Проза

Ревнивая зима, поняв, что не может добраться до него, пошла на последнюю отчаянную авантюру – она настойчиво и яростно попыталась разбудить старика бездушным ледяным солнцем. Всеми своими силами она направила лучи в окно дремлющей квартиры, но и в этих её стараниях не оказалось никакого смысла – Владимир знал о привычке дня будить спящих жителей ярким светом. Много лет назад он повесил на окно своей комнаты сразу две пары тёмных штор, которые совместными усилиями не пропускали сквозь себя дневную жизнь. Теперь ему не было никакого дела до негодования завывающей погоды, и через несколько часов ей пришлось затухнуть, признав своё горькое поражение.

Тогда-то и зазвонил будильник, напоминая своему пожилому хозяину, что ему пока ещё рано не просыпаться. Старик встал и, одевшись, без лишних приготовлений вышел из дома навстречу зиме – заждавшейся, но уже изнеможённой и почерневшей. В руке он нёс распухший от загадочных вещей пакет. Обиженный мороз истерично бросал в него ветер и снег, но у Владимира после целой жизни не оставалось сил замечать это,  и он упрямо шёл вперёд, безразличный к капризам яростной, но немощной погоды. Со временем зима смирилась с тем, что никому не нужна, и кротко проводила его до работы.

Старик, тихо кряхтя от напряжения, поднялся на крыльцо больницы. Внутри он как всегда довольно усмехнулся застывшей здесь тишине, которая просочилась за каждый угол, в каждую щёлочку, и навсегда осталась в ней. Тут Владимир оказывался хозяином опустошённого мира, и его шаги, царственно стучащие посреди молчаливой темноты, напоминали ему об этом.

 

Он работал охранником в морге маленькой городской больницы. В это место каждый день привозили новые тела недавно прекративших жизнь людей, а старику поручили защищать их ночной покой. Уже несколько лет он каждую ночь, без единого исключения, проводил здесь.

 

В сжатой комнате, соседствующей с хранилищем мёртвых тел, работники морга допивали кофе и расходились по домам. Согласно обычаям, они посмеялись над Владимиром с его непонятным пакетом, а он, не желая их расстраивать, сурово пробурчал что-то в ответ, как они и любили.

Когда старик остался один, он сразу же принялся за дело, боясь, что время улетит бесследно. Из полки в столе он достал несколько листов бумаги, исписанных поспешным механическим подчерком. В них рассказывалось о покойниках, которых привезли в этот день – пока сам Владимир спал вдали от всего на свете. Внимательно изучив одну из этих справок,  он взял пакет и прошёл в хранилище. Там, посреди холода, в несколько рядов стояли каталки, застывшие в ожидании живых людей. На каждой из них лежало мёртвое тело, накрытое белой простынёй, которая уже никого не могла согреть. Только ступни выглядывали наружу, как будто унаследовав право жить и созерцать вместо целого человек. На большом пальце каждого трупа висела бирка, которая отныне и во веки веков стала единственным документом скончавшегося человека. Владимир быстро, профессионально нашёл нужное тело, и открыл его лицо – это оказался совсем старый мужчина, который прожил на земле непозволительно долго, и за это был наказан невиданной дряхлостью. Но в его бледном замёрзшем лице вопреки всему ещё улавливалось выражение чего-то живого.

 

Давно, в один из первых дней своего труда в морге, Владимир, входя в рабочую комнатку, поражённо увидел в ней лежащего на носилках покойника. Именно тогда старик впервые заметил остаток жизни на лице мертвеца. В тот день он бесповоротно понял, что душа умершего не уходит сразу же после замирания сердца; и трупы только кажутся такими бесчувственными своим рассеянным живым собратьям.

 

Окружённый замороженными телами, Владимир принялся копаться в пакете, доставая часть его таинственного содержимого: праздничные шёлковые полотна, красочные свечи, живые цветы... Звуки его человеческой суеты гулко проносились по дому покойников, и уносились дальше, в безлюдную пустоту.

Старик накрыл мёртвого незнакомца полотном, нежно разукрашенным бледными фиалками, а возле его головы зажёг несколько трепещущих свечей. И потом, едва заметно улыбаясь, усеял тело белыми тюльпанами.

Владимир выключил свет и прикрыл дверь – все остальные трупы ушли в темноту, оставив его наедине с тем, кого он провожал. Старик достал из кармана детский позолоченный колокольчик, украшенный голубой лентой, и тихо, трепетно зазвонил им над лицом мертвеца. Огни свечей согревали дрожащую старческую руку, а запах огня смешивался с ярким ароматом погребальных цветов.

