Создан для блаженства (под редакцией Льва Пирогова)

Опубликовано в «Литературной газете» с предуведомлением:

В мистической традиции человек наделяется двумя центрами сознания
– один (лунный) в мозгу, другой (солнечный) в сердце.
Деятельность мозга производит рассудочные выводы и заключения.
Деятельность сердца обращена к непознаваемым и невнятным для
рассудка тайнам прямого созерцания. Один из персонажей
“Божественной комедии” Данте – менестрель и куртуазный рыцарь
Бертран де Борн – изображен именно так: он несет перед собой
свою отрубленную голову, освещая ей путь. Классическая и даже
постклассическая философия исчерпала свои возможности: все
разумное, доброе и вечное человек уже написал, придумал,
высказал. У нас остался лишь непочатый запас невразумительного
парадоксального рева сердечных глубин, которые так долго
молчали. Едва ли можно назвать это “разумным”, “добрым” или
“вечным” так же, как законы механики. Вся ценность сердечного
возгласа в том, что его могло бы и не быть, и послание его
нечленораздельно. Рубрика “АЦЕФАЛ” известного российского
философа Александра Дугина будет посвящена именно этой форме
пострациональных коммуникаций.

Человек и мир. Кажется, что такая постановка вопроса уместна во все
времена. Однако все гораздо сложнее. Человек – это не
утверждение, это вопросительный знак. Человек? Да разве? А человек
ли по существу? На самом деле? Вы так в этом уверены?

В разные времена под “человеком” понимали весьма различные вещи. То
ли ступень восхождения животного, то ли порог нисхождения
ангела… Человек – это звучит странно… Человек…

Мир. Некогда с этим тоже было все понятно. Хотя опять же как
сказать, как сказать… Даже слово “мир” – немецкое “Welt”,
французское “monde”, арабское “dunya” и т.д. – в разных языках
отсылает нас к разным вещам. Но всегда тем не менее имеется в виду
нечто цельное, всеобщее, всеохватывающее…

Современный французский философ Марсель Конш писал, что сегодня “мир
более не мир, но экстравагантный ансамбль”. Значит, и эта
очевидность размыта… Явно мы имеем дело не с целостностью, но
с мозаикой осколков, из которых сложить законченную картину
никак не получается – все время чего-то не хватает или
что-то явно лишнее…

Вечная тема – “человек и мир” – теперь формулируется иначе –
“Человек? и мир?”, где схлестываются две неопределенности…
Внутренняя неопределенность и внешняя…

Совсем недавно труд наделения человека и мира четкой идентичностью
брали на себя идеологии – человек коммунизма был чем-то
вполне конкретным, описанным, учрежденным. Равно как и мир
истмата и диамата был досконально изучен и сертифицирован –
свобода выбора размещалась в четко очерченных рамках. Другие
идеологии – религиозные, национальные, демократические – давали
иные модели, с иными пропорциями и структурами, но везде и
всюду “человек” и “мир” были довольно подробно и тщательно
осмыслены, определены.

Но это время ушло – когда западнический либерализм окончательно
победил советский лагерь, в борьбе идеологий была поставлена
точка. Вначале казалось, что либерально-демократическое учение
о человеке и мире теперь стало универсальным и
общеобязательным в планетарном масштабе. Но произошло нечто иное.
Оставшись без глобального противника, соперника и оппонента,
западный мир немедленно захлебнулся в своей собственной
неопределенности. В последние десятилетия “холодной войны” стройность
буржуазной системе придавала только геополитическая
необходимость идеологического противостояния с марксистским СССР и
его сателлитами. Философски Запад не был готов к победе, он
ожидал затяжной идейной дуэли, и стремительное исчезновение
врага застало его врасплох. Оставшись в одиночестве, западный
человек смутился, растерялся, захлебнулся валом
мыслительных галлюцинаций, где прошлое и настоящее, случайное и
первостепенное, фундаментальное и поверхностное, мужское и женское,
серьезное и насмешливое безотзывно перемешаны.

Запад навязывает сегодня не свою систему, но свою бессистемность, не
свою очевидность, но свое сомнение, не свое утверждение, но
свой глубокий внутренний кризис.

Когда мы включаемся в глобальную сеть, мы не получаем новой
идентичности и не вступаем в контакт с новым миром. Мы просто сдаем
безвозвратно в камеру хранения с забытым шифром остатки
того, что делало нас теми, кем мы были раньше, и той реальности,
в которой мы раньше пребывали. Действие сбрасывания старых
определенностей (и определений) вполне конкретно: это
паспорт в “новые времена”, кредитная карточка соучастия в
глобализме; это общеобязательное требование, и все отвергающие эту
“инициацию в глобализм” автоматически попадают в черные
списки – отныне они агенты “оси зла”; ведь они не вняли “новейшей
вести” – мир и человек умерли (вслед за Богом).

Но взамен – ничего. Не то чтобы совсем ничего. Мелькание кадров,
цветных рыбок, полуодетых фигур, пенная роскошь шампуней и
мягкая слюна океана… Вас рассосали в непрерывных снах
постреальности, и ваше дело отныне – лишь щелкать кнопками пульта…

Все цельные слова и фразы распались на множество блестящих осколков
– нам интересны лишь междометия и оговорки, остроумное
мычание и удачные дразнилки. Мир, где пародирование пародиста
доставляет массовое наслаждение, не имеет права называться
миром. Это – что-то из другой системы вещей.

Когда мы распознаем в себе нарастающее слепое несогласие с таким
положением дел, автоматически мы бросаемся к прошлому – к тому
времени, когда мир и человек были фиксированными и вполне
определенными реальностями. И тут нас фасцинирует и
вдохновляет все: церковность, монархия, советизм, национализм, даже
демократия в ее скромно-реалистическом, начальном
(индустриальном) варианте – где еще есть решение и выбор, труд и
заработок, риски и законы формирования стоимости. Однако это не
выход, так как если нечто – даже очень хорошее – исчезло,
значит, в этом был какой-то высший смысл…

Если мы сможем встать и распрямиться в потоке ласкового, аппетитного
и быстрого ничто, хлещущего на нас со всех сторон, мы
поймем: что-то огромное и великое, надежно скрытое в самых
отдаленных норах бытия посылает нам – именно нам – Новые Лучи.
Если человека и мира больше нет, выходит, они не так уж и
значимы в последнем счете, выходит, можно и без них. Выходит…

Я выдвигаю новую программу жизни: смотреть на то, что вокруг нас, не
щуря глаз, не оборачиваясь назад. Обреченность, от которой
человек пытался укрыться, настигла нас в последний момент
истории. Хорошо же, мы поняли урок.

Что-то страшное открывается в наших телах, распускаясь, как цветок,
что-то черное… И из последних горизонтов мрака тянутся
навстречу красному сердцу дрожащие лепестки внешнего сознания:
подозрения, догадки, молнии безусловного…

В бессердечном, замаскированном космосе мы должны строить новые
плотины жизни, доставая искры присутствия из-под последних
скорлуп взятого в кредит прозрения…

Новая программа философии состоит в том, чтобы упорно идти вперед,
когда пути вперед нет и не может быть.