Лаборатория слова

 

 

 

                                                               

 

 

 

 

Старый литературный мир субкультурного традиционализма, стоящий на «зонах непрозрачного смысла»¹ и его «приращении»², показал, что непрозрачность с её стабильным приростом не менее конвертируема, чем ясность традиции доминирующей. Однако оказалось, что та или иная идеология инфицирует не только очевидное, но и подразумеваемое (поэтическое), а это дискредитировало само понятие поэзии, которая, пусть и в идеале, но всё-таки должна быть если и не свободной, то хотя бы без поводка. В механизме поэзии (читай: истинной жизни) была обнаружена поломка в виде её, поэзии, наличия: если поэзия маркирована, то обязательно идеологически, а значит — отменена.

 

В стихотворении «Тело возвращается» Мария Степанова с гроссмейстерской скоростью загоняет внимание читателя в положение спорадических цугцвангов, где да-нет-метания образуют антиидеологические разрывы, из которых поэтические локусы едва предстают во всём своём суверенном отсутствии, но каждый следующий ход строкой закрывает подразумеваемую поэтическую брешь. Таким образом, мы обнаруживаем/ощущаем в тексте не скрытые поэтические смыслы и даже не их идеологизированные миражи, а скрытые поэтические пустоты, то есть само несуществующее тело свободной Поэзии, которая, как и Бог, требует для себя апофатической легитимации. Кажется, что текстопорождение здесь производится с опорой на «цепь отрицаний»³ Михаила Эпштейна, который применил её к «Ultima Thule» Набокова: ”Чтобы сладкий горошек мог быть тем, что он есть, т. е. сладким горошком, во вселенной должно быть и всё то, что НЕ есть сладкий горошек, т. е. несладкое и негороховое во всём разнообразии своих множащихся «не», отталкиваний, отрицаний, инополаганий. Вселенная есть не что иное, как эта совокупность негаций”.

 

Читаем отрывок из заявленного стихотворения, где интенционное совпадение просматривается даже на уровне слова «горошек»:

 

 

Читаем этот же отрывок в обратном порядке и видим, как существование витальной цепи определяется/легитимируется её противоположными, отрицающими друг друга звеньями по восходящей: белый горошек — чёрное платье — рабочий комбинезон — синяя ткань — лопатки — ключицы — рёбра — (можно длить дальше) — Ева — Адам — Бог…

 

Однако Степанова использует здесь негации для того, чтобы разрывать смысловые звенья и на мгновение открывать никем не тронутый и самодостаточный вакуум поэзии, то есть буквально поэтическое поле пробела, который не только без смысла, но и без бессмыслицы:

 

 

При этом раскладе внимание сосредотачивается не на левом и не на правом, а на центре и его глубине, где своего рода поэтические дхармы то появляются, то исчезают. Бесконечно надежно делимая на двое. Починка жизни, таким образом, происходит за счёт поломки традиционного (безжизненного) понимания поэзии как чего-то антропологически маркируемого или подразумеваемого. Поэзия же, на самом деле, представляет собой либо чистое ничего, либо нечто, никак не идентифицируемое голым зяблым антропосом, что равносильно отсутствию.

 

Примерно об этом говорит пианист Артур Шнабель: «Ноты, которые я беру, не лучше, чем у многих других пианистов. Паузы между нотами — вот где таится искусство!». А также литературовед Майкл Молнар в приложении к поэзии Драгомощенко: «Промежуток во времени между чтением и пониманием оказывается именно тем, о чём эти стихотворения, ибо это и есть промежуток между языком и восприятием»⁴.

 

Разница, однако, в том, что Шнабель и Молнар говорят о пробелах, которые всё-таки заполнены некой смысловой аурой, исходящей от заданных комбинаций букв и нот. Степанова же, на мой взгляд, в тексте «Тело возвращается» предлагает помыслить поэзию как ноль в никогде, как прямое поэтическое молчание, прийти к которому, тем не менее, возможно лишь посредством текстуального инструментария.

 

Сразу вопрос — чем отличается данный подход от «нулевых», «пустотных», «вакуумных», «лакунных», etc. текстов русского исторического авангарда?

 

Скажем так — субъектом запроса, уникальным степановским субъектом высказывания или, тоньше, текстуального оформления итоговой поэтической пустоты, которая в той или иной степени субъектна и субъектна неповторимо, когда искомое зияние поэзии открывается нам благодаря конкретной оптике поэтки.          

