Комментарий |

Мир. Труд. Май. Дмитрий Александрович Пригов отвечает на вопросы Дмитрия Бавильского

 

 

Дмитрий Пригов. Автопортрет

 

МИР

– Дмитрий Александрович, есть ли у вас в Москве любимые места?

– В Москве, естественно, есть у меня места, которые я предпочитаю всем другим. И, прежде всего, это район моего проживания в течение последних сорока лет (две трети моей жизни) – Беляево. Я уже почти психо-соматически прирожден ему. Я один из первых обитателей этого новорожденного места Москвы. То есть насельник трех первых домов в окружении полей, садов, коров, блуждавших тогда прямо под окнами моей квартиры и встречавших меня у парадной двери. Вокруг медленно таяли ветхие строения соседских деревенских поселений.

– Способны ли спальные районы порождать свою метафизику, и какая она?

– Помню, когда сыну исполнилось пять лет, повез я его в культурно-познавательных и воспитательных целях ознакомиться с прекрасными (во всяком случае, утвержденными в качестве таковых в культурно-интеллигентском сознании) историческими местами старой Москвы. Побродили мы, побродили. Он, невинный и честный, и говорит: «Поедем к нам, в Беляево. Там просторно, ясно, все видно. А здесь тесно и загромождено». Вот и понимай. Вот и метафизика.

Да я и сам предпочитаю, скорее, места бескачественные.

 

– Раньше оранжевая ветка, ближе к югу, была форпостом концептуализма. В Коньково жил Кибиров, Сорокин на Теплом Стане, вы – в Беляево. Сейчас Тимур и Владимир живут в других местах, и только вы остаетесь верны своему Беляево. Почему?

– Действительно, были у Беляево героические времена первичного заселения, когда бесхозная молодежь тех давних лет обретала свои первые места жительства вдали от центральных престижных районов Москвы. Это было и намного дешевле, да и, практически, это было единственной возможностью получить жилье в то перенаселенное время благодаря только-только возникшим всякого рода жилищным кооперативам. Но со временем все бывшие молодые и безденежные обретали солидность, статус, амбиции, деньги и съезжали кто куда. Кто в центр, кто в Америку, кто в Европу. А ведь в ближайших окрестностях (я имею в виду расстояния пешего покрытия в пределах полутора часов – привычная единица времени моих прогулок в одном направлении) в разное время обитали и Сорокин, и Ерофеев, и Попов, а также Величанский, Парщиков, Гандлевский, Сапгир, Леонович, Гройс, Яниколевский, Аверинцев, Гачев, Карабчиевский, Шифферс, и уж не помню, кто еще. Но были, были такие. И вот я остался один как представитель этого первичного периода заселения. В этом смысле, наверное, я уже некий домовой, вернее, дух этого места. Ну, старожил, во всяком смысле. И, думается, единственный в современной русской поэзии и литературе описавший все географические, топографические и метафизические особенности этого места. Да и, наверное, не только в современной литературе, но и во всеобщей, всемирной, так как до сей поры этого места в литературном его качестве просто не существовало. Между прочим, почти все стихи цикла про Милиционера имеют конкретные топографические привязки именно к Беляево.

– В культуре достаточно подробно отыгран центр Москвы. А как с окраинами? Сейчас вот появляется некое «окраинное краеведение». Что слышно на этом фронте?

– Насчет «окраинного» краеведения не приходится говорить, так как мир ныне перекраивается иным способом, и местные идентификации бледнеют перед космополитическими и интернетными. Время для данного места еще не пришло, а по общим мировым тенденциям – уже и не придет.

– Какие из мировых столиц могут сравниться с Москвой по драйву и энергетике? Где еще вы себя хорошо чувствуете?

– Из мировых городов с Москвой я сравнил бы разве только Нью-Йорк и по энергетике и по некой беспамятности, что ли.

– Какие из провинциальных городов вам нравятся?

– Из провинциальных городов, вернее, городков мне милее всего Звенигород. Наверное, потому, что неоднократно проживал в нем в пору своего незапоминающегося послевоенного детства.

 

ТРУД

 

– Как обычно строится ваш день?

– В идеальном раскладе мой день строится так. Встаю часов в 11. Быстро выпиваю кофе и за этим делом читаю что-нибудь (минут 15-20). Затем долгая прогулка (часа 3-4), во время которой пишу стихи. Пишу их только на ходу. Затем возвращаюсь домой и работаю на компьютере (раньше работал либо на печатной машинке, либо писал от руки) – над прозой или над всякого рода непоэтической писаниной. Часов с 7 до 11 вечера либо тусуюсь, либо произвожу всяческие домашние манипуляции. С 11 вечера до 4 утра рисую. Это, конечно, идеальный расклад. Но вторгаются всякие выставки, перформансы, конференции, разъезды, не говоря уж, конечно, о домашних заботах, проблемах и передрягах.

