Проза

 

 

 

          "Пятьсот весёлый" относился к категории почтово-багажных поездов, шёл из провинциального города до столицы в два раза дольше, чем обычный пассажирский, притормаживая у каждого полустанка. В одном из пяти спецвагонов, к которым пристёгивалось несколько обычных, правда, деревянных, времён гражданской войны, раздвигались ребристые стальные панели, и пара-тройка мужиков в срезанных на пятках галошах и жёваных свитерах под кителями сбрасывали в кузов подогнанной машины посылки, мешки с письмами и бумагами, газетами и журналами. Затем – обмен накладными, фразы о житье-бытие, передача сумки, а то и двух для местного начальства, взмахи рук, и дверные проёмы со скрежетом закрывались, оглашая окрестности щелчками внутренних замков. Паровоз, времён "очакова", издавая свистящий надрывный звук, отходил от убогой дощатой платформы.

          Михаил не мог уснуть, хотя взял у проводницы за рубль влажное постельное бельё, добросовестно заправил простыни, и, не знакомясь с соседями по плацкарту, улёгся на верхнюю полку. Внизу мужчина и две женщины выпили водки, поели, буднично и угрюмо поговорили, покурили в тамбуре и стали укладываться на ночь. Белобрысого мужика лет сорока, в плаще-болонье и хромовых сапогах, которые он снял перед сном, отправили на верхнюю полку, где лежали свёрнутые матрас и подушка. Он, не глядя на соседа, развернул рулон, вынул из кармана брюк носовой платок, положил его на подушку, затем неуклюже взобрался на полку и, отвернувшись к стенке, почти сразу захрапел. Женщины ещё долго о чём-то переговаривались, пили воду, стоящую в стакане на столике, наконец, угомонились, захрапев сильнее своего неразговорчивого попутчика.

          Ноги в шерстяных носках и в галифе парадного мундира по случаю дембеля легко вошли в сапоги, яловые, начищенные до блеска, с боковой вешалки Михаил снял китель, набросил его на плечи и направился к проводнику: на "весёлом" маршруте те ездили почему-то по одному. Женщина крупного телосложения лежала поверх заправленного одеяла, смотрела в потолок, верхняя полка была поднята, на ней сохло полотенце. В полумраке купе не было видно, спит она или нет, солдат не хотел её будить, постоял в нерешительности и направился к тамбуру. Вдруг раздался грубый, почти мужской голос:

          – Чё, не спится, служба? С дембелем никак тебя, но лучше поспать, до дома ещё полную ночь и утро трястись.

          – А я думал вы спите... Хотел по перрону пройтись, всё равно меньше двадцати минут разгрузка-погрузка не получается.

          – Щас быстрее пойдём, до Нерли без остановок, тут гарнизоны, а мы военных не обслуживаем. Давай-ка, лучше чайку заварим, а?

          Она легко встала, поправила юбку и китель, новенький, с яркими пуговицами и петлицами, достала с полки два тяжёлых подстаканника из нержавейки, поставила на стол, открыла банку, положив из неё в маленький чайник несколько ложек чая, и пошла к титану с кипятком. Михаил с удовольствием наблюдал за этими женскими хлопотами, забота была приятной, на душе становилось теплее, тело расслаблялось, голова стала освобождаться от злости на храпящих в его отсеке соседей. Он сел глубоко и прочно на полку-диван, облокотившись рукой на две толстенных подушки.

          – Может, выпить хошь? – сказала женщина, поставив чайник на стол, вытянула из ножного ящика раздвижную лесенку-сиденье, посмотрела на солдата смеющимися глазами, – не боись, совращать не буду, стара я уже для тебя да и дома, поди, девушка ждёт – не дождётся, а? Зови меня тётя Маруся, я гожусь тебе в молодые матери, ха-ха-хеих, – раскатисто засмеялась, – а водку держу для продажи, иначе с голоду семья помрёт. Вот так и возим: там покупаем, здесь продаём. Эх, жизнь наша бекова, нас... Помнишь такую поговорку?

          – Помню, куда ж без неё деться? – сказал Михаил, – вас здесь, нас там... – он дотронулся рукой до погона, – так и живём. А девушки нет, была да вся вышла.