Когда стало казаться, что колокольчик говорит свои звонкие слова уже бесконечно долго, Владимир спрятал его в карман и застыл вместе со всеми, кто его окружал. Его просеянное морщинами лицо еле-еле освещалось маленьким беззащитным огнём. Старик смотрел на умершего, и думал о его скончавшейся жизни, и о том, что покойник – очень старый, и, должно быть, до своей смерти похоронил многих из тех, кого любил. Возможно, у него не осталось больше никого, и Владимир для него теперь – самый нужный человек. Поэтому он был обязан проводить умершего из этого мира, чтобы тот ушёл не печальным изгнанником, а свободным и молодым героем. И старик ещё долго стоял над трупом, заново переживая вместе с ним его растянутую на много лет жизнь – медленную и стремительную, счастливую и трагичную. Дойдя до самой смерти – о которой Владимир знал лучше, чем обо всём остальном – он закрыл глаза и начал тихо, почти неслышно напевать себе под нос песню родом из своей юности, придумывая для неё новые слова, вместо давно забывшихся старых. Лицо покойника, освещённое огнём и цветами, тихо блестело, и шёлковое полотно уносило его далеко из человеческих миров. Старик допел свою песню, кротко поцеловал умершего в лоб и включил свет.

Владимир покупал новые вещи для мертвецов каждое утро, возвращаясь домой после утомительной ночной работы. Продавщицы в цветочном магазине уже давно узнавали его, и весело болтали с ним, пока он, один посреди молодых мужчин, выбирал свои подарки. Всё это доставалось ему за большую цену, и часто в расплату за своё дело ему приходилось неделями питаться одним хлебом. Но старик не мог позволить себе экономить на тех, кого любил, потому что, кроме него, любить их было уже некому.

Сложив в угол выполнившие своё предназначение вещи, Владимир принялся искать следующего умершего. Приходилось спешить – ночь безоглядно мчалась вперёд, безразличная к его нелёгкому труду. В документе нового человека говорилось, что он выстрелил себе в сердце из непобедимого пистолета, и умер, не дождавшись врачей.

Отыскав нужный номерок на пальце ноги, старик нахмуренно заглянул под бессильную простыню. На каталке в бескровном оцепенении лежал поверженный юноша и, казалось, под закрытыми веками вглядывался куда-то чудовищно далеко. Владимир погладил его по измученной голове, и аккуратно, тихими опасливыми движениями укрыл самоубийцу шёлком -  старику не хотелось лишний раз тревожить молодого человека, который так страдал накануне своей смерти. Владимир нагнулся и прошептал ему на ухо несколько успокаивающих слов.

Старик расставил у головы юноши большие красивые свечи, и оживил их спичечным огнём. Затем он полностью, вместе с лицом, усыпал мертвеца цветами, скрывая его от грозного, погубившего его горя.

В темноте Владимир неустанно звенел своим волшебным колокольчиком, чтобы непохожий на жизнь звук заполнил собой самоубийцу и выгнал всё, что заставило его умереть по своей молодой воле. Когда звон наконец пробрался во всё вокруг, старик оборвал песню колокольчика и, нахмурившись, начал сопереживать последние минуты жизни мертвеца. Лицо старика сразу же скривилось предсмертной болью, но совсем скоро несчастье испарилось - в своих фантазиях он нырял глубоко в прошлое, доходя до самого дна, когда труп ещё был младенцем, который должен был, став большим и сильным, убить себя. Когда-то давно он впервые засмеялся от материнских ласк, став самым счастливым и радостным человеком на всём свете.  Задержавшись на этой весенней улыбке, старик ещё раз погладил юношу своей иссохшей ладонью.

Сил отдавать себя на службу умершим не оставалось, и Владимир, шурша своими немощными ногами, поплёлся в соседнюю комнатку.

По ту сторону окна было непроглядно темно, но старик знал, что уже пришло утро, и первые рабочие дня выходили из своих укрытий. А здесь, за стенами, темнота была приукрашена лёгким светом раскалённой лампочки, и совсем недалеко дожидался своей очереди ещё один покойник. После сурового холодильника комната охотно принимала в свои успокаивающие объятия, и тиканье часов уговаривало забыться и заснуть. Но Владимир и не думал позволять себе это; он жадно выкурил тлеющую сигарету и твёрдо, как солдат в свой долгожданный последний бой, отправился к последнему мертвецу этой ночи.

Это была совсем молодая женщина. Бумаги говорили, что её убила машина, которая со всей своей бездушной силой ударила её хрупкую плоть. Женщина была ужасно некрасива – никому из людей никогда бы не могли понравиться её неловко выпирающие губы, нос, глаза... Старик понимал, что и сама она всегда знала об этом и, быть может, ни на мгновение не забывала.

