Литературная критика

«Графоманы лезут во власть!» – этот слух пронесся по литературному Питеру. Вроде как некто Владимир Хохлев захотел возглавить городскую писательскую организацию. И все ринулись искать шедевры новоявленного лидера. Полистал новую книжечку стихов Владимира Хохлева «Уставший поэт» и я.

В предисловии редактор книги Вячеслав Овсянников заметил, что
публикуемые ниже стихи – «уже явление», и заверил, что в книге
есть «строчки-жемчужины», которые «заслуживают достойной оценки
знатоков».

Читатель, заинтригованный столь лестными эпитетами в адрес
поэтического творчества, может самостоятельно оценить стихи В.
Хохлева, начав хотя бы со стихотворения «Бани», где с удивлением
узнает, что «жар поет в коленях», но при этом «в баньке тепло
уже΄». Не знаю, может, у какого-нибудь любителя парилки в
коленях (?) жар и «поет», но уж во всяком случае, не когда «в
баньке тепло». Поэтому «достойную оценку» названным перлам,
думается, может дать лишь обитатель какой-нибудь Сахары,
слыхом не слышавший про настоящую русскую баню.

Впрочем, мировосприятие В. Хохлева весьма оригинально выражается и в
других стихах, наверное, приходя к автору с очередным
вдохновением.

Лучом лизнула по окну
Луна...
Ко мне ночное вдохновенье пришло.

Кому-то может показаться, что лучи более сродни солнцу, а луна лишь
сияет, светит (например, как в романсе: «В лунном сиянье
снег серебрится»). Но только не Хохлеву. Луна, оказывается,
лижет. И обязательно лучами. Вот отсюда и «вдохновенье»,
понимаешь ли.

К свету, надо сказать, у В. Хохлева вообще отношение особенное,
складывающееся из оригинальных рифм вроде «поэт» и «свет»,
«витает» (это тоже о свете) и «отличает». Свет, оказывается
везде:

Отовсюду, из щелей
Светит свет вещей, предметов
Тот, который для поэтов.

Надеясь на лучшее, хотелось бы предположить, что речь идет, скажем,
о щелях закрытых ставень. Но, выясняется, что – нет. Свет,
по Хохлеву, лезет именно из темных мест. Во всяком случае, в
другом опусе

Свет комнаты свечу зажег.
                      Собрался
Из всех щелей, со всех углов.

Всё же, думается, со светом В. Хохлев чуть погорячился. Но,
выясняется, что у поэта не просто свет, а весь

Мир течет сквозь пальцы как вода...
И скрытый от рассудка навсегда.

Эти замечательные строки, пожалуй, могут хоть как-то объяснить
мировосприятие автора, хотя он и уверяет, мол «на меня весь мир
клюёт». Кстати, о поклёвках.

Дождь холодный тоже клюнул,
Снизу в тучу метко плюнул», –

уверяет Хохлев, судя по всему, нисколько не задумываясь, как
описанное может произойти «снизу». И подобных «строк-жемчужин» в
книге хоть отбавляй. Вот

Я выхожу на крыльцо...
Свежие брызги в лицо...
Размялся – солнце взошло.

Полет читательской фантазии живо подсказывает, чем именно занимался
поэт, «разминаясь» на крыльце под солнцем. А в голове
крутятся забытые детские стишки: «Вышел Вася на крыльцо почесать
своё (хм-м!) лицо». Впрочем, у В. Хохлева свои «жемчужины»:

У фонтана мальчик со свирелью
В точку неба собирает землю.

Ну, если небо – точка, то образность языка автора просто грандиозна.
Кажется, что у него весь мир перевернут, что, впрочем, сам
поэт и подтверждает.

Вниз крышами провисли
Тяжелые дома!
Текут по небу мысли
Из каждого ума.

Или:

Вижу снежные поля,
Сверху новая земля...
Дождик затекает в зонт.

До знакомства с творчеством Хохлева думалось, что земля все-таки под
снегом, а дождь может падать лишь на зонт. Ну, разве что,
исключая случай, когда этот зонт перевернут.

Или другой перл: «Под ромашками роса». Я бы только добавил: «Вот
такие чудеса»! И продолжил бы строками из нового сборника:

Я пойду спиной назад,
Забреду в увядший сад.

Действительно, любит автор погулять.

Я шел среди овса. Кудрявы
Росли стога из облаков.

За всю свою жизнь стогов на овсяных полях мне видать не приходилось.
Кудрявых стогов – тем более. Но, если следует понимать, что
кудрявые были именно облака в небе, то при чем здесь тогда
стога?

Чудеса Хохлев наблюдает и на Карловом мосту в Праге. Здесь, оказывается,

На Карловом мосту с утра
Ни гидов, ни гостей.
Суббота, ранняя пора
Отсутствие вестей.
Жара, июль...
Храм Вита в небесах плывет.
В звенящей тишине.

Боюсь, что любой турист, побывавший в Праге, знает, что в июльскую
«жару» по Карлову мосту пройти трудно именно из-за наплыва
туристов. Правда, рано утром жары там не бывает. По той же
причине Собор Святого Вита, находящийся не у Карлового моста, а
в старом городе на горе, не может плыть «в звенящей
тишине».

И в Петербурге Хохлев делает удивительные открытия:

Стоит могучий город,
Уверен, величав,
Три сотни лет... Но молод –
Волною бьет в причал.

Да, бьет именно город, а не Нева. Бьет именно в причал. Вроде как в
набат. Потому что величав. И потому что «святые люди бродят
под дланью вековой».

Еще замечательный пассаж: поэту слышен «петуха призывный плач». За
то комариный рой у автора вьется «под истошный вой». Понимаю,
когда у М. Лермонтова «залпы тысячи орудий слились в
протяжный вой». Но чтобы комары пищали (звенели, гундели) подобным
образом – понять трудно. Во всяком случае, человеку,
владеющему русским языком.

У Хохлева чудо, а не язык! Исключительно образный. Вот и получается, что

На Руси невероятный воздух
Наполняет легкие небесным
Плавно истекающим огнем.

Тут, конечно, можно вспомнить либо о божественной карающей деснице,
либо о происках американских империалистов, поливающих
джунгли напалмом. Или – усомниться в поэтических строках.
Впрочем, как не верить Хохлеву, уверяющему: «Я не вру – настрой не
тот»? Верю. Верю и тому, что он – истинный поэт:

Мать моя – Ахматова
Пушкина – отца
Свято полюбила... Так,
Как земля Христа.

Вообще в хохлевском творчестве немалое место занимают аллюзии на
произведения наших классиков. Впрочем, куда там Пушкину до
поэтических высот Хохлева!

Я вас любил, а вы меня не очень.
Я вас хранил от непогод и бед.
Я мог за вас погибнуть... Впрочем,
Вкусить других мне суждено побед.

Говорят, в порядке эксперимента упомянутое стихотворение А. Пушкина
«Я вас любил» несколько раз переводили с русского на
английский и – снова на русский. В итоге получилось: «Вот и ты, вот
и я, я вся твоя, ой-ля-ля»!». Честно говоря, любовная
лирика автора сборника напоминает такой перевод. А меж тем,
оказывается, Хохлев умудрился читать свои стихи даже в
Великобритании в течение трех часов к ряду. При этом восторженная
публика, по собственному признанию поэта, требовала: «Читайте
дальше»!

Что ж, почитаем и мы:

Я принесу тебя домой,
Мой дом не твой – а твой не мой…
Я так и не пойму – кто ты.

Нет, в очередном шедевре поэт все-таки понял это. Или, по крайней
мере почувствовал:

«Ты пришла теплая, 
лохматая после сна...
Обошла молча...
Постояла и ушла...
Вошла и вышла...».

Ну, хорошо, дама оценила поэта по достоинству, судя по всему, даже
не прикоснувшись к нему и не подходя близко. Но каким же
шестым чувством надо обладать, дабы понять, что сударыня была не
только лохматая, но еще и «теплая»? Какой полет фантазии!

Но более удивительны дальнейшие описания женщин. Вот, скажем:

Ваш нежный взгляд, огромные ресницы,
И тень от них на розовых щеках.

Это какой же длины должны быть ресницы – как локоны на голове, не
слишком ли разыгралось воображение? В другом случае кажется,
что люди для Хохлева сродни каким-то инопланетянам. Он пишет:

Я на скамейке под сосной
Лежу, смотрю наверх,
А на суку, что надо мной,
Как будто человек.
Уперся выстрелом в меня –
Стеклянным черным взглядом, 
Двумя вселенными маня.

Ни за что не догадаетесь: речь идет о белке. Это ее взгляд-выстрел,
уверен Хохлев похож на человеческий. Это у маленького
грызуна манят глаза – две вселенные. И столь замечательные
наблюдения удалось сделать, лежа на скамейке под сосной. Хороша
белочка!

А поэт, тем временем, задает очередную загадку, уверяя, что «на
гумус давим, как шляпки грибов». Хотя, может, тут корректоры
виноваты, влепив «на» в другое место? Загадка. Хотя она может
решиться просто, если обратиться к иным поэтическим находкам
Хохлева: «Я оделся в брюки клеш». Или: «И готов распрямиться
в прыжок». Выходит, что у поэта просто не лады с русским
языком. Или, во всяком случае, с восприятием окружающей
действительности. Иначе как прикажете понимать:

Холодный халат, его обнимая,
Скрыл под собою холодный висок.

Тут неясно кто кого скрыл: висок – одежду или наоборот. Если висок –
ну и умище должно быть в подобной голове! А если халат – то
как же в него так удалось облачиться?! Впрочем, ничего
удивительного, если довольно стройный Есенин у Хохлева «тут он
собою проем заполнил». Речь, судя по всему, идет об окне
«Англетера», «заполнить» которое могут разве что Робин Бобин
Беримбек или Гаргантюа.

Но вернемся к мозгам. Как ни странно, в творчестве Хохлева и им уделяется место:

Грецкий орех мозговит,
Тоже извилист, накручен.
Чей ум более плодовит?
Мой? Или орехов кучи?

Вообще-то известно, что в подобных случаях количество не может
перейти в качество. Но Хохлев должен же убедить читателя в своем
превосходстве: «Незрелый орех безмозглый. И ничего
он не может создать». Орех не может, а поэт – легко.

Я ничего не могу понять
В том, что я пишу…

Боюсь, неискушенный читатель, насладившись «Уставшим поэтом», тоже
мало что сможет понять. Увы...