          Он замолчал, смотрел, как проводница достала стаканы, сначала два – под чай, поставив их в подстаканники, потом столько же, видимо, для водки, на блюдце высыпала печенье, не спеша нарезала чёрный хлеб и очистила плавленый сырок. Михаил вспомнил о девушке, которая не ждала его возвращения со службы. Татьяна из параллельного класса своенравной была, серьёзно занималась спортом, явно входила в пятёрку лидеров школы. Ему никогда бы не добиться внимания девушки, но случилась беда: её одноклассник, красавец, по которому не только она сохла, благодаря маме из профкома комбината, вдруг понял, что одиннадцатилетка – не для него, что с его знаниями он не пробьётся в институт и придётся сразу идти в армию, на три года. Летом он сорвался из школы и поступил в среднее мореходное училище, осенью уехал, славно погуляв последние недельки. На улице даже поговаривали, что Татьяна вроде бы забеременела от него.

          Мишка не верил сплетням, но вялую и какую-то нерешительную в разговорах и поступках Татьяну он не раз видел в ту осень. Однажды шли из кинотеатра, он отстал от парней и девчат, смотрел на спину своей возлюбленной и вдруг увидел, как у неё на сером спортивном трико появились красные подтёки, которые медленно расползались по ногам. Он знал, что такое менструация, но чтобы кровь была в таком количестве, это его удивило. Татьяна, видимо, почувствовала неладное в организме, наклонилась к подругам, те закрыли её кольцом и тут же свернули в дом к одной их девочек. Старый товарищ Михаила по двору, учившийся в медучилище, сказал, что у неё вполне мог быть выкидыш. "Вот тебе и пламенная любовь, – подумал он, правда, с сочувствием к Татьяне, – вот тебе и расплата за красивую жизнь..."

          Татьяну он не видел в школе больше месяца, её мама, директор дома культуры, уважаемый в посёлке человек, якобы сказала кому-то, что дочь уехала в райцентр, присматривает за больной бабушкой, на уроки ходит в местную школу и когда вернётся домой, трудно ответить. "В общем, как только, так сразу, – посмеиваясь, острила улица, – чего не наговоришь ради любимой дочки..."

          – Чё пригорюнился, солдатик? – спросила в лоб проводница, – растеребила я тебе душу с любовью-то? Чую, не дождалась тебя, дроля-то?

          – Как сказать... Может, хорошо, что не дождалась. Она никогда не говорила мне о любви, хотя, конечно, знала с пятого класса, что я неровно дышу в её сторону.

          Он замолчал, видимо, непросто было сказать про себя такое, но хорошо, что в поезде всегда легче выговориться: разошлись потом по разным сторонам и забылось всё на веки-вечные. Проводница – мудрый человек, за годы ночных бдений, поди, наслушалась всяких историй, мало ли приходило к ней людей с растревоженными душами. Не торопила солдата расспросами, сама, отпив из стакана ровно глоток водки, заговорила:

          – У меня в семье нет мальчишек, росли три девочки, муж – спился, хотя годами до того гнал самогон, снабжал зельем всю округу. Не бесплатно, конечно, но давал и в долг, под расписку в "гроссбухе". Его посадили почти на полную катушку, на четыре года: мужики, лизавшие ему руки за бутылку на похмелку, вдруг дружно свидетельствовали против него, называли "классовым врагом", спаивающим народ. Вернулся из северных лесов по болезни и снова стал гнать самогон, но только для себя: пятилитрового бидона ему хватало на неделю. Не работал, получал по инвалидности копейки, но на брагу ему хватало. Так и сгорел за пару лет, – она посмотрела внимательным взглядом на Михаила, ей нравился крепкий, с натренированным телом военный, степенный, не болтливый. Вообще она любила солдат, считала их сынами ангелов, чистыми и непорочными до тех самых пор, пока они ещё не вернулись на нашу грешную землю, не столкнулись с застольями по случаю дембеля, не запили горькую, утопая в пьянстве и праздном безделье... – Смотри, не раскисай, не пей. Водку ещё никто не победил...

          – Некогда мне праздники отмечать, – сказал Михаил, тоже отпив лишь глоток водки, – надо решать: восстанавливаться в институте или идти работать. Мама старая, много старше вас, тётя Маруся, поздно родила меня... А без ответной любви я уже привык: не баловали меня письмами, кроме мамы да пары школьных друзей никто не выдержал трёх лет. А Татьяна сразу не писала, так и сказала мне об этом ещё за пару месяцев до призыва. Но это и хорошо. А то пишут-пишут в армию, а потом – бац: вышла замуж... Это тяжело, даже ужасно. Я соседа по кубрику ночью в туалете из петли вынул... Точно бы повесился из-за девушки: та додумалась пригласить его на свою свадьбу.

          Михаил вспомнил, как перед армией, в сентябре, зашёл к Татьяне, в её двухэтажном кирпичном доме пахло свежими пирогами, запах яблок заполнил прихожую и гостиную комнаты. Она не ждала его, хотя в воскресенье никуда не собиралась: все второкурсники мединститута были отправлены в деревню на картошку, а она заболела ангиной.

          – Я на минуту, – сказал, будто оправдываясь, парень, – только что из военкомата. Меня призывают на три года, в какие-то спецвойска определили. Формировать команду будут всю осень, одни студенты. Вот такие пироги...

          – А я всё болею, сорвала тренировки, пропустила первенство области, с друзьями на картошку не поехала... Так-так, значит, солдатиком будешь... – она не спрашивала, она почему-то смаковала эту фразу, – ладненько, всех сейчас подчищают, а у тебя и кафедры военной нет. У нас парни – все будущие офицеры-медики, полноценные мужчины... Ну-ну, желаю-желаю. Не могу тебя обнять-расцеловать на прощанье и, как почти медик, говорю: ангина – опасная, заразная болезнь. Проводить, значит, не смогу тебя, буду на трудовом фронте. А потом – Сочи, сборы перед чемпионатом страны...

          – Как ты? – спросил в лоб Михаил. Девушка поняла вопрос, отвечать не стала, зная, что он и так в курсе её любовных дел: моряк не писал, не звонил, после учёбы в первое лето уехал с матерью на юг, не заезжая в посёлок. В общем, не виделись они почти три года. А потом загуляла на улице сплетня: на морской практике красавчик был в Греции, влюбился в дочку владельца пароходной компании, и та якобы согласилась стать его женой. Михаил видел, как Татьяне неприятен его вопрос, был уже не рад, что полез с разговорами. Собрался уходить, но, не дойдя до двери, вдруг остановился, обернулся и сказал:

          – Я не женюсь до тридцати лет. Если ты будешь не замужем в это время, считай, что сейчас я сделал тебе предложение... – он не стал дожидаться ответа Татьяны или какой-то реакции на его слова, развернулся и буквально выскочил на улицу. Осени не чувствовалось, хотя моросил мелкий дождь, но он был тёплым, частым, похожим на грибной, летний...

          Михаил, покачивая головой, будто приноравливался к стуку колёс, сказал вполголоса:

          – До тридцати ещё есть куча времени... Только я почему-то уже не вижу смысла в этой одиночной борьбе.

          – О чём ты? – спросила проводница, с сочувствием посмотрев на солдата, – водку не пьёшь, рассказывать не хочешь... А на перрон я тебя не пущу: местные так обчистят, потом костей не соберёшь. Давай-ка, топай спать, утро вечера мудренее.

***

 

          Секретарь гендиректора пришла в кабинет Михаила Ефремовича, сказала, что его упорно добивается главврач больницы, депутат из соседней области Татьяна Константиновна Пущина, якобы одноклассница. Девушка заметила, как вспыхнуло лицо всегда выдержанного в эмоциях управляющего компанией: тому стоило больших усилий сказать ровным голосом:

          – Переведите на моего секретаря, соедините через пару минут... И принесите мне воды, пожалуйста.

          "Неужели это Татьяна? – Михаил не мог представить: через тридцать лет она позвонила ему, – значит, не Красовская, а Пущина, по мужу... Ну, что теперь гадать. Она вышла замуж ещё в институте, не захотела встречаться со мной, вернувшимся из армии. Наши пути-дорожки совсем разбежались. И вот позвонила, оказавшись в столице, хотя, наверное, за эти годы не раз, не два бывала здесь... – продолжал он думать о складывающейся ситуации, – ну, перебросимся парой фраз, а потом расскажет одноклассникам: вот, мол, встретилась с Мишкой, такой "г..." стал, в ресторан звал, но я не пошла... С другой стороны, тридцать лет прошло, а может, у неё какая-то неприятность? Я ведь ничего не знаю о ней. Севка, одноклассник, говорил как-то: замуж вышла за врача "скорой помощи", своих детей не было, воспитывали двоих мальчишек из детдома. Не всё получилось в семейной жизни, хотя по службе – полный порядок: главврач больницы, кандидат наук, депутат горсовета, её любят пациенты, уважает начальство... И ей, как и мне, уже за пятьдесят".

          Секретарь принесла на подносе минеральной воды, налила полный стакан, уходя, сказала:

          – Она на проводе, через минуту соединю.

          – Здравствуй, Михаил Ефремыч... – голос он не узнал, сочный, грудной, но немного грубоватый: то ли курит, то ли со связками что-то приключилось у старой знакомой, – чувствую, не узнаёшь свою первую любовь...

          Она умела так задавать вопросы, что они звучали, как утверждение. Он хорошо помнил эту манеру вести разговор, узнал и понял, что это – Татьяна, сказал:

          – Здравствуй. Ты где? Можно, я подъеду, поужинаем вместе, поговорим... – он почему-то был уверен, что она не захочет встречаться. Молчание длилось довольно долго.

          – Я у подруги, на севере столицы... Сегодня я уезжаю. Вношу предложение: к семи приезжай ко мне, до отхода "пятьсот весёлого" побудем вместе.

          – Диктуй, – он записал адрес, спросил, – а "весёлый" разве ходит ещё? Жив, курилка! Там же несколько скоростных пошли...

          – Мы – как "Красная стрела", отправляемся в двенадцать ночи и только к полудню прибываем в город. В общем, всё, как в старину? Хочешь, поедем...

          Он прочитал строчки: /"По несчастью или к счастью, /Истина проста: /Никогда не возвращайся /В прежние места...", – и добавил:

          – Я придерживаюсь стихов Геннадия Шпаликова, помнишь?

          – Я недавно видела фильм о нём...

          – Ладно, Татьяна Константиновна, до встречи по указанному адресу.

          В ресторане частного отеля, недалеко от вокзала, секретарь заказала ему столик, Михаил точно знал, что увезёт Татьяну от подруги, не допустит домашних посиделок медиков. Затем зашёл к гендиректору холдинга, молодому, похожему на голливудского мачо, племяннику хозяина компании. Кто бы мог подумать, что умирающий у стылых льдов океана ГОК вдруг воскреснет и станет золотой жилой, а его владелец, старый партийный функционер, превратится в хозяина семи миллиардов долларов. С порога сказал:

          – Пал Михалыч, разреши воспользоваться гостевым "Мерсом", одноклассницу встретил, надо...

          – Но вы же сами выбрали внедорожник "Вольво", он стоит того, чтобы...

          – Ездить на нём в командировки, – закончил Михаил, – а тут речь о друзьях детства идёт.

          – Конечно, Михаил Ефремыч, я никуда сегодня не еду. Расскажете потом, как погуляли?

          Дом был обычным, панельным, на двенадцать этажей, но хорошо отремонтированным. Михаил вылез из машины, прошёлся по узкому двору на шесть подъездов, без детской площадки, всё пространство забито разномастными гаражами, несколько тополей и клёнов умирали от соседства с проржавевшим железом и вонючими машинами. Закурил, посмотрел на окна, мелкие, похожие на окошки складских помещений. О Татьяне старался не думать, хотя куда отгонишь мыслишки: "Как она выглядит? Постарела ли? Сохранила ли спортивную форму? – он старался не придавать этим мыслям серьёзного значения, – ничего это не изменит, ни-че-го. Но, тем не менее, надо аккуратно узнать, всё ли у неё в порядке? Может, нужна помощь?"

          Дверь в третьем подъезде открылась, вышли две женщины, среднего роста, плотные, в тёмных осенних пальто, в руках у обеих, видимо, тяжеленные сумки. Та, что повыше, быстрым шагом направилась к Михаилу, сумка била её по ногам. Серую кепи на голове венчал огромный нелепый козырёк, из-под которого смотрели глаза: потускневшее осеннее небо едва напоминало те яркие, с голубыми крапинками, глаза знакомой девочки. Женщина поставила сумку на асфальт, сказала, протягивая руку для пожатия:

          – Здравствуй, мой старый друг. Я помню, всё в прошлом...

          – Здравствуй, Таня, нам, действительно, привет из прошлого... Провожу тебя до нашего, "пятьсот весёлого", поезда. Боже, я даже не знал, что он жив и ходит под тем же номером... Ты одна?

          – Да, это моя московская подруга, Таисия Сергевна, тоже врач. Вышла проводить меня... Как депутату, мне положено место в VIP-зале вокзала, там приличные комната отдыха и ресторан.

          Михаил кивнул незнакомке, едва шевельнул рукой, как открылась водительская дверца, и к ним, не спеша, пошёл чудо-богатырь в кашемировом пальто с лысой головой и бабочкой на груди. Он поприветствовал женщин, легко забрал обе сумки, направился к багажнику. Уложив вещи, открыл дверцу сзади водительского кресла, пригласил в салон Татьяну. Затем также величественно дошёл до задней двери справа, открыл её и стал ждать, когда усядется хозяин. Таисия Сергеевна стояла онемевшая, не зная, что делать и что говорить. Михаил пожал ей руку, сказал, чтобы она не волновалась: Татьяна не опоздает на поезд.

          Машина рванула со двора на проходящую рядом магистраль.

 

***

 

          Мужчина стоял у окна над широким балконом, украшенным старинной лепниной, курил, смотрел на берёзы, опоясывающими отель по зелёному склону и выходящими к гранитной набережной реки. Кроны деревьев ещё кудрявились густыми зелёными ветками, край неба слепил голубизной, подсвеченной ранними лучами солнца. "Как в ту осень, перед армией, когда я прощался с ней, – думал он, – было такое же ослепительное бабье лето... И частый грибной дождь. Почему в сентябре бывает такой дождь? Я так и не знаю ответа... И зачем я здесь, с этой женщиной? Я не видел её тридцать лет и что скажу сейчас, когда она проснётся? Что не испытываю никаких чувств? А была ли тогда любовь? Наверное, да, первая. Но ведь я люблю и жену, мне хорошо с ней все эти годы. И хорошо с взрослыми сыновьями..." – мужчина загасил окурок в пепельнице, лежащей на столе с недопитым в двух бокалах шампанским, шоколадом и тортиками в коробке, набрал по телефону номер, после включения связи, сказал:

          – Завтрак, пожалуйста, через полчаса... Да, на двоих.

          Мужчина пошёл через спальную комнату в ванную, остановился перед широкой кроватью, где на голубом шёлке спиной к нему спала женщина: короткая стрижка, мощная тренированная шея, округлое плечо и левая рука оставались голыми. Он очень хотел, чтобы она не проснулась пока он в ванной, пока оденется, пока, наконец, не принесут завтрак. Он всегда жил в гостиницах один, не любил лишних глаз, тем более, соседей.

          Когда он вышел из ванной, увидел покрывало, наброшенное на кровать, дверь в соседнюю комнату была открытой. Он снял халат, начал надевать рубашку, костюм, лёгкие хромовые сапоги никак не хотели лезть на ноги без ложки. Присев для удобства на матрас, краем глаза увидел, что из двери за ним наблюдает Татьяна, похоже, полностью одетая, на ней не хватало только пальто и кепи с нелепым козырьком.

          – Миша, утро доброе... – она бойко, с взмахом рук, переступила порог спальни, – а я не сразу поняла, что ты в ванной, думала, сбежал... А что, мог испугаться и сбежать? Ну, ладно-ладно, шучу... Щас и я по-быстрому схожу умыться...

          – Доброе утро, Татьяна...

          – Боже, как официально. Ты, главное, ни о чём не жалей, Миша, ведь это могло случиться и тридцать лет назад... Если б ты настойчивее был. Ведь это ты сказал, что будешь ждать меня? Ты. Это ты просил моей руки, если я не выйду замуж к тридцати годам? Ты...

          В дверь постучали, он открыл входной замок, официант привёз тележку с завтраком. Чтобы проехать к столу, тому пришлось отодвигать две сумки, стоящие прямо у дверей. Татьяна, одетая, зашла в ванную комнату и закрылась на замок. Официант расставил чашки, сахарницу, маслёнку, разложил ложки и ножи, снял крышку с подноса, на котором лежали бутерброды с мясом, сыром, стояла баночка с икрой, кофейник излучал запах круто заваренного кофе. Михаил положил на стол деньги, официант, смахнув их рукой, вышел из двери.

          Он снова подошёл к окну, закурил, смотрел на небо, думал: "Нет, ничего нельзя менять, ни-че-го. Ни в жизни, ни в отношениях, ни в чувствах... Всё заросло бурьяном. Зачем я пошёл на поводу, снял номер в этом отеле? А если она вдруг испугается истории с её ревнивым мужем? Тогда я отправлю её сейчас же на машине, при хорошем раскладе, она будет в городе раньше "пятьсот весёлого". Благо, тот ни вырывается вперёд, ни опаздывает, его прибытие всегда стабильно, ровно в полдень..."

          Михаил набрал домашний телефон водителя, сказал, извинившись за ранний звонок, чтобы тот с полным баком бензина ждал команды: не исключено, что придётся ехать в город Н. Спросил, сколько времени займёт поездка? "По утречку, – ответил раздумчиво шофёр, – часа три, максимум, четыре в один конец".

          Татьяна вышла из ванной раскрасневшаяся, похоже, она всё же приняла душ, хотя ей пришлось заново раздеться-одеться. На Михаила смотрела смело, играла глазами, встряхивала густыми крашеными волосами, сразу села за стол для завтрака. Сказала вдруг, намазывая хлеб маслом и икрой:

          – Кофейку плесни, хотя это и вредно после пятидесяти. Как жизнь у тебя сложилась? Ты доволен работой, семьёй, женой?

          Михаил разлил кофе по чашкам, положил кусок буженины и сыра на хлеб, стал, молча, есть. Пауза затягивалась, наконец, он сказал:

          – Я думал, вчера мы всё обговорили... Просто уточню: прежде чем стать акционером северного ГОКа, я пахал, как папа Карло, дошёл до главного инженера, а потом уже – до управляющего холдингом. В Испании у нас – дом, здесь, в университете, учится мой младший сын, старший – пилот авиакомпании "Иберия". Жена больна, но в немощи – её сила: я люблю её...

          – Забыла вчера узнать: чем больна жена? Я всё-таки главврач больницы, кое-что смыслю в медицине. А как депутат, легко открываю двери в больших кабинетах.

          – Спасибо, не надо трогать эту тему: у неё были операции в Германии и Швейцарии, лучшие клиники, врачи с мировыми именами. Сейчас, слава богу, наступило затишье, она в Испании под присмотром семьи старшего сына, жена у него – медик.

          – Ну-ну, мы сами с усами... Можешь организовать мне такси до автовокзала? Там с утра идёт автобус. "Пятьсот весёлый" не догоню, но хоть буду близко с ним по времени прибытия: как будто и не было случайной встречи... А ведь мне Таисия говорила о возможном развитии событий. Да, опоздал мой "пятьсот весёлый", наверное, впервые опоздал за тридцать лет...

          – Я помогу тебе догнать его, Таня. Думаю, ты сможешь даже на часок обогнать поезд нашей юности. Но одна просьба: сейчас подойдёт машина, водитель в курсе проблемы, он доставит тебя до города, до семьи, до работы, друзей и любимых людей...

          – И мы больше никогда не увидимся. – закончила она фразу.

          – Я женился, когда у тебя было двое сыновей, – всё же добавил Михаил.

          Татьяна сидела смущённая, по инерции, видимо, как врач, сказала только одну фразу:

          – Ты много куришь...

          Когда она садилась в машину, Михаил, стоя близко у дверцы, расслышал:

          – Сила моя в немощи... Великая, значит, сила, если победила твою любовь.