Комментарий | 0

О красоте и любовании ею (1)

 
 
 
 
Ренессанс
 
 
Старые  мастера
 
      Старые мастера. Праздничный звон подков,
Пышная чехарда золота и железа.
      Робкий просвет весны в строчках патериков:
Не уступи греху, истовая аскеза!
      Старец, что задремал в мирной тени олив,
Властный оскал руин римского монумента;
      Лодочка и скала, вплавленная в залив -
Сладкие миражи горького кватроченто.
      В щедрых садах дриад вновь виноград поспел,
Чашей в своей руке сменит перо вития.
      Тяжесть туник и риз, и бестелесность тел -
Разве не твой завет, строгая Византия?
      В окнах палаццо свет перед зарей погас,
Девичий сон хранит ласковый хлад постели,
      Но у холстов уже ловят рассветный час
Славные мастера Джотто и Боттичелли.
      Праотец Авраам, славой встречая дождь,
Овцы своя пасет под балдахином лета;
      Урию смерь зовет, и иудейский вождь
Прямо в ассириян целит из арбалета.
      Дряхлый Иероним посохом отстранит
Бесам наперекор сладкие искушенья,
      И у резных хребтов пасмурных пирамид
Сына Марии ждет славный удел спасенья.
      Ждут его синедрион, крест и Пилатов суд -
И в Гефсиманский сад с учениками вровень
      Старые мастера следом за Ним придут
И принесут тебе тела Его и крови,
      И отстранят свечой сумерки красоты,
И подадут холсты, словно подносы в храме,
      Чтобы вкусил и ты, чтобы испил и ты
Света, что был и есть в мире и над мирами. 
 
 
 
 
Китай
 
 
Послания  об  утренней  свежести
 
           2
 
          Розовый лотос ласкает пруд
           Дланью округлого блика.
           В ножнах зазубренный ржавый меч
           Царапается, как мышь.
           Но тщетно: все воины в старом саду,
           От мала и до велика,
           Любуются лепетом мэйхуа,
           Вдыхая рассветную тишь.
           Хозяин карпов сварил для гостей,
           Подать приказал вина,
           Дыню принес, и выломал сам
           Меда янтарный сот,
           Но из шестнадцати чаш на столе
           Не тронута ни одна:
           Завтра под струны первых лучей
           Невеста-мэй отцветет.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Бальтазар Ван  Дер  Аст
 
           “Натюрморт  с  обезьянкой”
 
 
 
 
 
           О чём вы задумались, мин гер Ван дер Аст,
                 Текучую изморозь на груши роняя?
           Ведь вечность ворчливая недорого даст
                 За перстень с тюльпанами у самого края
 
           Старинного столика, за влажный оскал
                 Ощеренных раковин и вялой гвоздики,
           Куда ручеек времен и взор ваш втекал,
                 Лаская и яблоки, и лунные блики.
 
           Я знаю: под шарканье бесшумных кистей,
                 Зрачки облекающих текучим туманом,
           На пир метафизики вы ждете гостей
                 В пророческих рубищах и в бархате чванном.
 
           Витражной реальности цветной переплет
                 Сияя, покорствует неведомой мере -
           И сонная бабочка вплетает полет
                 В лозу виноградную на блеклой шпалере.
 
           И яви струящейся тенистая лесть
                 К причудам ласкается и прячется в чудо -
           И нам остается лишь устало присесть
                 Ручной обезьянкою на краешек блюда
          
           И, тихо задумавшись – почти наяву,
                 Припомнить рассеянно катулловы строфы,
           Любуясь, как бабочка стряхнет на айву
                 Пыльцу – невесомую, как камни с Голгофы.
 
