Поэзия

* * *

Первый вздох, первый шаг,
Нежных почек первый знак,
Пробужденье белых рек…
Лист желтеет, выпал снег.

А потом не замечаем,
Оставляем за плечами
Покорённые ветра,
Кромку девичьего рта,
Поколений череду,
Розу алую в саду…

Не глазам считать доверим
Дней рассыпанный горох:
И находки и потери, –
Есть на то последний вздох.

А пока живём и дышим:
Воздух лёгкими колышем.

* * *

Погляжу на себя немного,
Две минуты на отдых часам.
Может, предок мой плыл в пироге,
Дав разлёты моим бровям.

Может, лук изгибал неспешно –
Есть прищур и в моих глазах,
Как соломку ломал орешник –
Сила есть и в моих руках.

Может, был он торговцем в Пальмире
И была его кожа смугла.
Света много в моей квартире
И зимою хватает тепла;

Но я там, за стеклянным порогом,
Не прижатый к домашним углам,
Прохожу по забытым дорогам
И глазею по сторонам.

* * *

Чем отличаются вещи от хлама?
Я думаю, что вещи – хоть иногда, – но всё же пускают в дело, употребляют, используют, а хлам почему-то прячут на антресоль. Хоронят! Потом какой-нибудь «кладоискатель», новый хозяин квартиры, вроде меня, начнёт разбираться.
Вот ржавая электроплитка с одним диском (второй исчез, вместо него дыра) – на помойку!
Рулон заскорузлых обоев – выбросить!
Женские сапоги со стёсанными каблуками и сломанными молниями, сумки с оторванными ручками, – на помойку, хлам, на помойку!
Коробки, коробки, вон ещё одна, из-под обуви, перетянутая бечёвкой (под верёвочным перекрестием листок в клеточку и на нём надпись: «память»). Кто начеркал коричневым грифелем аккуратные буковки и когда? В коробке свёрток: какие-то вязаные лохмотья из красной шерсти, всё изъедено молью. Чья память? Кому память?

Захаживаю в конторки по ремонту одежды.
 – Реставрируете?
 – Нет.
 – Реставрируете?
Старуха в чёрном штапельном халате взглянула безучастно (глаза за стеклянными линзами, точно далёкие мёртвые планеты), сняла очки и, сунув к глазам свёрток, стала разворачивать, осматривать, шевелить губами, будто втягивая время…
 – Очень большие потери, – пробормотала, – зайдите через неделю.

Не зашёл, не сумел, явился спустя месяц – наткнулся глазами на вывеску: «Нотариальная контора». Ателье переехало, а куда – никто не знает.
Вернулся домой злой, усталый, плюхнулся на кровать и тут же заснул. Во сне вспомнил про старые лыжи на балконе и подумал, что уж очень давно не катался.
И черканул деревянными лезвиями по первому снегу, скользнул вдоль берёз; а когда потянул след по полю, вдруг оглянулся на прошлое, на бесконечный набег дней, вышел памятью из грустного сражения за умирающую мать, которое вёл ещё недавно, и, словно очнувшись, вспомнил детство: лето, деревню, луг, светлый вечер, знакомство с деревенскими мальчишками…
Уже давно пора спать, но нас не окликают, и мы сидим на траве, устроившись в кружок (наверное, хвастаемся друг перед другом или рассказываем страшные истории), а в белых прозрачных сумерках выписывают загогулины майские жуки.

* * *

Слово сложено из букв,
Буквы сложены из линий.
Из далёкой точки зимней –
Расхожденье рельсов, звук,
Доброй россыпью бегущий,
Просквозил и был таков;
И состав из бойких слов
Из далёкой снежной гущи
Снова далью поглощён.
Замыкающий вагон
В очертаниях неточен:
Исчезая, ставит точку,
Не притягивая глаз, –
Завершается рассказ.
Шелестит страница сухо,
И слова щекочут ухо.

* * *

Хандрой страдает день (и немощью светило),
Но штору у окна завесить не забыл он:
У телека сидит особа юных лет.
А юности к чему поры унылой свет?

Ей в радость посчитать на пальцах свои годы,
А мне на них глядеть. И вот моя забота:
Я к ним подсяду в ряд и с ними похитрю, –
И явится апрель на смену январю.