Проза

Ох... рассказать кому, так ведь засмеют, ей богу! А кто и осудит...
Ну, что было, то было.

Жили мы тогда в старом доме, от цирка недалёко, дверь в дверь с
дочкой Зинаидой. Зять мой, Степан, хоть и молодой, но мастер был
на все руки и до любой работы большой охотник. Мебель
добротну сладить – пожалуйста, крышу железом покрыть-починить –
пожалуйста, корыто ли буржуйку с трубой сколотить – всегда
готов! Кто чего ни попросит, бывало, всё умел, никому не
отказывал. Оно ещё чего удивительно-то, много ли молодых умеют
хотя бы гвоздок в стенку вколотить? Вот, то-то и оно... А
Степану уменье от отца досталось. Стёпка за счёт уменья-то
своего деньги хо-оррошие зарабатывал.

С Зинкой ладно жили. Троих детей нарожали. А чего не рожать? Дом –
полна чаша. Поись, обуть-одеть есть. С ребятёшками опять же я
помогала. Веришь, прям, нарадоваться не могла, ей-богу. Ну,
думаю, у самой жизь не удалась, так хоть дочке повезло с
мужиком. Не пьёт-не курит. Все деньги – в дом. В будни он в
жестяной мастерской работал, а по выходным Степана нарасхват
созывали в ближние деревни на халтуру – ладить, кому чего.
Работы ши-ибко много было, ну он и возьми себе в помощники-то
соседа Ромку, парня женатого, но шарамыжного-о... О-ой...
Двоих детей настругал, нигде не работал. В доме – шаром
покати, а он пил чуть не кажный божий день. Откуда деньги брал,
чёрт его знат... Я всё боялась:

– Cмотри, Степан, Ромка – парень непутёвый, кабы пить да гулять не научил...

– Ну, мать, скажешь тоже: «кабы пить не научил»...– передразнивал
он, – Как можно научить пить?.. Разве только руки завязать да
в глотку силком наливать... Ха-ха-ха!..

Много ли мало время-то прошло, только замечаю, зятёк-от мой стал
навеселе домой приходить. Пачку денег торопёхонько бросит на
стол и тут же спать заваливатся. Дальше – больше. Уж и денег с
халтуры своей перестал приносить. Работат-работат, а всё
без толку. Бывалочи, стану говорить-увещевать, а он
ухмыльнётся и – спать. Постепенно Стёпка так к пьянству пристрастился,
что – беда! Спьяну и огрызаться начал. Зинка моя первой-то
молчала – терпела, от меня скрывала, ак скрывай-не скрывай –
шила-то в мешке не утаишь. Потом, конечно, взялась
ругаться. Скандалы пошли, а там уж и драки. (А люди тоже хороши. –
Вместо того, чтобы деньгами за работу платить, так они
четушками рассчитаться торопятся – так дешевше).

В те поры я ещё молодая была, силы немалой. Начнёт, бывало, Стёпка
Зинку колотить, дети орут. Визг, гам... Ой, как вспомню... Я
на крики прибегу, смотрю, он пыхтит, зубами скрипит,
желваками страх возьмётся нагонять, на губах да на глазах пенки
собираются... Тьфу, страмота! Меня увидит – впялится и ну
наскрозь прожигать....

– Ну и чего ты уставился? Не думай, никто тя не испугался! Ишь
взбычился, душегубец проклятый! Ты чего руки распускашь, а?

Сколь раз бывало сгребу его в охапку и ну бороться! На крыльцо
выкатимся. Вороты – настежь, видно, как народ в цирк валит. А у
нас свой цирк – кувыркамся со Стёпкой, как два нанайца.

– Да, в конц-цах-то конц-цы, ты долго измываться над семьёй
бу-удешь, а? Долго ты будешь халкать эту отраву? – кричу, а сама его
понужаю, сама ему нос кручу да за лохмы треплю. – Тебе чего
надо: жизь человечью али несусветное пьянство, дурень ты
чёртов Да чтоб у тя руки поотсыхали, когда стакан к глотке
подносишь...

Стёпка орёт благим матом, вырыватся:

– Кар-раул, убивают! Люди добрые, помогите! Мил-ли-иц-ция !..

Народ у ворот толпится. Хохочут все, как ненормальныя, в ладоши хлопают:

– Молодец тётка! Хорошо мужика мнёт!

– Мама-аш– ша, давай отдохнём ма-аленько, – надрывно хрипит зять.

Бывало, плюну с досады да отпускаю, ну чё и от людей же стыдно...

Стёпка, красный как рак, тяжело дышит, ощупыват свой рубильный нос,
прости господи, зыркат свирепыми глазами. Разодраной рубахой
пот вытират...

Сидим с ним на крыльце, отдыхивамся.

Да... Вот така жизнь развесёла у нас пошла... И никаки трёпки ему не
помогали, нет... Пил всё, что под руку попадало. Одекалон
попадёт – его выпьет. Даже капли глазные, ты не поверишь.
Одно время он ко мне зачастил. (Им вторые ключи сдуру отдала).
Я у них с детями домовничу, а он у меня хозяйничат. Помню,
чего-то с глазами неладно было. Хватилась, закапать хотела –
капли не найду никак. Искала-искала, а потом пузырёк в
помойном ведре нашла. Выпил! Ну что ты скажешь! А тут ищё луче
учудил – просит как-то:

– Мать, – дай трёшку на похмелку...

– Ага... разбежалась... Тебе последние отдай на пропой, а сама без
хлеба оставайся... Умнай какой!

– Башка как чугун, веришь... – канючит стервец

– Да оторвать её, башку твою, давно пора к чёртовой матери – и делу
конец! – не выдержала я. – Не будешь мучить ни себя, ни
семью...

– Ну дай хоть... вон твоего растиранья маленько, – показыват на
банку яда змеиного со спиртом. Я настойку-то для поясницы берегу
– иногда прихватыват.

– Да ты чё, сдурел совсем? – вытаращилась на него, – Ишь чего
удумал! Да отрависся ведь! – Не дала, конечно. От греха спрятала
подальше. Тройной одеколон у меня был – его и выпил.

Ну а дальше... э-эх... выгнали с работы его за пьянство. Забросил
дом, семью. Зинка с вечера, бывало, просит:

– Стёп, давай завтра сводим ребят в зоопарк.

– Ладно...

Утром хватится, а его уж и cлед простыл. Какой там зоопарк! Вечером
ползёт ни уха, ни рыла. До двери не дойдя, свалится
чурбан-чурбаном. Обфурится весь. Пока Зинка не увидит да не затащит
его в комнату, так в мокре и валятся. А чуть оклематся,
драться кидатся ... Дошло до того, что с себя всё шмотьё
распродал в единственных штанах остался.

И чего только мы с Зинкой ни делали, чтобы от пьянства его спасти: и
совестили и к врачу звали лечиться, он – ни в какую: «Я
алкаш что ли?» К слову сказать, всё-таки приметы о многом
говорят. Вот Зинка моя, бывало, в девках, как встанет к корыту
состирнуть чего на доске ли без неё – всё пузо обольёт. А это
верная примета – в мужья пьянчужка попадёт. Так оно и вышло.

Ну как Степана остановить? Придумала Зинка, когда он спал, подрезать
его единственны штаны. Ну и, видать, торопилась – одна
штанина получилась выше колена, друга – ниже.

– Теперь... ты у меня, кажется, пойдёшь куда-нибудь в такую
холодрыгу – спрятала пимы да ботинки и преспокойно спать легла.
(Дело зимой было). А он, окаянный, ты не поверишь, тихонько
встал ни свет ни заря да в этих штанах-то отрезанных и в тапках
домашних на босу ногу убежал к Ромке.

Ромка, я тебе уж сказывала, шалопай такой же. Жена забрала детей да
ушла к матери – не выдержала. Я как-то заглянула в его
конуру, Стёпку искала. А там – грязища, батюшки-Светы! Мухи, что
собаки злыя, мечутся по комнате. Окно засижено. Цветок
жухлый на окошке мается. Тёмно. Стол чуть не во всю комнату, из
досок сколоченный, в крошках весь. Раскуроченная буханка
оржаного хлеба, лук – две ли три нечищеных головки порублены.
Тут же заляпаны стаканы с засохшим вином стоят. А на столе, ты
не поверишь, в огромной бутыли брага играт,
кипит-пузыри-ится. Ой, весело жили, нечего сказать! Каждый день –
како-нибудь событье. Как вспомню... Ну так вот, спим однажды ночью
беспробудно, вдруг в самый сон – взрыв! Повскакали все! Война!
Бомбят! Где, чего? Высыпали в колидор в чём спали. А
та-а-м... уфф! Вони-и-ща! Не продохнуть...

Что случилося – ничё не понимам. Ромкина дверь – нараспашку. Сам
Ромка с зятем моим ползают по полу, в пенистой жиже
барахтаются, тряпками мокро собирают да в тазик выжимают. Ромка, чуть
не плачет с досады.– Бутыль с брагой взорвалась. Соседски
мужики, увидав горе тако, принюхиваются по-собачьи, вонь эту с
наслажденьем втягивают да советы наперебой дают, как луче
добро спасти. Кое-кто кинулся помогать. Всё собрали. Размётану
взрывом бражну кашу сложили в тряпицы и ну сосать, ты не
поверишь, ей богу не вру! Бабы чертыхаются. Перепуганные,
было, ребятёшки, хохочут... Боже праведный... Вот так весело
ночка прошла!

А я после этого случая и подумала себе: «Ну всё, голубок, держись.
Хватит дурью маяться. Сам не хошь, так я тебя вылечу!..»

Чуть обвидняло побежала на Зелёный базар. Давай потихоньку бабулек
выспрашивать, как да чем от пьянки излечиться можно. Те
смотрят на меня жалеючи.

– Да не я, говорю, зять пропадат.

Подсказали – вон-де, старуха снадобье продаёт, чемерицей называется.
Оно, де, охоту к пьянкам напрочь отбивает. Она всё знает,
всё подскажет... Кинулась я к бабке энтой... Та сказала, что
с её снадобьем сразу же после одного-двух стаканов
бражки-наливки сильно драть начнёт, и навсегда пропадёт охота
пьянствовать.

Ладно, я дома тут же поставила настойку. Чемерицы насыпала чуть
поболе, чем старушонка наказывала, чтоб уж надёжное действо
возымела. От зятя в чуланку спрятала. Да и Зинке не сказала
ничего.

Чуть только бражка подоспела, я Стёпку-то и приглашаю:

– Давай-ка пробу сыми да Рому пригласи.

Зять удивляется, с чего это тёща раздобрилась:

– Ничё не пойму! Сама что ли ставила? В честь какого праздника?
Однако Романа позвал. Тот моментом прибежал да ещё со своей
кружкой. Сел, нетерпеливо запоглядывал на бутыль. Жадно слюну
сглотнул... Не выдержал, пока я на стол собирала:

– Ну дай уже опохмелиться что ли, чего жилы тянешь... – подставил
кружку, – плесни малость, – залпом выпил, закашлялся. Я
сробела... Сила небесная, как быстро снадобье-то подействовало!..
Не отравить бы... Смотрю – нет, ничё.

Зять тоже не терпит, трясётся. Маханул стакан, погладил себя по груди:

– Уф... отпустило...

А я Стёпкиных любимых пельмешков с требушиной настряпала да и в фарш
тоже энтой чемерицы-то подсыпала маленько. Для пущей
крепости.

– Ешьте, закусывайте. – Пельмени подкладываю да бражку подливаю.

– А сама-то чё не пробуешь? – спрашивает Ромка, – Выпей хоть за компанию.

– Да не тянет чего-то...

– Не надо, тёща, не пей, нам больше достанется! – изгаляется Стёпка,
поддевая вилкой пельмень.

Мужики разомлели. Я на них посматриваю – как чемерица влияет. А им –
хоть бы хны! Им весело! Ромка шатко прошёл к окну, оттуда –
вприсядку да вприсядку, хлопат себя по шее то одной рукой,
то другой. Пляшет да припеват

– И... эх, Тына-Тына – Тына я-а-а!..

Стёпка обмяк, расплылся на стуле, громко шлёпат в ладоши да по столу
чечётку отбиват, пьяно горланит, помогат дружку:

– О-ох... ах... да! Тына – ро-о-одина моя!

Запели-заплясали наперебой.

Скоро их совсем растащило. Брага уж назад прёт, но ведь не встали,
стервецы, пока всю не выпили! Тут Зинаида пришла с работы, а
у нас – веселье, пир горой! Степан жену увидал:

– Нет, Зинаида, что ни говори, а тёща у меня золотая!
Золло-ота-ая-а.. Смотри, какой она праздник зятю устроила!.. Не то, что
ты-ы... Э-эх... Зинка-а-а... – заплакал, саданул в сердцах
стаканом об стол, стакан-от – вдребезги. Руку всю в кровь
изрезал, ох, Господи! Вот те и «Тына я»

– Ну и как, помогло снадобье, перестал зять пить?

– Куды там... Говорят: «Горбатого могила исправит». Долго ещё пил,
пока с белой горячкой в сумасшедший дом не угодил. Черти ему
блазнили. Полгода пролежал. Вышел и – опять за пьянку.

А потом вдруг – одним разом бросил, веришь-нет? В один день! Сам
бросил, как отрезал! И не только пить, а и курить не стал. Вот
так!

А Ромка... О-О-х... Ромка по пьяни повесился, царство Hебесное, не к
ночи будь помянутый... Да и Стёпку така же участь ждала,
кабы сам за себя не взялся, а то ведь пропадал совсем... да...

Слышь, а Степан-от с Зинаидой моей зажили луче прежнего. Так что,
видать, не всегда молва до конца права быват. Тот праздник,
что я им с Ромкой устроила, Стёпка всё время вспоминат.
Пропитые годы жалеет. А про «лекарство» моё так никто и не знат до
сих пор. Вот, рази, окромя тебя только. А ты промолчишь, да
и я никому не скажу...