Он достал из пакета то, чем почти никогда не пользовался в своей работе – длинную свадебную фату, околдовывающую своей горящей белизной. Рядом с ней приземлённая простыня померкла и стала почти незаметной. Он надел фату на погибшую, и края её последнего наряда свесились с твёрдой больничной каталки.

Владимир внимательно и вкрадчиво выбирал нужное полотно и, наконец, укрыл замёрзшее тело нежным белым шёлком, украшенным сотнями разноцветных звёзд.

Затем он размеренно, с коренастой тщательностью достал все самые яркие цветы, и аккуратно разложил их на погибшей; стебли переплелись друг с другом, превратившись в волшебные узоры, предназначенные только для неё. Жёлтые, белые, синие лепестки соприкасались, становясь одним большим сказочным растением. Их запахи смешивались воздухом; и голова кружилась от сильной, но ранимой красоты, которая, казалось, доходила до звёзд на невидимом небе. Аромат трепетал, разрастаясь с каждым вдохом; и оживал благодаря труду своего создателя. Старик зажёг большие белые свечи.

Колокольчик запел многозначительную песню над самой красивой женщиной на Земле. Ему не надо было звенеть долго – его красочные слова беззвучно произносились ей самой, на прощание жизни. А Владимир остановил свои фантазии на детстве – когда девочка ещё не знала, что она некрасивая, и не собиралась взрослеть. Теперь выросшая красавица лежала перед ним улетающей прочь мечтой, которую так хотелось задержать хотя бы на мгновение. От неё невозможно было оторвать глаз, и старик, позабыв о времени, зачарованно любовался ею до самого утра.

На прощание он мягко обнял покойницу, чтобы напомнить ей, как сильно её любят там, откуда она исчезает.

Ночь перетекла в утро, и в морге появлялись его дневные хозяева. Владимир устало пошёл домой, с унизительным трудом передвигая онемевшими ногами. В своём измождённом старческом путешествии он заходил в магазины, где среди тысяч товаров ему не нужно было ничего для себя.

 

***

Время жизни ускорялось, становясь похожим на ядовитую, готовую вот-вот наброситься змею. С каждым вечером старику становилось всё тяжелее подниматься со своей пленительной постели, а дорога на работу превращалась в непроходимый путь. От мёртвых тел он отходил всё более бессильным, с горечью преодолевая желание лечь рядом с отпетым трупом и заснуть вместе с ним. Один раз, утром, когда пришли дневные работники морга, бледный старик в ответ на их бесконечные подшучивания упал в обморок, оборвав всё их молодое веселье.

 

После очередной ночи он, как покинутая хозяевами собака, плёлся домой по весеннему рассвету. Впервые после бесчисленных дней Владимир не заходил в магазины за вещами для покойников. Он знал, что смерть уже схватила его, и в любой момент могла по своей беспощадной игривости задушить в нём жизнь – сморщенную и окаменелую от своего долгого существования. Старика не пугало это – он уже давно привык к смерти, и знал её лучше, чем жизнь. Но ему было страшно, что никто по-настоящему не проводит его, и он не сумеет уйти отсюда.

Поэтому накануне этого утра Владимир украл у больницы запрещённые яды, а дома его уже терпеливо дожидались уложенные в кастрюли и тарелки цветы. Но старик не торопился к ним – зайдя в квартиру, он заспешил к кровати, и пролежал в ней до самой ночи.

Наконец, проснувшись в тёмной тишине, Владимир начал готовиться к смерти. Механически, как будто делая это каждый день, он выпил убийственные таблетки, и принялся устраивать место своего отпевания. В комнате лениво горела люстра, и её нищего света хватало только на то, чтобы осветить маленький кусочек пола. Именно там Владимир положил сирень, пылающую своим ароматом, и поставил хрупкую церковную свечку. По-старчески неуклюже он лёг посреди своих последних вещей и, накрывшись простынёй, степенно, не спеша осыпал себя цветами. Огонь свечи затанцевал слабо, почти незаметно. На лице старика появилась мимолётная озабоченность – он вспомнил, что не приготовил колокольчик. Но, закрыв глаза, он сразу же услышал явственный сияющий звон.

Владимир думал о тех, кого проводил отсюда, – все остальные воспоминания, почувствовав свою скорую смерть, убежали прочь. Осталась только музыка колокольчика и тысячи навеки исчезнувших людей, к которым старик приближался с каждым мгновением. Потоки их бесчисленных жизней бурлили в его груди, лаская и согревая изнутри. Вдруг исчезли и они. Владимир глубоко вдохнул сладкий аромат сирени и уснул навсегда.