 

В одном из блоков представленного стихотворения Степанова выявляет непреодолимую границу между никогда не доступной поэзией и антропологическими домыслами (Ни тебе умереть как следует Ни воскреснуть). Вот, как это происходит:

 

1. Киль негационной пары: Вечную мерзлоту обдаёт весна

2. Сравнительное подтверждение: Как струя горячей мочи плавит лёд

________________________________________________

 

4. Алфавит как коммуникативное средство-медиум: Подо льдом будоражит буквы, жёлтые и зелёные

5. Тупик, замес, гибрид: И вот, когда слепошарые ветки водят по свету

6. Отскок в социальное: Поэзия, говорившая по-датски, лежащая под землёй, женская

 

Таким образом, обозначается непреодолимая демаркационная линия между первой тройкой пунктов и второй тройкой пунктов. Пока новый и старый мир

Смотрят в зеркало друг на друга. Первая тройка производит поэтическое (вакуумное), вторая — антропологическое (домысловое).

 

В этом же стихотворении подспудно ощущается и алфавитно-репрессивная теснота, в которой авторское сознание томится с незапамятных времён:

 

 

Степанова нумерует каждый блок стихотворения буквой согласно алфавитной поочерёдности, но в обратном порядке, как бы ставя весь этот азбучный механизм с ног на голову и подчёркивая, что даже такой радикальный жест не освобождает нас ни от строевой маршировки взгляда по любому тексту слева-направо-сверху-вниз, ни от исчерпанности алфавитного потенциала в его замкнутой системе комбинаторной энтропии, ни от нечёткости и нестабильности воображения как алфавитного бенефициара, ни от времязатратности средства коммуникации под названием буквы. Каких только трансформаций^5,6,7 не претерпели алфавитные тексты за всю их историю, но так и не смогли высвободить человеческое сознание из своих же оков. И если техника способна вырвать нас из репрессивной системы букв при помощи той же гиперссылки, а социалка в любой момент может вывести нас на улицы, то лингвистика всё больше и глубже запутывает нас в азбучной ризоме. Степанова же, думается, предлагает использовать алфавит не по назначению, то есть не как источник смыслов, а как средство, «фотографирующее» чистые поэтические пустоты: По стенкам пустого места. На условном снимке, таким образом, будет отсутствовать какое бы то ни было изображение, но это отсутствие станет более-менее зрительно ощутимым и схваченным как поэтическое.

 

Также приём негационной цепи применён Степановой и в тексте «Нестихи»:

 

 

И здесь поэтка составляет стихи из обмылков, которые и есть то, что скоро растает, высохнет, исчезнет…

 

При этом подчёркивается, что к процессу возможно подключение и интерпретационного механизма Другого:

 

 

А также — негативной закольцованности (самоотрицания/самоутверждения), как в тексте «Четыре ты»:

 

 

И двойного отрицания как увеличения уже отсутствующего:

 

 

Ещё одно основополагающее стихотворение книги Степановой — «Девочки без одежды». Этот текст о том, что насилие всегда повально, а вина всегда локальна. Данное произведение перекликается с «Помехой» Хармса, где насилие так же ветвисто и всеобъемлюще на бытовом, общественном, политическом, природном, концептуальном и языковом уровнях, — без возможности вырваться ни телесно, ни мысленно. Показательно, как почти идентичны алфавитно-текстуальная и календарная системы: слева-направо-сверху-вниз и зима-весна-лето-осень. Стихотворением «Девочки без одежды» Степанова манифестирует необходимость инициирования революционно-рефлексивных сбоев в каких бы то ни было репрессивных системах, в которых объективация⁸ является их программным кодом:

 

 

Показательно, что в этой книге меняется отношение автора и к смерти. Если раньше она была, скажем так, более-менее перспективной, как в стихотворении «Гостья»:

 

 

То сейчас смерть представляется неудобной, избыточной и архаической даже в виде органов поэзии, чьё несуществующее тело в них просто не нуждается:

 

 

 

_____________________________________

 

¹ Кузьмин Д. В. После концептуализма. Арион №1, 2002.

 

² Костюков Л. В. Провинциализм как внутричерепное явление. Арион №4, 2009.

 

³ Эпштейн М. Н. Двойное небытие и мужество быть. К философии неустойчивого вакуума. Вопросы философии №4, 2013.

 

⁴ Молнар. М. Странности описания. Поэзия Аркадия Драгомощенко. Митин журнал, 1988.

 

⁵ Заруцкий П. Мышиный хвост, Вавилонская башня букв и стихи без слов. Нож, 2020.

 

⁶ Авалиани Д. Е. Листовертни. Вавилон (сайт).

 

⁷ Соколов И. ORT. Грёза, 2019.

 

⁸ Оборин Л. В. Автор умер, автор пророс. Горький, 2020.