– Широк ли круг вашего общения? Личный круг и профессиональный – они у вас пересекаются?

– Круг знакомых в моем возрасте уже не расширяется (за редким исключением). Да при такой занятости это и не есть актуальная проблема. До сих пор наиболее близкими мне друзьями и собеседниками являются приятели, обретенные лет 30-20 назад. 90 процентов поразъехалось, и приходится встречаться с ними в других весях и на других широтах. Но, думаю, этот ритм встреч и пересечений вполне удовлетворяет меня, он вписывается в осмысленную рутину жизни.

– Раньше вас можно было увидеть практически на любой тусовке. Вы ходили туда как на работу? Сейчас вас видно меньше. Характер работы сменился или просто надоело?

– По поводу моего предыдущего мелькания на многочисленных встречах и тусовках. Так ведь в те времена они были редки и являлись почти единственным средством культурной коммуникации и функционирования. Теперь всюду бесчисленные выставки и перформансы, поэтому и актуальность подобных мероприятий резко упала (при попутном резком возрастании их количества, невозможного быть покрытым в пределах нормальной творческой и человеческой жизненной активности).

– Вы смотрите телевизор?

- Телевизор смотрю регулярно. Вернее, он служит мне эдаким информационно-аудиальным фоном для всей моей ночной визуальной деятельности. То есть, он работает как фонограмма. При каких-то там информационных либо шумовых отвлекающих эпизодах, взглядываю не него – и снова за работу.

– Вы много, больше чем кто-либо, ездите по стране и по миру. Не надоедает? Не устаете?

– Езжу, действительно, много и регулярно. Это, в общем-то, естественный способ существования любой гастролирующий личности. В одном месте можно сделать выставку, перформанс, выступление, но следующие подобного рода мероприятия в том же месте возможны только, в лучшем случае, через год. Так вот и бродят бесчисленные стада гастролеров по свету с места на место. Ну, естественно, если бы это утомляло меня, то я нашел бы другой модус существования. Но я выработал для себя систему перемещения по свету в неком как бы стеклянном колоколе – то есть почти не вступая в интенсивные личные контакты. Собственно, я и дома существую подобным же образом и в подобном же качестве. Очевидно, это совпадает с моей психо-соматической структурой. Пока не устаю, и не надоедает.

– Многие знают вас, как автора стихов про «милицанера» и как того самого Пригова, который «кикиморой кричит». А как вы определяете себя сами?

– Очевидно, я так и буду длиться в памяти людей, впервые узнавших меня как кричащего или по стихам про Милицанера, именно в таком качестве. На самом же деле, эпоха Милицанера для меня кончилась где-то в начале 80-х. «Кричу» же до сих пор, но в гораздо более жанрово организованном виде. Помимо же этого делаю массу всего иного, для меня не менее ценного. А определил бы я себя как работника культуры.

– Существует ли современное искусство как искусство? Я знаю одного художника, который говорит, что не считает себя художником, что искусства ныне не существует. А как думаете вы?

– Существует ли современное искусство? Ну, очевидно, такой род культурной деятельности как искусство родился из социо-антропологической потребности человека. Пока доминирует привычная антропология, а способы ориентации человека в природе и обществе, в принципе, остаются теми же, искусство будет существовать и исполнять свою функцию. Другое дело, что способы объявления художника в обществе кардинально переменились и зачастую не узнаваемы людьми, привыкшими к традиционным способам и традиционным местам объявления художника и его текстов в культуре. Обычно, привычные жанры, стили и способы существования художника в обществе абсолютизируют как вечные и неизменные, и всякие перемены в этих областях воспринимают как крах всего святого и конец искусства. Да, кончаются, изнашиваются привычные типы художественного поведения, художественных жанров и текстов, и их явления пред лицом общества. Подобное было во все времена, но просто за давностью лет титанической работы культуры воспринимается нами как единое и последовательное развитие культуры.

– Вы начинали как скульптор, вы пишите прозаические и поэтические тексты, создаете графические листы и инсталляции, выступаете с музыкантами, записываете диски, что я еще не упомянул? И какая сфера деятельности кажется вам наиболее органичной для вас? Какая из них дается вам с наибольшей легкостью?

– Все рода деятельности для меня равны, поскольку входят в единый проект «Пригов Дмитрий Александрович», являясь просто частным случаем проявления и развития этого проекта.

– Вы бы могли в нескольких словах описать суть «концептуализма», к отцам-основателям которого вас справедливо причисляют?

