Проза

Он ждал этого десять лет. Десять лет и шестнадцать дней. Представлял
себе – в лицах, в деталях – как они войдут, как заставят его подняться,
как будут прятать глаза, словно стыдясь того, что именно им выпало
сообщить ему эту черную весть. Последнюю в его жизни. Поэтому,
а еще – чтобы он не заметил в глубине этих сочувствующих глаз
искру откровенной радости оттого, что иногда, пусть редко, но
все же в этом мире торжествует справедливость.

Он был готов к этому все десять лет. Он научился управлять мышцами
своего лица, ему хотелось, чтобы ни один мускул не дрогнул на
нем, когда ему сообщат ЭТО. Много раз в его воображении представала
одна и та же картина: он просыпается от зловещего грохота и лязга
открываемой среди ночи двери; они молча входят, молча становятся
полукругом и повелительным жестом один из них заставляет его встать.
Затем суровым голосом оглашает решение верховного судьи, отклонившего
последнюю апелляцию, а он хохочет им в лицо и просит принести
тарелку наваристых щей, пахнущих детством, домом и матерью, а
еще – бутылку водки и пачку папирос. Не сигарет, а именно папирос,
пахнущих отцом и всеми теми нетрезвыми однодневками, которых его
заставляли называть ненавистным ему словом «папа».

В реальности все прошло так, словно игралась пьеса, автором которой
был он. Актеры действовали безукоризненно, только голос главного
героя беспомощно дрогнул в самом неподходящем месте.

– Вам нужен священник?

– Пусть придет. – (Вот тут-то голос-предатель и дрогнул).

Они оставили его, и в тот же миг дверь распахнулась снова.

– Ты звал меня, сын мой?

– Вас неверно информировали, – холодно произнес он, считая, что
уже справился с чувствами. Но рыдания вдруг самовольно вырвались
из его сердца, и он с воплем упал в ноги святого отца.

– Почему сегодня? Ответьте мне, вы, представитель Всевышнего на
земле! Дайте мне еще один месяц! Неделю! Хотя бы день!

– Зачем тебе день, сын мой? Он пролетит, как предыдущие, и завтрашнее
утро наступит так же неотвратимо, как и сегодняшнее. День нужен
тому, кто мечтает спастись – и имеет шанс!

– Что это значит? Спастись – смертнику? Тому, кто слышал окончательный
приговор и знает день и час предстоящей казни? Вы отвечаете за
свои слова?!

– Наша судьба вершится на небесах! Не в канцелярии Верховного
судьи, не в камере осужденного на смерть, не в наших сердцах –
на небесах! Но ты исчерпал терпение Всевышнего. Ты погубил столько
невинных душ, что у тебя шанса нет. Почти…

– Почти? Значит – все же есть? Пусть один на миллион, пусть –
на миллиард, но – есть? Дай мне его использовать! Дай мне сутки,
святой отец, и укажи путь. Не отрекайся от меня, ведь и Спаситель
наш простил все наши грехи. Простил – и взял на себя…

– Как знаешь. Но мы оба понимаем, что это – просто уловка. Попытка
отсрочить час казни. Ты боишься попасть в ад, хотя там будет куда
приятней, чем было тебе тут в эти последние десять лет.

– О каком шансе ты говорил?

– О добром деле, которое ты совершил однажды бескорыстно, поддавшись
редкому гостю в твоем сердце – жалости.

– Этого не может быть! Я никогда никого не жалел, но ведь и меня
никогда… никто…

– Я дам тебе выйти отсюда. Ты должен за сутки найти хоть кого-то,
кто вспомнит тебя добрым словом. Хоть одного человека. А если
не сумеешь – позвони мне, и я укажу тебе последний адрес.

Думаю, не стоит говорить тебе, что бежать бессмысленно. Некуда
и незачем. Не трать время – ищи свой шанс! С Богом!

Священник перекрестил его и вышел.

***

Солнце ослепило его, слезы иллюзорной воли, призрачной надежды
и реальной, ощутимой веры во всемогущество Главного Судьи Вселенной
хлынули из его глаз, на миг лишив зрения. Он машинально сунул
руку в карман куртки, и неожиданно для себя обнаружил там две
пачки сигарет, носовой платок – и деньги. Их было столько, что
можно было не считать. Но, конечно, меньше, чем стоил бы самый
дешевый билет на самолет, даже имей он при себе паспорт.

…Он все же заставил себя совершить ритуальный «круг». Бывшая жена
в испуге захлопнула перед ним дверь. Бывший лучший друг едва не
спустил на него собак. Сын замахнулся на него топором.

Он пошел прочь. Да и чем они могли ему помочь? И за что? Вряд
ли хоть когда-нибудь хоть одному из них он сделал доброе дело.

Но как же его шанс? Тот шанс, о котором говорил святой отец…

В растерянности он сел на скамейку и сжал виски ладонями. И тут
раздался странный звук, словно заиграли церковные колокола, тоненький
колокольчик вторил глухим ударам мощного колокола. Он вздрогнул.
Звон продолжался. Звенело в его нагрудном кармане. Он растерянно
сунул туда руку и обнаружил мобильный телефон.

– И тут поп не наврал! – Он удивленно покачал головой и нажал
на кнопку.

– Думаю, я вовремя, – спокойно произнес священник. – В больнице,
той, что на востоке города, лежит некто С. Он в коме. Много лет
назад ты подарил ему что-то очень важное, теперь оно ему больше
не нужно, а тебя может спасти. Если вспомнишь – иди и возьми в
его сумке. Но сначала вспомни!

Смертник кинулся к такси и назвал водителю координаты больницы.
Он и сам там когда-то лежал, хоть и было это в той, другой его
жизни.

– Я – подарил? Много лет назад?

Ехать предстояло около получаса, но для него время пролетело как
миг. Перед глазами мелькали даже не воспоминания, а так, суета…
Цветы красивым женщинам, конфеты, бутылки с красивыми наклейками.
Но – не об этом же речь! Он – обычный. Не волшебник, не чародей,
не Дед Мороз, который дарит чудо. Просто человек. Плохой, недобрый.
Чаще отнимавший, чем даривший. Но ведь и в его жизни никогда не
было магов и Дедов Морозов. Чего же ждать от него?

Хотя однажды… Давно, в той, прошлой еще жизни… Знакомый актер
заболел перед Новым годом и упросил его посетить один богатый
дом в качестве Деда Мороза: не хотел терять клиента. Ради такого
случая пообещал хорошо заплатить. Дал костюм, волшебную палочку,
мешок с подарками.

– На них будет написано имя ребенка и его костюм, ты их не перепутаешь.
Аккуратно: подарки дорогие, новые русские дешевку деткам не дарят.

Он согласился, хотя потом сто раз ругал себя за это: какой из
него артист? Но деньги были нужны позарез.

…Все прошло легко и без проблем. Он поздравил детей и взрослых,
вручил каждому ребенку именно ему предназначенный подарок, и готов
был уйти. Но тут заметил, как из угла жалко и умоляюще смотрит
на него мальчик без костюма, очевидно, сын кого-то из обслуги.
В глазах ребенка стояли слезы. В них была такая надежда и мольба,
что он остановился.

– А тебе я дарю… свой самый главный подарок: волшебную палочку!
– Он вздохнул, представив, сколько придется отстегнуть за нее
заработанных так легко зелененьких, но отступать было поздно.
– Она исполнит любое твое желание, но не сегодня, а… сразу после
Нового года.

Глаза мальчика сияли, он не верил своему счастью. Вручив «подарок»
и чувствуя себя последней свиньей, «Дед Мороз» удрал, не оглядываясь.

«Не об этой же деревяшке речь?» – подумал он, но память не предлагала
ему вариантов на выбор.

В больницу он проник беспрепятственно, ноги сами понесли его в
нужную палату. Один раз и спросил – у девочки в инвалидном кресле.
Она ела мороженое, поднося ко рту культями рук: наклонить покореженное
болезнью тело не было возможности.

– Зайдите в пятую палату, там сейчас обход врачей. Спросите у
них! – весело сказала она.

Он кинулся в пятую палату, из которой как раз выходили врачи.
Палата была на одного, и лежал там человек без признаков жизни:
облепленный трубками, подключенный к нескольким аппаратам, мертвенно
бледный.

– Вы – его знакомый? – спросила сиделка. – Мне нужно выйти на
пять минут, дождетесь, не уйдете?

– Не волнуйтесь, я его не оставлю.

«Все как по нотам, странно… Не черт ли это был в сутане?»

Больному было лет тридцать, никаких ассоциаций он не вызывал.

«Где мешок?» – смертник обшарил тумбочку, но ничего там не обнаружил.
Тогда он осторожно сунул руку под подушку больного и вздрогнул:
то, что он нащупал, и впрямь очень напоминало палочку. Он вытащил
ее – и сердце его гулко застучало. Конечно, она была уже старенькая,
звездочки из разноцветной фольги опали, золотой и серебряный серпантин
порвался, но за двадцать лет руки ее владельца отполировали ее
до благородного бронзового блеска.

– Неужели он хранит ее до сих пор? Это ж – просто палочка. Товарищ
рукой махнул, когда я ему рассказал, и показал мне еще десяток
таких. Но этой явно пользовались…

Он сунул палочку в карман и вышел. На пороге оглянулся, вытащил
палочку снова, на всякий случай махнул ею и сказал тихо: «Пусть
выздоровеет. Сам-то приказать своей палочке не может!» – и пошел,
почти побежал по коридору.

Дурацкая жизнь! Он мог бы жить – но умрет. Или эта девочка… Как
все глупо! Я здоров – но на рассвете умру. А она останется жить…
вот такая… Еще улыбается! (Он вспомнил, как девочка протянула
ему мороженое, не расслышав сначала, о чем он ее просит). Проходя
мимо нее, он приостановился: не намеренно, а пропуская бегущих
навстречу врачей и медсестер. Девочка снова улыбнулась ему и протянула
остаток мороженого.

– Ну, давай меняться, – вдруг произнес он. – Ты мне – мороженое,
я тебе – волшебную палочку. Теперь все мое перейдет к тебе, а
все твое – ко мне. Согласна?

Девочка засмеялась и кивнула головой.

– Это – волшебная палочка: о чем ее попросишь – она исполнит.
Не веришь? Вот я махну ею, – он махнул – и прошу: «Пусть эта девочка…
как тебя зовут?...»

– Соня, – прошептал ребенок.

– … пусть Сонечка выздоровеет! Только исполнится все завтра утром,
– сказал он и сунул малышке палочку. Ты ее почаще проси, хорошо?

– А мороженое? – крикнула Сонечка вдогонку, но он только махнул
рукой и побежал прочь.

***

Утром все произошло быстро и без проволочек. Его палачи вошли,
сделали ему, сонному, укол и тихо вышли. Он почувствовал вдруг,
что становится невесомым и поднимается вверх, высоко-высоко, туда,
где заканчивается мир материальный и начинается нечто прекрасное,
возвышенное, успокаивающе мирное, а главное – вечное, но успел
в своем стремительном подъеме оглянуться и увидеть сквозь толстые,
правда, теперь уже абсолютно прозрачные для него стены бегущую
по белому больничному коридору девочку, пьющего воду мужчину,
у которого он украл палочку, а главное – самого себя в камере
смертников: неестественно скрюченного, прижавшего к мертвой груди
изуродованные культи рук, с горбом на спине и застывшей на лице
улыбкой абсолютного счастливого человека, исполнившего свой долг
до конца.

Декабрь 2005 года