Проза

Я -- тритон и зимую на дне пруда. Веки мои прикрыты, пальчики растопырены, не имея опоры ни на чем. Я парю и тягуче думаю одну и ту же мысль, не в силах никак её окончить, ибо начало её и конец теряются в мутной воде; и не мысль даже, но нутряную, позвоночную тонику, ноту “до”, между илом и льдом тела моего огурец звучит эту ноту, что означает: “Я жив. Я есть” -- пускай и в рапиде, мое движение неуловимо глазу сродни росту древесной ветви или падению империи.

Я -- тритон и подводная лодка на предельной глубине, сжатая колоссальным давлением в обтекаемую форму, где, точно в глине, вмятины от пальцев. Все мы, хладнокровные тритоны, созданы по образу и подобию стиснувшей нас руки. Кровь наша холодна на морозе и горяча на свету; от грустной музыки мы печальны, от веселой -- радостны. Суть наша созидается по форме и подобию окружающей температуры. Стук метронома внутри виска, подпрыгивающая горошина внутри мраморной, как лёд головы, с железными зубами. Волосы под креслом парикмахерской.. молочные зубы подпрыгивают на мозолистой ладони.. А был ли мальчик? Но ведь есть улики, оставленные пребыванием: чувство уютного одеяла с тоской от того, что завтра первое сентября, ботинки, из которых вырос, дом, из которого вышел: это доказывает существование прошлого и реальность отсутствия. Ты был там. Ты был тем. Это твои зубы, твои волосы, ногти, оторванные лапки, твои фотографии, твой голос, улетевший в космос и уловленный радаром твоей ушной раковины. Узнаешь его? И да, и нет. А кто же я? Я всего лишь Луна, каменистая, полая изнутри и неровная снаружи, я только отражаю свет Солнца одной своей стороной на водоросли, головастиков и камешки. И тогда их видно, а сейчас не видно ничего: камера сенсорной депривации: парафиновая маска с трубкой над водой, тело держит в космической невесомости насыщенность воды солью. Но всё же, все же из огурца моего тела, скользкой моей кожаной перчатки исходит сигнал. Кристаллическая геометрия философии и атомная реальность ила, а я посреди. Зимую на дне пруда; а погиб ли пруд? безмолвен ли он? Вовсе нет, он доверху напичкан сверхтонкой, невидимой проводкой, проницающей лёд и уходящей в ил. Гудят в глубине исполинские трансформаторы и идут провода -- проросшие наружу нервы, ветвящиеся ниточки и корешки -- от личинки к сому, от сома, скажем, ко мне, от меня -- куда-то дальше, на поверхность, к стрекозам, камышам и цаплям; к корням древесным и мхам, оплетающим их.

Сигнал обыкновенно проходит сквозь меня (линию) утолщением, точкой, так проглатывает кролика длина удава. Сигнал не адресован мне, как не адресован вообще кому-то конкретно. И если кому-то приходят в голову мраморные бюсты в гнедых париках, то из этого не следует, что это должно иметь смысл. Это просто так, ибо токи исходящие несут в себе нашу мысль неостановимо, есть ли у неё содержание или нет.  

Это просто вспышки и судороги; однако если сквозь меня идет передача устойчивого и сильного длительного сигнала, то он заполняет меня полностью, и я становлюсь им.

Тогда я многоного переползаю по дну на ощупь вокруг сгнившего в надувную резиновую белизну пяти- или шести-метрового великана, отщипывая клешнями кусочки, суетливо пихаю в рот под заостренным лодочным носом, забралом шлема. Былинный богатырь Илья Муромец пожирает павшего великана, богатырь с ловкими пальцами вместо зубов, но возле великана он не одинок: собственно, вокруг давка, шуршание и скрежет лат других богатырей тины, рыцарей розы, самоходных орудий разложения; угрожающе разведены в стороны клешни, медийные рапиры усов рассекают воду и сталкиваются в фехтовальном рисунке с чужим и вражеским усом. От соприкоснувшегося участка уса немедленно поступает чужой рак, его контуры призрачно накладываются на твои, а твои -- на него. Миг вы двойственны и едины; обменявшись собой, вы оцениваете вес и размеры -- и как-то каждый оказывается больше другого; вы бросаете друг на друга прощальные хмурые взгляды и исчезаете в мутной воде и невидимые, ползаете по телу Великана.

-- Так пал Адам, -- размышляю, отщипывая пушистую щепотку мяса с округлого брюха, где редкие волосики, точно водоросли;

-- Так пал Адам, -- соглашаются мальки и рыбы, склевывая белесых крошек перевернутый снегопад;

-- Так до донышка плоти провалился Адам, -- большим толстогубым ртом басит сом;

-- Так пал и пребудет прахом Адам! -- звонко кричат личинки, шурупами вворачиваясь в горло его сутулое и обвисшие щеки: Адам -- грамматика черных червей -- достиг -- головастики, ряска, плацента, круглые “О” ртов -- дна -- судорожная, телеграфная пунктуация личинок комаров -- и сам Адам шепчет в тину провалившимся ртом, страшными белыми зубами --

Поверхность пруда безмятежна. Сухо шелестит осока. К берегу спускается трава, растущая в тени ветвей, отражение которых, покачиваясь над поверхностью, заслоняет пасмурное небо.