– Не вдаваясь в подробности и различия концептуальных школ – американской, европейской и московской. – заметим только, что концептуализм в деятельности одной личности-художника (но как это всегда и происходило в голове потребителя) – уравнял в значении и способе манипуляуции все языки: вербальный, визуальный и поведенческий. И после этого стал испытывать их на истинность и адекватность. Посему и возникло в пределах выставок и выставочных залов подобное вавилонское столпотворение, смешение изображений, слов, видео, перформансов и многого другого.

– Кто виноват и что делать?

– Виноваты, практически, все. Что делать? – а просто не задаваться этими вопросами. Во всяком случае, не глобализировать их.

 

МАЙ

– Отличается ли ваша жизнь в мае от жизни в другие месяцы года?

– В советские времена, конечно же, май отличался от других месяцев своей красной и праздничной окрашенностью. Ныне осталась от всего этого только погодная составляющая. Что тоже немало. А, в общем-то, моя жизненно-производственная рутина столь заведена, что оставляет малые зоны разнообразия для дней недели, сезонов и годов жизни.

– Как вы обычно проводите майские праздники?

– Майских праздников для меня просто не существует.

– Трогает ли вас, как концептуалиста и как человека, краснознаменная советская символика?

– Советская символика до сих пор вызывает во мне моментальный психологический всплеск. При взгляде на портрет Сталина первой поднимается атавистическая волна теплых ощущений. И только потом вступают в силу все последующие наросшие пласты знания и понимания. Как автора же, придерживающегося концептуально-постмодернистских стратегий в искусстве, конечно же, мощный советский миф и его развитый дискурс до сих пор привлекает мое внимание именно своей мощью.

– Вы были когда-нибудь на первомайской демонстрации?

– В детстве с отцом несколько раз ходил на демонстрацию на Красную площадь. События были, действительно, волнующие. Один раз даже, как мне показалось (и я до сих пор уверен в реальности события) видел на трибуне мавзолея живого Сталина. Запомнились выкрики в мегафон: «Правая колонна, держитесь левее! Подтянитесь! Подтянитесь! Выше лозунги!».

– Если оглядываться в советские времена, то какая демонстрация вам была больше по душе, майская или октябрьская?

– Майские демонстрации случались порадостнее, так как было тепло и солнечно. Во время октябрьских демонстраций, как правило, уже подступали первые холода. Бывало и заснежено. Соответственно, отец и не брал меня на октябрьские демонстрации. Уже во взрослом возрасте сам я никогда не участвовал в этих общественных мероприятиях. Было как-то западло. Да и глупо.

– Советская власть создала четкий язык идеологических формул. Есть ли что-то похожее сегодня? Или страну больше не объединяет ничего, кроме рекламных слоганов?

– Любые лозунги и слоганы (идеологические ли, консьюмерно-рекламные, масс-медийные, молодежно-попсовые ли) схожи друг с другом, независимо от способов их порождения и области функционирования. Они суть выход древних магическо-мантрических практик и удовлетворяют неистребимую потребность в них человека. Они в той или иной степени вводят человека в состояние измененного сознания, стирая многие социальные и прочие различия в человеке, облегчая превращения людей в одну человеческую массу (помимо тех случаев, когда эти мантрические практики направлены на облегчение контактов с миром метафизических сущностей). Другое дело, что советская власть, как в части лозунгов, так и в своей историко-идеолгической и культурной деятельности оперировала длительной памятью, в то время как все нынешние молодежные и рекламные практики апеллируют к кратковременной памяти. И это серьезные перемены в социо-культурной атмосфере нынешнего общества, и не только в России.

– Что сейчас происходит в культуре и искусстве?

– В общем-то, культура, набравши небывалую скорость новаций за последние 30 лет, сейчас несколько притормозила. Но просматриваются серьезные прорывы в области новой антропологии, предполагающей, возможно, кардинальную перекройку в области культурного сознания и всей человеческой культурной практики, сопоставимой с переменами при переходе от сакрального искусства к секулярному. Сходной, естественно, не буквально, а типологически. Ну, а параллельно тому по-прежнему гигантский вал культуры производит невероятное количество художественных текстов и артефактов. Человечество почти повсеместно живет в стольких различных временах, что до сих пор в новинку и в шокинг художественные откровения начала 20 века. Так что активности в большом искусстве пока предела не видно.

– Сейчас политика влияет на культурные процессы больше или меньше, нежели раньше?

– Всегда события из большой культуры – политики, общественных движений, быта и вкусов аристократических сообществ, воззрений и установок религий и их истеблишмента – влияли на искусство и культуру, а иногда и определяли ее. Просто нынешний образ общественной и политической жизни весьма непривычен, соответственно, кажется преизбыточным и неадекватным его способ соприкосновения с искусством и культурой.

                                            2004 г.

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка