Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

1.

Захочешь забыть, да разве забудешь, как пару лет назад весь слабый
пол стал комбинации носить вместо платьев? С кружевами, с
бретельками, полупрозрачные – как забыть это все? Жанниванна,
естественно, чуть ли не первая (из наших) разоблачилась. В
«Распутине», у сына Вадьки Гитцеля на дне рождения, народ не
сразу въехал. Один диспетчер-белорус, интересный, кстати,
мужик, салфеткой пытался ей бюст прикрыть, чтобы не прыгал так
во время макарены. Так она возьми и за палец зубами его.
Вроде, в шутку, но вышло до крови, а с кровью какие шутки?

Ни от кого не секрет, что Жанниванна любила (и умела, тут одной
любви мало, тут еще уметь надо) красиво и дорого одеваться. Ну,
красиво – это ладно. Женщина – она и в эмиграции женщина. Но
чтобы дорого? А на какие, извините, шиши дорого? Окститесь,
Жанниванночка. Или выходите за дантиста. Но чтобы без
студенческих долгов и мортгиджей желательно. Как где взять
такого? Искать, давать объявления в газеты, я не знаю, где взять
такого. Вам же надо – не мне.

Каждый ланч по распродажам как угорелая бегала, перекусить не
успевала. Возвращалась в офис с пакетами, взмокшая вся. Я для нее
пол-сэндвича всегда держал со «Спрайтом» про запас, чтобы не
так у Жанниванны в животе урчало. Мне из-за стенки кубика
все слышно было, как у нее урчит. От сэндвичей отказывалась.
За фигурой слежу, говорила. Ишь ты, за фигурой.

2.

Жила с каким-то грязным типом, кажется, из Вильнюса. Нет, чтоб пойти
как все на общих основаниях работать, так этот гений на
дому поэму сочинял о том, как древние евреи Америку задолго до
Колумба обнаружили, случайно сбившись с курса в поисках
торгового пути в Святую Землю. Ну не кретин? Супруга его бросила
пять лет назад, и правильно, по-моему, сделала, что
бросила, – он у нее уже вот где сидел с профнепригодностью своей
хронической. А Жанниванна жалостливой оказалась, ну и чтоб
мужик под боком находился ей тоже важно было. Короче, она к
нему в Форт-Ли с пожитками перебралась, чуть ли не сразу после
третьего свиданья. Так Жанниванна извелась в тоске по
счастью в самом основном.

3.

А этот Анатолий Пищеблок по выходным в «Трех сестрах» подрабатывал,
в кондитерском отделе. А по викендам гуляет же народ, не мне
вам объяснять – у одного бат-мыцва у ребенка, у другого
просто на душе хреново. Шашни с Аликом из обувного у нее,
короче, сами вытанцовываться стали. Ну, Алик никому старался
спуску не давать по мере сил, а тут такое, и само плывет в
татуированные руки: всегда одна, всегда стройна, всегда
подчеркнуто элегантна и крепка в бедрах, а балык на тарелку – и то
положить некому. А кроме того, выдам аликин секрет один: у
него на бывших ленинградок имелся своего рода фетиш
неполноценности. Она его за туфли полюбила, выходит, а он ее за
питерский прононс.

4.

Алик шнурками ее задаривал сначала, он с юмором был, одессит. Она же
«Маноло Блаником» все больше интересовалась. О чем и
намекала ему прозрачно и неоднократно. И вот случилось так, что
между Сциллой поэтического безденежья и Харибдой
пикников-шашлыков со жлобоватыми друзьями Алика, Жанниванна выбрала
последнее. Выходит, она отдушину искала в «Саксе» ну и по
молодости лет, опять же в сексе. Хотя у нас как говорят? Котлеты
отдельно, мухи отдельно, вот как у нас говорят, дорогая и
незабвенная Жанниванна!

5.

Она и мне однажды предоставила счастливую возможность перси ей
немного послюнявить после службы. Сладкие, большие, как кавуны,
не сойти мне с этого места!.. У меня антошка враз воспрянул
по такому торжественному случаю. Мой антошка-медалист. У него
похвальный лист. Мой антошка выпускник, скоро будет
спецьялист. Но мы с антошкой забегаем вперед. Тут ведь все по
порядку надо, как в старину, когда собеседник, когда слушатель,
когда читатель были во главе угла, но не критик, не зав. по
распределению грантов и престижных премий, и не эксперт по
легитимации текстов для повседневных нужд популяции. А то, что
этот Пищеблок, замочил ее из-за угла после питерского
балета на роликах, так он же псих был на всю лысину. И Ж.
Ивановна сама отлично знала, что он припадочный. И нищий. И
завистник. Поэтом можешь быть после работы. А бабки приноси домой
как все. Если не хочешь, чтоб твоя телка у каждого второго,
извините, производила, вы уже поняли что, на почве
материальной заинтересованности то есть. Я так понимаю.

6.

Вот что этот горе-Пищеблок втирал приемщице Буцефаловой Галине в
начале мая, когда они с ней партию зефира в шоколаде поджидали
у грузового лифта «Трех сестер»:

«Запретное-незапретное, Галочка, где грань эта, а ну-ка ответьте мне
быстренько? Одно от другого не так-то легко отодрать.
Помните, на этот счет у Осипа Эмильевича: попробуйте меня от века
отодрать? Забыли? Тогда возьмите любую книгу, любое кино. А
хоть для дошкольного возраста, мне без разницы. Гарри
Поттер. Та же порнуха. Те же, в большей или меньшей степени
актуализированные игры с вуаеризмом и скопофилией, и где, ну,
скажемте, сцена, где герой, ну я не знаю, идет по длинному,
сужающемуся коридору – это же не просто сцена, где герой идет
по длинному сужающемуся коридору, а вы уже поняли, что это и
куда он это идет, да?»

«Как вам не стыдно говорить такие вещи, Пищеблох? – краснела
Буцефалова. – Я же все-таки старше вас. И женщина».

Он ей здорово успел надоесть своими глупыми сентенциями, она прямо
не выдерживала от него.

7.

Жанниванна с Аликом, обливаясь потом, сосут друг друга. Это надо
видеть. Она его головку под язык кладет, как витамин С, чтоб он
там рассосался, но он там наоборот. А сама задом, козочка,
на лицо его поудобней усаживается, на рябое, точь-в-точь как
Некипелова на штрафную скамью в одноименном детективном
кино про хоккей со шведами. Он языком ее на вкус пробует
осторожно так. Ничего, вкусненько, ням-ням, вроде осетринки, но
без душка, а с белым хренцем для пущей пикантности. Его
дядя-мультипликатор мурлыкал ему в ранней молодости на ушко,
усадив на колени и щекоча затылок: «Маленький хуек, Алька, – в
пизде королек, заруби себе это». Алька и зарубил. У дяди
премии были престижные. Дача в Пущино. Туда бомонд съезжался
весь, чечеточники, Рыкунин на персональной «Волге», на пенсии
уже. Маленький одессит Алик смущался чрезвычайно, чуть не
плакал, подкоркой ощущая свою провинциальность и
незначительность – все-таки Госцирк, полуслепой Румянцев-Карандаш с
облезлой овчаркой, запах опилок и тройного одеколона. Дядя и
Сталина рисовал в свое время, и Микояна. И дорисовался. Дружеские
шаржи: друг детей, враг народа, свои люди – сочтемся, если
не в этой жизни, то через одну – всенепременно.

8.

На смертном одре переполох вышел: наследство, веснушчатая аспирантка
Шура, Саша Черный, полет шмеля, и эта осока, и эта весна, и
это наша смена? Не дожить.

9.

Жанночкаиванна и Алик Постный скорым шагом приближаются к зданию
театра, где сегодня дают «Красного Авеля» в постановке Б.
Кичмана, чья труппа «Шалом с брегов Невы» вновь – уже в который
раз – на гастролях в Нью-Йорке. Жанниванна облачена в
темно-синие пух-и-перья от «Bebe», Алик в строгом костюме от
«Армани» и контрастирующем свитере «Эмиграция как состояние души».
Народу перед входом – тьма, весь цвет русскоязычной общины
уже тут: показывая полудрагоценные коронки городу и миру,
озорно хохочет неугомонная Фаня Пчелка, хозяйка «Славянской
дыры». При ней ее новая пассия – ресторатор дядя Толя Хромой,
тот самый дядя Толя, чей зять с легкой руки Черномырдина
вывез из города Череповца большую часть города Череповца, за
исключением недвижимости и нищих череповецких старух, а чуть
поодаль – бывший гитарист новороссийского театра кукол, а
ныне брокер, или, как в шутку его величает супруга Неля,
владелица салона Little Nell’s Nails, – шмокер Вениамин (Бенджи)
Шпинозер. Шпинозер дымит ароматнейшей, размером с детородный
орган небольшой лошади, сигарой и демонстрирует желающим
новые дорогостоящие часы «Патек Филлип» с боем. О последнем его
жена даже не догадывается.

Но вот раздается последний звонок, и завзятые балетоманы, вежливо
работая локтями, устремляются в зал, где уже гаснет свет и
медленно поднимается тяжелый занавес... На сцене – картины
жизни нездешней. Евреи, сбившись с пути в поисках земли
обетованной, перебирают сухими пальцами священные книги. Если не мы,
то наши дети, рассуждают они в танце. А если не наши дети,
то уже их дети. А если не их дети, – то их дети, а если не
их, то их, или уже их, или их, или же их, или их дети, или
ихнии дети, или их, или их дети, или их. И так – до второго
антракта.