой пирожник,
картины создаёт таможник,
а ты и строчки не моги
стихов и прозы, разве столб,
столбец сухой шифровки цифер,
которых требует Люцифер
в отчёт о поступленье толп
подушно, поголовно, в ряд,
по-скотски, с клеймами на вые,
бездельные, почасовые,
состриг, надой, число утят...
Итожишь сумму сумм, статист,
а если буквам вдруг дерзнётся,
то лягут жалкие уродцы
кровавой подписью на лист.

СЛОВА ВСЕСИЛЬНЫ

Красавица в шампанской ванне,
и взрыв в метро, и президент –
всё описуемо словами,
всё объясняемо словами
всё обеспечено словами
под подобающий процент.
И разве что лежачий камень
на дне стоячего колодца
укроется, убережётся
от технологии словес,
высокоточных технологий,
изобретённых дураками,
всегда хватающих словес,
как звёзд, как звёздочек с небес.