 
 
 
         Буше
 
        “Портрет  маркизы  Де  Помпадур”
 
 
           Мсье Ватто, как избитое клише,
           Тиражирует прелести Версаля,
           Но – как явью любуется Буше
           Сквозь альковно-рокайлевые дали!
           Он кистей целомудренный разброс
           Подберет и потупит очи долу,
           Рассыпая гирлянды томных роз
           По змеисто-зеленому подолу
           Несравненной маркизы Помпадур,
           Недоступной укорам суесловья,
           Пред которой Людовик и Амур
           Церемонно молчат у изголовья,
           Не решаясь отдернуть гордый шлейф,
           Словно занавес праздничного действа,
           За которым вершится сладкий блеф
           Европейской аскезы и злодейства,
           Где клубятся картечные дожди,
           Фонтанируют кодексы и ноты,
           И со шпагою и свинцом в груди
           Ришелье проклинают гугеноты...
           А маркизе к лицу галантный слог
           И событий кровавые накрапы,
           И подол раздвигает башмачок,
           Исцелованный пуще туфель папы,
           Ибо время пришло вершить парад
           И, с Вольтером раскланиваясь тонко,
           Пить горячий, как слава, шоколад
           И бранить короля и арапчонка.
 
 
 
 
Китай  
 
   
 Соевый  соус
 
             Алексею  Костикову
                   
      В соевом соусе плавает знанье Китая
О вкусе тянь-шаньских снегов или энергии ци -
      И знаков косматая стая,
      На свиток присевшая с края,
Взлетает, как только монахов буддийские бубенцы
 
      Начинают бряцать слишком близко от смысла миро-
порядка, учителем разлинованного, как тетрадь,
      И луна, словно ломтик сыра,
      Отрезанный ради пира
Мудрецов – не решается, к какой из школ ей пристать,
 
      И дает сразу всем по кратеру и пригорку
В Море Ясности, чтущем следы золотых зайчат,
      Распахнувшем небесную створку
      И бессмертия чаньскую корку
Не спеша пережевывающем под сень белых палат
 
      Или нефритовой башни, церемонно надевшей шляпу
Крыши на стены первых триграмм для детей,
      Ибо желтый журавль поднимает лапу,
      Не мешая дождливому накрапу 
Беседовать с явью тушью или мазками кистей,
 
      Пока люохани, слегка подвигаясь к нирване,
Пьют вино подогретое, созерцая, как длится ничья
      Тьмы и света в нераздельном Инь-Яне,
      И любуются тенью лани –
И в свежий соевый соус макают хлеб бытия.
 
 
 
 
  Псалтырь
 
 
    
 
 
 
 
Давидовы псалмы... Какой роскошный,
Почти онтологический, припой
Для сварки свитков Ветхого завета
И фолиантов Нового! Вот – Ветхий,
Измучен ожиданьем исполненья
Пророчеств о Мессии на земле,
Уже не видит и не смеет видеть
Воплотшегося Господа – и только
Ему хвалу и славу воспевает.
А Новый, въяве созерцая Сына,
Любуется, немея от восторга,
Лучами Его Славы – и пока что
Произнести не в силах ничего
И принести благую жертву Слова
На жертвенник спасенья. Лишь Псалтырь
Горит, как стопятидесятисвещник,
И с двух сторон прихода Иисуса
Пророчествует всласть о Боге-Слове
И славит воплощение Его
На отстояньи трех квадратных шинов,
Связуя своим звоном два Завета
И ни один не попаляя пеплом,
Что пламенно дышал на Моисея
Из недр Неопалимой Купины
И в день Пятидесятницы сошёл
На братский сонм апостолов. Псалтырь –
Грядущей “Филокалии” подруга
И строго бифокальное окно,
В которое, как свыше суждено,
Два истинных Завета друг на друга
Взирают неслиянно-нераздельно
И видят Славу, Свет – и Иисуса.
 
 
 
Япония
 
 
Хризантемы
 
Две жёлтых хризантемы,
           Врата и чёрный ход,
Фрагмент японской темы
           И главный эпизод.
Чиста их экзегеза
           И мистика проста.
Соперница железа,
           Живая красота –
Не в Word’e и не в DOS’e
           Рисованный объект,
Что скрещивает оси
           Имён, учений, сект,
Творимый или несо-
           творённый Божий вздох,
Мистерия и месса
           Двенадцати эпох.
Как сладостно им спится!
           Но у колен весны
Не спрашивай ресницы
           Имперской желтизны,
Куда бежит котёнок
           Рассеянных минут,
Куда века спросонок
           Текут, текут, текут...
 
 
 
 
Византия
 
 
Геронт
 
Доколь Фаворский свет не облистает
Высокоумно-книжные умы,
Седой геронт в укор себе листает
Гомилии святаго Паламы.
Глухой прилив афонску лижет сушу,
Кальмарами питая простецов,
Что целый век возделывают душу,
Соблазны заперевши на засов
Смиренносозерцания. Соломе
Легко огонь вздымать до облаков,
Так ничего и не заметив, кроме
Скелетов своих собственных грехов.
Смиренные, брады к земле уставя,
Любуются полоской янтаря
За морем – и всерьез творят уставы
Священнодейственного букваря.
И сколько ни витийствуй про феозис
И богословских логий ни пиши –
Все втуне: самый сокровенный гнозис
 
Открыт лишь детской простоте души.
Две медных лепты – вот ея валюта,
Что паче златников и стад скотов.
На что ей диспуты про Абсолюта,
Когда внутри нее жив Свет Христов,
Что избранная избранным вещает
Без тщетных блесток дольней мишуры,
И увещает вся, и просвещает
Лучом, сопрягшим горние миры.
 
 
 
 
Регулярный парк
 
 
 
 
      Мнение веток о свободе врастанья в сад
Не совпадает с ораторскими щелчками ножниц. Цитата
      О том, что каждый стебель славить Создателя рад,
Не убеждает версальских гонителей целибата
      Сиреней и барбарисов. Синкопы пейзажной струи
С пантеистичестим бредом в геометрическом споре
      Обречены быть эскортом солярной походки Луи,
Когда он изволит отправиться в гости к Флоре –
      Конечно, не к той, что розу и рифмованный бред Камен
Ришелье подарила, а теперь – поклонница Фронды,
      А к той, с которой коротко знакомы Буше и Пуссен,
Любующиеся, как ветер расчёсывает ей блонды,
      И примирившие Дионисов творческий дар
С Евклидовым педантизмом линеек и астролябий,
      Помогая шиповнику забраться в прозрачный шар,
А жасмину – избавиться от тени безжалостно-жабьей
      И стать пирамидой, где, разумеется, нет
Мумий Аменхотепа и Джосера. Но поэты
      Населят её гномами крестовопоходных лет
И состригут с неё искренние сонеты,
      Где теза втекает в фабулу, где Дантов канон смягчён
Кюлотами Буало и париками Ронсара,
      А каждый клочок пространства – храм или павильон
Для государственных актов, и потому – не пара
      Сосенкам и дворцам на стенках китайских ваз,
Пред коими, возмущён профанированьем науки,
      Королевский садовник снисходительно щурит глаз
И – растерянно опускает руки.
 
 
 
 
Персия
 
 
                                                          Старинная обложка газелей Хафиза. Иран.
 
 
 
Красота
 
...а всё-таки хафизовские розы
Не жалуют японские кашпо
И гомеопатические дозы
В служенье красоте. Прогулка по
Исламскому изыску Гюлистана
Не совпадает с мнением тядо
Об оптимальном развороте стана
Пред чашечкою чая. От и до
Знакомые бутоны – лишь набросок
К благому буйству сада и холста.
Но у природы не бывает сносок
И частных мнений в скобках. Красота
Не жаждет ни совета, ни запрета
И, самоумалений не боясь,
Возвышенным кенозисом букета
Себя влагает и в фарфор, и в грязь,
Верша свой путь и в малом, и в великом,
И, фабулу отсутствия творя,
Инклюзой мезозойской, лунным бликом
Глядит со дна времён и янтаря,
Чтоб, одолев воздушные мытарства,
И перечтя печатей до шести,
Разбить судьбу и сердце, сжечь полцарства –
Но душу обязательно спасти.
 
 
 
 
Арабы
 
Кисточка фески
 
Верблюды, птицы, гурии, цветы:
     Мир сладостен, пьяня и не печаля.
Беспечность азиатской красоты
     Превозмогает чинности Версаля
И всяких Сан-Суси. О, явь – раджа,
     Султаны, богдыханы и так дале.
Непритязательная паранджа
     Таинственнее масок и вуалей.
Едва дымится сладостный кальян
     Над памятью Аравии счастливой.
Ислам зализывает горечь ран
     В волнах пассионарного отлива.
Покуда ржавью тронуты клинки,
     Имам Хусейн не тешит верных чудом.
Петляйте, наливные завитки
     По сводам, хартиям, чеканным блюдам.
Пусть по дворцам напыщенных Европ
     Проляжет, как забытое тиранство,
Лукавый эстетический подкоп
     Под строгую аскезу христианства.
Пройдут века по зыбкой тине дат,
     Рим упразднит заветы и запреты
И рядом с дряхлой готикой взлетят
     Накачанные нефтью минареты,
И вялый спор надломленных культур
     За Божий мир и книжные довески
Решит малыш, задев запальный шнур
     Банальной кисточкой турецкой фески...
 
 
 
 
    Чудо о плинфе -1
 
 Пока античной мысли лавиринфы
Не тщатся уступать свои права,
Кир Спиридоний, извлеки из плинфы
Троичную керигму Божества.
Пускай стихий слепая пуповина
Расторгнется в ладонях без следа,
И полыхнет огонь, и шмякнет глина,
И истечет превечная вода.
И пусть глядит лукавый царедворец,
Языческую дерзость затая,
Как qabmaturgoz, сиречь чудотворец,
Являет экзегезу бытия.
На рубеже мистического часа
Не надобен извол календаря -
И вечность осыпается с левкаса,
Чин метанойи истово творя.
Се – темпера была, а стали ризы
И посохи, и лики, и персты.
Явь хощет искупить свои капризы
Епитимьею зримой красоты.
И плинфе сей, пред благостью и срамом
Метафору Троичности явив,
Уже не стать ни термами, ни храмом,
Ни скопищем калив в тени олив.
Но коль возвышенней ее судьбина:
Впредь быть камнями в инобытии,
Из коих сам Отец творит для Сына
Небесные обители Свои.
 
________________
-1  - Пли́нфа (от греч. πλίνθος — «кирпич») — строительный материал Древнего Рима, Византии и церковного зодчества стран византийского круга. 
 
 
 
 Паломник
 
 
                                                                                                   Софийский собор в Константинополе.
 
 
Над разломом смертного часа
           Сладок свет земной красоты.
Преподобная мати Васса,
           Како рдеют твои кресты!
Византийчатые лещади-1
           Упраздняют волю числа.
Зде-2, в обители, все в порядке,
   Стены, души, рвы, купола.
Се – перо по дням на излете
           Чуть влачится данником мер
И усталое бремя плоти
           Так взыскует харизмы пещер!
У почтившего путь твой Спаса
           Шлет спасенье струя бытия.
Преподобная мати Васса,
           Как утешна схима твоя!
Скрыться, кануть, сгинуть для мира
           Ради кельи в премирном саду -
Чтo пред этим перл и порфира
           И уменье чин и звезду
Вырывать у судьбы зубами?
           Как бессмысленна дольняя боль,
Как мерзит житейское пламя!
           Мати Васса, вскую, доколь?
Ужли век, как кимвал звенящий,
           Биться духом о плоть и быт?
Если я и впрямь настоящий,
           Неужель Господь не простит?
 
___________
-1Лещадь, также лещадка, лещадная плита — плитка, плитняк, расколотый на слои обтёсанный камень, плоский прямоугольный кирпич для полов.
 
-2 Зде (в словаре Даля) - здесь, здеся.

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка