Проза

 

 

Электричка бежит, просчитывает межстанционные перегоны. У окна сидит пожилая пара, он и она. Смотрят в окно: вылинявший травостой, блёклые берёзы, потемневшие ели, – унылая картина ранней весны, когда после снега открывается некраса поздней осени.

 

Ход электрички убаюкивает и приводит к размышлениям, похожим больше на сон. Вот также, давным-давно, ехали они по этой дороге, и тоже была весна, но были ещё неженаты, и сердце сильными толчками качала кровь. Правда, тогда уже зеленела распускающаяся листва и, когда вышли на станции, закружило голову терпким запахом черёмухи; они добрались до первых кустов…

 

Теперь он думал о том, что когда умрёт, кто будет помнить о нём? И что помнить? Он и сам о себе уже много не помнит. Люди у него поделились на своих и чужих. Чужим нет дела до него, а свои будут помнить обиды. Обиды помнят дольше всего. А, может, и чужие будут помнить, потому что чужими становятся в сознании, а не сами по себе. Отчуждение происходит незаметно, накапливаясь. Но потом оказывается, что у тебя с твоим старинным другом несхожие интересы и абсолютно разные взгляды. А ещё хуже, если это происходит в отношении жены.

 

Она же вспоминала разговор с подругой, которая говорила, что всё уходит, и мужики тоже, остаются только подруги. И думала, что её муж тоже ушёл от неё, хотя сейчас вот сидит рядом с ней. Неповоротлив, суетлив, с плохой координацией. Поэтому и разбил вазу. Стояла сорок лет, никому не мешала.

 

На нужной станции они вышли и огляделись в поисках лесочка. Но за прошедшие года станция совсем изменилась. Возле железной дороги повылезали многоэтажки, и только несколько больших деревьев намекали на то, что когда-то на этом месте стоял лес.

 

 

…Когда он разбил вазу, она собрала осколки в коробку из-под обуви и заявила:

– Считай, что ДТП случилось, с жертвами. Будем хоронить.

Под жертвами понималась их супружеская жизнь, которая, полагалось, разлетелась вдребезги. Тогда он и предложил этот лесочек; уж если перечёркивать всё, то начинать следует с этого романтического досвадебного местечка. К тому же и добираться сюда недолго, а потом, кто же знал, что….

 

 

– Ну и где? – спросила она.

– Может, за домами что осталось, – сказал он неуверенно.

– За домами. Так это сколько топать нужно! – закапризничала она.

 

Но что было делать, раз приехали? Пошли через новостройку, заходя по дороге то в один магазин, то в другой – и не для покупок, из интереса. А за домами, и правда, оказались заросли да ещё садовые участки. Резко запахло крапивой.

 

– Доставай, – сказала она. Он достал маленькую лопатку из пакета и протянул ей.

– А коробка где? – спросила она. Он огляделся, коробки не было. – Ну ничего нельзя доверить этому человеку! Где ты её оставил?

– Как где, в магазине в каком-нибудь из этих, – он повёл рукой в сторону многоэтажек.

– Ну вот и двигай туда, ходи по магазинам, ищи, а я со своими ногами этого позволить себе не могу, – глаза её наполнились не гневом, но влагой.

Он смиренно развернулся, намереваясь идти.

– Стой, – скомандовала она.

Он обернулся.

– Я тут пока лопаткой поработаю.

Он кивнул.

– Подожди, – в её памяти вдруг проплыл ГДР-овский сервиз, который мама подарила им на свадьбу и который вскоре разбился, они пожалели, но почти не расстроились; вспомнила, как была беременна Ольгушей и существовала угроза выкидыша, а тут они сели на скамейку, и та опрокинулась, – рассмеялись, как дураки, когда упали.

– Я в одном магазине здесь вазу приметил, – сказал он. – Надо же Ольге что-то на день рождения купить.

– Купи, – согласилась она. – А ещё, знаешь, давай я крапивы нарублю, домой привезём, я из неё щи сварю. Помнишь, как мы к твоей тётке на дачу ездили весной за крапивой?

– А помнишь, – спросил он, – как мы варили варенье из одуванчиков?

 

И местные дачники, копаясь в своих огородах, ещё какое-то время слышали за оградой оживленный разговор, который то и дело прерывался возгласом: « А помнишь?»