Комментарий | 0

Тебе

 

 

 

 

* * *
 
Период легкомыслия. Почти что пушкинской жизни.
Где слово легче шлепка дружеского по ладошке.
Где дождевые капли и сосновые шишки
не падают, но слетают и плавно встают на ножки,
и носятся, словно дети, играя, прячутся за стволами;
а тучи, как мамочки со свежими животами.
 
 
 
Тебе
 
Отныне нет меня для мира.
На свалку ручка, то бишь, лира,
костюмы старые друзьям.
А не возьмут – друзей на свалку,
в утиль красавицу-весталку,
врача, писательницу – в хлам.
А те желанные высоты,
которых близко не достиг:
минута боли, правды вскрик
и солнца правильные соты,
сухой Венеции вода,
Босфора дряхлого суда,
гудки заводов непонятных,
кресты и плахи, зов муллы,
в степи воскресшие холмы
и сказки девок неопрятных,
и Космос вечный, и Тибет –
тебе.
 
 
 
Верен
 
Наверное, я верен не тебе,
а той одной, которая звучала
во мне правдиво с самого начала.
 
Но что я мог поделать, если ей
всегда важней был трепетных уловок
колючий почерк мерзких недомолвок,
которым я исписывал блокнот
ничтожных обывательских невзгод.
 
А ты сама в блокнот писала плачем,
тяжелым нравом, горькою хандрой…
Но все ж и мы друг в друге что-то значим,
когда мой почерк впитывает твой.
 
 
 
 
Птичья гибель
 
Птицы падают с небес,
онемел весенний лес.
Скучно листикам и веткам,
ручейкам, зверушкам, деткам.
 
Пухом устлана земля,
вся – что парус корабля,
но над судном – нету чаек;
нет индюшек у хозяек,
 
нету зябликов во рву,
нет орланов на юру,
даже галки и вороны…
Опустели, в общем, кроны.
 
Так кому ж теперь взлетать,
солнце гордое встречать?
Люди сонные, медведи –
лапы в ягоде, соседи
их по улице лесной?
 
Кто по праву птиц заменит?
Жизнь беззвучную отменит?
Позабудет будни, быт,
над землею воспарит?
 
 
 
 
ПОЭТЫ
 
 
Друзьям
 
Глаза безумны,
капает слюна,
но в жизни стих второй уже написан.
 
Другой – с гитарой,
нежный баритон,
и все стихи,
чтоб девушку умаслить.
 
Но срок придет. Как принято – придет;
и тот, кто пел – пробитым упадет,
и тот, кто пил, в канон не попадая,
с главою снятой встанет возле края
земли. И возопит, хоть нету рта,
и этот вопль запомнит немота.
 
 
 
* * *
 
Я знаю, завтра
сбудется мечта.
И грустно мне, и страшно, и тревожно.
Свершится то, что было невозможно.
Свершится без малейшего труда.
 
Но жизнь – была. Томленье, маета.
И крепкою стрелой прочерчен вектор.
И все-таки пока умелый Некто
не приложил старания, беда
не отходила, цапала за бок,
и сам я побороть ее не мог.
 
 
 
 
 
Буря
 
Буря придет
и меня найдет.
Тряпки с меня сорвет,
тело дождем умоет,
свежей листвой укроет.
 
 - Спи, - тихо скажет мне, -
спи…
Ласковей матери…
Бережливей отца
пыль оботрет с лица.
 
 
 
 
* * *
 
Когда-нибудь прорвется лучик тьмы,
и свет хваленый съежится от страха
и спрячется за кроною травы,
под бронь волны. Ни шороха, ни взмаха
не вырвется сбежавшему вослед,
и станет ясно: тьма – такой же свет.
 
 
 
 
Утро
 
Листья расправили синие спинки,
крылья капустниц – хрустящие льдинки
затрепетали тревожно во сне.
Луч осторожно скользнул по сосне.
 
В травах согревшись проснулась дорожка
и, потянувшись, зарделась немножко.
 - Сони-засони, - щебечет с куста
бойкая, в перышках мелкота.
 
 
 
 
Учитель
 
Мир велик и невелик:
тертый столик, стопка книг,
утренний автобус,
мел, указка, глобус.
 
Мир огромен. Так же – мал.
 - Покажи, дружок, Ямал?
Антананариву?
Зубра? Уголь? Сливу?
 
Как природу описать?
Занеси, дружок, в тетрадь
умные названья
для запоминанья.
 
И, пыхтя, пацан ведет
ручкою по строчке,
и соседке листик шлет:
приходи сегодня под
яблоню в садочке.
 
 
 
 
 
На вершине
 
А завтра я себе напомню сам,
что ел таблетки с хлебом пополам,
тоской от безнадежности лечился,
катался в отпуск через пять годков
и правильных не видел городов,
и пищею столовскою травился.
 
И вот теперь, когда кабриолет,
и пятый засорился туалет,
а рычажком меняешь время года,
захочешь поневоле конопли,
поскольку ни мороки, ни любви,
и сам себя считаешь за урода.
 
 
 
 
 
Властителю глубины
 
Пухлый налим
знает всех мертвецов на дне,
знает их вкус,
давно ль в глубину осели.
Этот налим
сегодня плывет ко мне,
и я его встречу, как надо.
Душою в теле.
 
Я перед ним,
как сладкий земной салат,
в уксусе вод
выдержанный до меры.
 - Здравствуй, дружище!
Лопай!
Я даже рад.
Лучше налим,
чем демоны и химеры.
 
 
 
 
 
 
Дом ушел
 
Дом,
с таким трудом
купленный на последнее,
исчез.
Соседнее
Здание, как ни в чем не бывало,
стояло,
окошки сжав.
Замглав
администрации усердно ботинком тюкал
в трубу:
никак не пойму,
куда оно испарилось?
Испугалось? Влюбилось?
- К лешему ваши шуточки! –
прямо ему
в лицо выдаю с угрозой, -
дом, отыщите дом!
Я говорю с трудом
от этой метаморфозы!
А он, извиняясь будто:
- Ладно, придет под утро.
 
 
 
 
 
* * *
 
У моего отчаянья
великое множество очарованных глаз,
безнадежно следящих за ежедневным полетом мелких событий,
разбивающих мой человеческий панцирь.
 
Заверну его в белое покрывало,
заверну себя в белое покрывало,
уложу в деревянный шефлодик
земляного письменного стола,
буду гнить, как ненужная рукопись,
чистый бумажный лист
без стихотворения,
просто глупое безглазое тело –
 
чтоб не могли восхитить
и восхититься.
 
 
 
 
 
* * *
 
Я бы хотел
поднять тебя над облаками,
чтоб ты могла беспрепятственно
наблюдать соединение Юпитера и Венеры
и не слишком противилась
соединению тебя и меня.
Последние публикации: 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка