Создан для блаженства (под редакцией Льва Пирогова)

Я – в Америке!
…Далеко-далеко от России, на другом конце земли, в симпатичном домике, окруженном зеленой лужайкой (по которой, как ни странно, можно безнаказанно ходить, а также ловить в ней кузнечиков, если возникнет желание) - звучат высокие девичьи голоса, которые выводят на чистом русском языке: «Не слышны в саду даже шорохи…» А следом - «Калинка-малинка», что кажется уже вполне естественным, и песни Евгения Крылатова, и «Ах вы, сени мои, сени»… Хозяева домика текстов песен не понимают, но музыка им нравится, и исполнение они тоже хвалят. Я, как могу, перевожу моим друзьям «Прекрасное далеко». Смысл песни, к моей радости, для них становится ясен, хотя мой английский… ну, мягко выражаясь, весьма несовершенен. Но мы друг друга, как ни странно, прекрасно понимаем, и говорим даже на сложные темы - об искусстве, религии, политике… Кстати, компакт-диск с русскими песнями – вовсе не мой подарок из России, он из фонотеки моих американских друзей, Стива и Суоки Грас, у которых вот уже неделю я проживаю на правах друга семьи. Это в мою честь они русские песни завели, пока я борщ варю.
Случайно ли я попала именно к ним? Не знаю. Наверное, это провидение. Программа библиотеки Конгресса США «Открытый мир», по которой наша группа - группа российских преподавателей - знакомилась с особенностями американского образования в небольшом городке штата Нью-Йорк - Платцбурге - предполагала, что мы поселимся в семьях преподавателей Платцсбургского университета.

«Моя» семья
…Я ехала и почему-то волновалась: вдруг меня никто не выберет, как в детстве в ручеек - нас будут возить, возить, все наши обретут свои дома и своих хозяев, а я так и останусь в машине. Наша переводчица Лена сказала: «Еще и лучше, в гостинице поселят». Но мне все-таки хотелось, чтобы меня выбрали. Вот он «мой» дом, наконец-то!
С этого самого момента я обретаю на американской земле свою американскую семью. Но пока я этого не знаю. Я продолжаю волноваться. Вдруг я им не понравлюсь? Вдруг они мне не понравятся?
Стив и Суоки Грас - университетские преподаватели. Я тоже. Стив ведет английский у студентов- иностранцев. Суоки преподает экономику. Вроде, от моей журналистики это далековато, но мы сразу же находим общий язык (и в буквальном, и в переносном смысле). И они нравятся мне с первого взгляда! Суоки - южнокорейская красавица. Маленькая, изящная, как куколка, она в первые же секунды моего присутствия в их доме протащила меня по всем закоулкам, показала, что лежит в холодильнике («Бери все, что захочешь»), в кладовочке (то же самое. А кладовочка - в половина моей ставропольской комнаты), показала, где я буду жить («Наша дочка Мэган учится в Канаде, ее комната сейчас свободна»), и мой личный «санузел», в котором мне еще надо было разобраться с моющими средствами – что, как, зачем и для чего.
Стив – очень интеллигентный, очень милый, с большими детскими глазами за стеклами очков. (Потом я обратила внимание - у многих американцев очень чистый, бесхитростный взгляд. Людей с такими глазами приятно удивлять, радовать или смешить).
После моего скорого знакомства со средой обитания мы стали быстро собираться куда-то, как удалось выяснить, в «церковь», на общую русско-американскую встречу (событие происходило в некой экуменистической организации - над окном там оказалась иудейская шестиконечная звезда, рядом - христианский крест, символы других религий).
Я сразу же почувствовала себя нужной! Американское «Кен ай хелп ю?» - «Могу ли я помочь вам?» - моему мироощущению пришлось как нельзя кстати. Я вставляла «Кен ай хелп ю?» где только могла, и вот, в результате, уже тащу из «нашей» машины два пирога и пристраиваю их на стол в «церкви», а там уже столько всего понаставлено! Наши «хост-фэмилис» - принимающие семьи – принесли с собой разные американские блюда (в основном, приготовленные нашими хозяевами), и мы начинаем пировать, а в процессе этого - знакомиться. Мне повезло - вместе со Стивом и Суоки за наш столик попадает Алина Садовяну, студентка Платцбургского университета, она из Молдовы. Алина хорошо говорит и по-русски, и по-английски, а у меня - свой интерес, я хочу, чтобы она перевела Стиву и Суоки стихотворение моего мужа – украинско-русского поэта Миколы Туза - «11 сентября». Стихотворение - на украинском, со сложными образами, «нелобовое», не реквием – оно, с одной стороны, о бессмысленности любой жестокости, с другой – о том, как все мы в этом мире связаны единой нитью, которую так легко порвать. Я диктую Алине подстрочник, она переводит:

Пришел конец и лету, и годам, (По–украински - «літам»).
Заплакал Бог тихонечко на лавке. (Такой сельский Бог, на скамье в украинской хате).
В Нью-Йорке из неба вынырнул самолет
И выпустил свечу каштан в Полтаве. (Это Коля прямо перед 11 сентября наблюдал такой феномен в Полтаве: на одном каштане были и плоды, и цветы. Говорят, это плохая примета).
В музыкальной передаче из Москвы
Джон Леннон был с «Имеджин»
В то мгновенье. У Бога на огороде, неживой,
Завис туман над пропастью во ржи.
(Убийца Леннона перед тем, как его застрелить, держал в руках книгу Селлинджера «Над пропастью во ржи»).
Не знаю, до какой степени понятно стихотворение моим новым друзьям, но Стив говорит перед нашим расставанием: «Нам очень понравилось колино стихотворение, передай это ему в подарок», и он протягивает мне книгу о нью-йоркских «близнецах» – история Американского торгового центра от самого начала до самого конца.

В этот вечер я поняла, что кормят в Америке так же, как и в России - по законам гостеприимства, и голодать нам не придется (дома меня пугали экономной Европой). Однако еда в Америке меня занимает только с точки зрения «попробовать». (В нашей группе даже выражение возникло: «А Галина у нас не ест, а пробует»). Также как и «шопинг» - с точки зрения «посмотреть». Мне очень важно всюду сунуть свой нос, во всем разобраться самой, и жалко тратить время на еду и покупки (да и денег особо нет). Я не думала, что когда-нибудь уеду дальше Украины, поэтому пребываю в совершенно эйфорическом состоянии. И до самого последнего момента мне как-то не верилось, что все-таки попаду в Америку, я и рубля в лотерею никогда не выигрывала. Что же касается «открытых границ» и всяких других прелестей нашей новорожденной демократии, то сами понимаете, сколько зарабатывает простой российский преподаватель вуза. 50 долларов в месяц. Стоит ли в таком случае тешить себя несбыточными надеждами и мечтать о поездках в дальние страны? В общем, «Гуд бай, Америка, где я не буду никогда».
Поэтому, когда я все-таки попала в программу «Открытый мир», то, как бы заговаривая судьбу, я бубнила в ответ на все поздравления: «А чего, собственно говоря, радоваться? Ну, съезжу, ну, посмотрю… Что уж так особо ликовать? Мне бы вот лучше в Москву, да с писателями пообщаться как следует по поводу литературы, а то в Ставрополе-то живых писателей - раз-два и обчелся». В Москве, кстати, я тоже побыла. И вообще - судьба пошла мне навстречу!
«Открытый мир» - это так называемая «программа российского лидерства», которую придумали директор Библиотеки Конгресса США Джеймс Х. Биллингтон и наш Дмитрий Сергеевич Лихачев, финансирует ее американское правительство и разные американские общественные организации. Никаким особым лидером я себя не считаю, тем более в образовании - всего-навсего старший преподаватель кафедры СМИ, веду всякие журналистские дисциплины, а в программу попала, скорее, как литератор, пишущий на правозащитные темы. От этого и некоторое несовпадение по ментальности с другими членами нашей программы «Образование» - они, в основном, всякое вузовское и невузовское начальство, а с начальством, как у всякого нормального литератора, у меня отношения весьма прохладные.

…Сегодня мы возвращаемся домой пораньше - вторая половина дня у нас свободна. Все члены нашей группы - кроме мужчин и меня - отправились на шопинг. Большинство представителей сильного пола в принципе не любят магазинов, а я спешила домой - варить борщ. Мы подъезжаем со Стивом к «нашему» домику и слышим смех и радостные возгласы. Три соседских девочки ловят кузнечиков в траве возле дома. Суоки руководит ими, как старший друг, но азарт охоты ее тоже захватывает. Вместе они хохочут, засовывают пойманных кузнечиков специальными пластмассовыми пинцетиками ярко-желтого цвета в такие особенные чемоданчики с окошком, где кузнечик сидит, как у себя дома, а мы можем на него смотреть сколько душе угодно.
Я решила варить борщ, потому что мне хотелось хоть чем-то порадовать моих американских друзей. Все-таки борщ - это экзотика для американцев. Суоки выдает мне кастрюльку… литров на 10. «Ой, а зачем такая большая?» «Так мы же должны с друзьями поделиться! Это же борщ!» Ладно. А перед этим мы с Суоки ездили в магазин, закупать все по списку - я заранее догадалась спросить у нашей переводчицы Лены, как на английском звучат названия борщевых компонентов, свеклы там, чеснока. И если «картошку» и «морковку с капустой» помнила со школы, то такого названия, как «петрушка» у них, вроде бы, вообще не существует. Есть «сельдерей». Но сельдерей все-таки не совсем петрушка.
Я тряслась, как первоклашка. Вдруг получится какая-нибудь гадость? Во-первых - объем предполагаемой готовки: сколько чего положить, как посолить? Во-вторых - ингредиенты. На борщ нужна свинина. Кристиан – сын Стива и Суоки - свинину не ест, мы решили заменить ее курицей. Потом, эта уж мне американская экзотика! Свекла - сто сортов, какую выбрать? Пастернак - и тот сам на себя не похож, а, вот, нашелся знакомого обличья! Попутно я интересуюсь у Суоки назначением отдельных предметов и продуктов питания. Ну, про ананас я и сама знаю! Нет, говорит мне Суоки, это не ананас, это «желтый ананас», он гораздо слаще обыкновенного. Уф, трудно ходить по американским магазинам!
…А борщ получился вкусным, мне Суоки даже по «имейлу» потом писала: и друзьям понравился!

Сыну Грасов, Кристиану - 15. Он очень сдержанный, немногословный молодой человек, скорее европейского, чем американского или восточного типа - черноволосый, с правильными чертами лица. Поначалу я думала, что, может, я его раздражаю - своим английским, вообще тем, что появилась в их доме, но потом поняла, что и родителям он отвечает односложно и все свое свободное время привык проводит у компьютера, ни с кем не общаясь. Дочка Стива и Суоки, Мэган, учится в Канаде (от Платцбурга до Монреаля - час езды). Ей 18. Спрашиваю Суоки: «А почему - в Канаде?» «Это очень, очень хорошая школа!» Меня поселили в комнате Мэган. Когда она приезжает на уик-энд со своим бой-френдом Дэвидом, прошу у Мэган прощения, что занимаю ее территорию. Но ей не жалко - помещений в доме много, рядом с «моей» комнатой стоит совсем пустая маленькая комнатка, и Стив с Суоки жалуются мне, что тот, у кого они купили дом, построил его довольно странным: вот маленькая, слишком маленькая комнатка, предназначение которой неизвестно, а спальня - слишком большая. Мы плутаем по закоулкам дома, и он мне очень нравится. Я говорю, что у дома есть свой особенный характер. Мои друзья улыбаются: я попала в точку! Ноги по щиколотку проваливаются в белое мохнатое покрытие пола, даже по лестнице ступаю бесшумно, как японский ниндзя. В Вашингтоне нам говорили, что американцы не носят тапочек: ходят или босиком, или в обуви. Теперь понятно, почему тапочки им не нужны - приходишь с улицы, а подошвы у тебя чистые, хоть языком лижи. А какая чистота в туалетах! Даже в аэропорту, даже в средней школе - фаянс безупречно бел, туалетная бумага и бумажные полотенца - на своих местах. Да-а-а… Как говорится, унитаз - лицо хозяйки!

В подвале у Стива есть своя финская банька (Стив наполовину англичанин - из тех, первых поселенцев, на четверть - француз, на четверть -финн). Показывая мне жилище, Стив и Суоки вовсе не хвастаются своим «благосостоянием», просто им хочется объяснить мне все как можно лучше, ничего не скрывая. Я чувствую себя немного ребенком из стихотворения Юрия Левитанского: «Это что у вас? - Это дерево. - А это? - Небо. – А это? – Дым».
Когда мы едем в машине по Платцбургу, и за окном мелькают симпатичные, ухоженные, в основном, двухэтажные домики, вопрос возникает сам собой: «Стив, да есть ли в Платсбурге бедные люди?» «Нет, - говорит Стив, у нас нет бедных. Бедные - едут на Юг, там тепло. У нас - Север». Через дорогу переходит маленький индийский мальчик со школьным портфелем за плечами. За руку мальчика ведет его индийский дедушка. Стив пропускает пешеходов. Мальчик приветственно машет нам. Мы машем в ответ.

В комнате Мэган много фотографий ее друзей, на стенах висят пожелания и объяснения в любви, ее девичий уголок полон всяких смешных прибамбасов, сухих цветов, стеклянных безделушек. Забавный носатый человечек с лохматой синей прической - точно такой же, как у нас дома, только наш – с розовой. В другом углу висит плакатик, перевожу с английского: «Все, что мне необходимо знать о жизни, я выучила благодаря моим подружкам» - и фото, где три девчонки, обнявшись, уходят куда-то вдаль. Наверное, во взрослую жизнь.

Вообще-то на календаре - конец сентября, но в Платцбурге продолжается лето. Этот северный американский городок расположен примерно на широте Ставрополя, так что для нас это юг, а для меня - так вообще родные места - растения здесь - такие же, как у нас, и горы есть свои собственные - Адирондакские. Кстати, когда нас туда возили и мы в фуникулере поднимались на гору Литл Уайтфэйс (что в переводе означает «Маленькое Белое Лицо»), я нарвала там листиков для гербария своему сыну: клен, папоротник, рябина, малина… Ну Ставрополь, да и только! Ни одного незнакомого растения.

Зря я набрала с собой в поездку теплых вещей - в куртке и свитере не удалось покрасоваться ни разу, и в Вашингтоне по дешевке (три штуки за 10 долларов) пришлось купить расписные футболки с видами столицы Соединенных Штатов и ходить в них всюду, кроме официальных приемов. Правда, зелененькую порвал на мне Альберт Энштейн. Вернее, его памятник. Туристы любят фотографироваться на коленях у Энштейна, сказали нам. Мы тут же приобщились к традиции. А вот попытка изящного соскакивания с колен великого физика не удалась. Так тебе и надо - стала настоящей туристкой, а ведь еще совсем недавно терпеть не могла всякие там экскурсии и достопримечательности.

Вашингтон.
Надо сказать, что отсутствие сведений о климате США и, в частности, штата Нью-Йорк- не единственный пробел в моем образовании. Вообще-то, когда на выбор в Американских Советах по образованию мне предложили 4 штата, я выбрала Нью-Йорк по литературному признаку, ведь в Нью-Йорке жил Сергей Довлатов! Однако – вот она, четверка по географии! - город и штат в Америке –не одно и то же, это вам не Ставрополь и Ставрополье. Столица штата Нью-Йорк – небольшой город Олбани, а прилетели мы вообще в Вашингтон (округ Колумбия), и в город Нью-Йорк не попали. Что ж, по довлатовским местам придется походить в следующий раз. Тем более, что я с первого взгляда влюбляюсь в Вашингтон! Не то, чтобы мне был близок по духу официоз - Белый Дом, и Капитолий, и мемориал Линкольна, и множество памятников - это, конечно, очень солидно, и впечатляет. Но очаровывает другое: столица Соединенных Штатов, оказывается, «одноэтажная Америка», город розовых тротуаров и тщательно продуманного изящества – архитектурные детали, лестнички, цветы на клумбах, цветы в круглых подвесных штуках, по всему городу - смешные скульптурки в натуральную величину– ослики с живописными видами на боках, пестрые разноцветные слонята. А воздух… незнакомый пряный аромат кружит голову.
По отелю «Эмбасси Суитс», где размещается наша шумная русская гоп-компания, вообще можно расхаживать, как по музею. Нет, скорее, как по дворцу из сказки «Аленький цветочек» - здесь и фонтаны, и позолота, и стоящая на столах невиданная еда, и музыка, которая льется неизвестно откуда и заполняет собой все пространство, и странные тропические растения, правда, отдана дань и современным удобствам: бесплатный Интернет в холле, скоростные бесшумные лифты. Наверное, в лучших отелях Москвы и Санкт-Петербурга все устроено не хуже, да откуда нам это знать (хотя перед поездкой в Америку мы переночевали в «Новотеле-Шереметьево», там тоже ничего)? Большинство из нас - провинциалы: Барнаул, Воронеж, Томск, Иваново. Ставрополь вот. Судя по всему, программа «Открытый мир» отдает предпочтение провинциальным «лидерам» - нам из наших медвежьих углов весь остальной мир не очень виден. Тем более - Америка.

Еще только попав на улицы Вашингтона, я почему-то чувствую себя, как дома (кстати, выскочив из отеля немножко погулять, первым делом натыкаюсь на памятник Тарасу Григорьевичу Шевченко. О, привет тебе, мой украинский муж Микола Туз! А поставили памятник первые украинские эмигранты). Вернее, чувствую гораздо свободнее и лучше, чем дома. Дома мне еще несколько лет назад приходилось доказывать в судебном порядке, что гитлеровская свастика - это, в общем-то, нехорошо (4 года судилась из-за своей статьи с Русским национальным единством, партией русских нацистов). В Вашингтоне же я вижу вокруг себя столько людей - беленьких, черненьких, синеньких, розовых в полосочку, зелененьких в крапинку - и все они спешат по своим делам, разговаривают и улыбаются, обнимают друг друга вне зависимости от своей расовой и национальной принадлежности. Идея толерантности доведена здесь до того, что «само собой разумеется» - даже на телефонной карточке, которые нам неожиданно выдает наша принимающая организация - четыре веселых молодых лица: афро-американка, восточная красавица с узким разрезом глаз, белозубая блондинка и смуглый молодой человек испанско-итальянской внешности. Все - в обнимку, все смеются. Не мешало бы и нашему Ставрополю подобные плакатики по всему городу развесить, вместо свастик или даже вместо рекламы какой-нибудь торговой марки «Скарлетт»: армянин, русский и, скажем, калмыцкая красотка – склонившись друг к другу и что-то обсуждая, например… читают «Ставропольскую правду». Или рекламируют зубную пасту «32 норма» своими белозубыми улыбками. Может, предложить? Да, от националистов надоело отпихиваться. В награду себе я покупаю в университетском магазине фотографию Мартина Лютера Кинга. Как я понимаю, американское общество ужаснулось его гибели, и именно с этого момента начался отсчет того, что сейчас я увидела на вашингтонских улицах, в учебных заведениях, магазинах и ресторанах Платцбурга – отсчет воплощенной толерантности.
И еще: нигде в американских магазинах (а мы были в трех городах) я не нашла солдатиков- индейцев, которых мне заказывал мой 11-летний сын. Ага, понимаю: торговать подобным - нетолерантно!

В Америке нас принимает организация «Национальный фонд мира». Его эмблема - стилизованный голубь, который больше похож на чайку, раскачивающуюся на волне. Такие значки мы прикрепляем себе на лацканы пиджаков - первая официальная встреча проходит у нас в Библиотеке Конгресса США. Джин Смит, представитель Фонда мира, поедет с нами в Платцбург. Оказывается, она тоже никогда там не была, и ей интересно почти так же, как и нам. Джин яркая, спортивная, она изучает русский язык и проявляет к общению с русскими отнюдь не формальный интерес. Вообще, меня удивляет и радует организация нашей поездки. Предусмотрены даже мелочи, а американцы стараются нас порадовать на каждом шагу, даже если это выходит за рамки программы. Нам то неожиданно вручают те самые телефонные карточки, о которых я говорила, чтобы мы прямо из университета могли позвонить домой, то останавливают автобус возле «тыквенного» развала (скоро праздник Хеллуин) – горы пламенно-красных тыкв всех размеров заранее настраивают на праздничный лад. С собой забрать хоть одну тыковку не представляется возможным - и мы по очереди фотографируемся среди этого великолепия), и один из наших «хозяев» всем покупает яблочный сидр и теплые булочки, на прощание каждая семья дарит нам что-нибудь на память… Многие их подарки я пристроила в своей комнате так, чтобы они все время были на глазах: игрушечный домик с кленовым сиропом внутри, «паззлы» американских штатов – теперь не только мой сынок, но и я знаем, какие штаты где располагаются, и чем каждый штат знаменит: Вермонт - коровами, Техас - ковбоями и нефтью, Калифорния - кинематографом, Айдахо - картофелем. «Наш» штат, штат Нью-Йорк отмечен значком статуи Свободы, но вообще он знаменит и своими озерами (Платцбург стоит на озере Чамплэйн, в Лэйк Плэсиде, что рядом, два раза проводились Олимпийские игры), и Адирондакскими горами, и университетами, и Ниагарским водопадом…
Я покидаю Вашингтон, умирая от любви к нему – ну вот, жила-жила рыбка в лесу, ходила по грибы, по ягоды, дружила с зайчиками и белочками, а потом случайно свалилась в речку…
Сейчас мы должны вылететь в Берлингтон, штат Вермонт, а оттуда, на пароме – до Платцбурга. В последний раз я кидаю тоскующий взгляд на отель Эмбасси Суитс (если бы я была американским пенсионером, приходила бы сюда каждый день посидеть на лавочке и послушать окутывающую тебя со всех сторон музыку), и мы садимся в автобус, он снимается с места, а мобильный телефон нашего водителя – афро-американца - играет «К Элизе»…

Университет.
Для меня эта поездка – добровольный отказ от стереотипов и ошибочных представлений об американцах и их жизни, которыми было напичкано даже мое, в общем-то, ориентированное на либеральные ценности и готовое к приятию Америки, сознание. Вот говорят - образование у нас лучше. А в чем это выражается? Если в отношении к учебе тех, кто учится – то - ой, как нам до американцев далеко! О таких вещах, как списывание или пропуск занятий по неуважительной причине там, по-моему, вообще не слыхивали. Студенты оплачивают свою учебу самостоятельно (обучение в Платцбургском университете стоит 15 тысяч долларов в год или 6 тысяч - для жителей штата Нью-Йорк), берут кредит в банке, после окончания университета должны этот кредит, отработав, отдать - придет ли им в голову прогуливать лекции или семинары, не выполнять положенные задания? Да они в учебу просто вгрызаются! Как сказала мне Алина Садовяну: «Только если у тебя очень большие амбиции и желание получить образование в Америке, ты можешь это все выдержать». Ведь студенты должны еще и потрудиться положенное количество часов «на благо университета», это так называемое «волонтерское движение».
В американских университетах с курса на курс не переходят, курсы там «набирают». Поэтому, когда я спросила у Пита Премо, «заведующего» теле- и радиостудиями «факультета журналистики» (на его визитке написано: «студио менеджер депатмент оф комьюникейшн»): «Сколько у вас курсов?», он мне ответил, что около 40 – обязательных, остальные – по выбору, но таких - еще больше. (Сфотографировавшись рядом с портретом ярко-красного мальчика в студенческом музее, я узнала, что живопись - это один из обязательных курсов). Учебная телестудия тут огромная - примерно, как на нашем краевом телевидении, радиостудий - несколько, студенты выходят в прямой эфир и вещают на город, отвечают на звонки горожан. «А не боятся старшие, что молодежь ляпнет что-нибудь не то? - Да нет, все всегда бывает в порядке». Кстати, послушав по утрам платцбургское радио в течение недели, я сделала для себя вывод, что любимейшая музыка «платцбургцев» – это «Битлз» и что-либо похожее на «Битлз». Я с удовольствием отдохнула от российской попсы и всеядного «Русского радио», все-таки классика не стареет.

Каждое утро, чтобы отправиться куда-то далее, мы собираемся в университетском кафетерии - нас подвозят наши хозяева по пути на работу. Прямо как мамы в детский сад! Я смотрю вслед Стиву, он с 8-ми утра торопится в свой учебный центр, мы договорились, что в 5 я за ним зайду, и мы поедем домой. Мы гордимся своими американскими семьями и хвастаемся ими друг перед другом. Я говорю: «Мой Стив будет сегодня рассказывать нам об учебном центре!». Ирина Савицкая, зам.декана факультета иностранных языков Томского университета, парирует: «А моя Карен - его начальница! Она - директор центра!». Мне приходит в голову, что как собаки похожи на своих хозяев, как, говорят, мужья и жены, прожив вместе много лет, становятся похожи друг на друга, так и мы оказались похожими на свои американские семьи (это, конечно, кому из нас повезло, и если выбор американцев оказался правильным). Ирина с Карен по вечерам посещают платцбургские ресторанчики и бары, катаются на машине, я всегда спешу домой, в семью - мы с Суоки готовим вместе ужин (я на подхвате), не переставая общаться, потом садимся все вместе за стол. Стив или Суоки произносят молитву, где, насколько я понимаю, благодарят Бога за то, что Он привел меня в их дом, и просят у Него добра и покоя для меня и моей семьи. Это ужасно приятно.

Наш платцбургский руководитель – Марша Готшал, очень веселая и очень энергичная…ну язык не поворачивается назвать ее «пожилой дамой» – больше всего она похожа на тот тип российской женщины-ученого, который не только одержим своей работой, не только вечно окружен учениками, но и среди своих увлечений числит какой-нибудь «горный туризм» или «бардовскую песню». Она всегда смеется, у нее всегда все получается. Полуседая прядка волос задорно выбивается из прически, глаза сверкают сквозь очки. Лихо вертит руль машины, где все мы (12 человек) очень уютно размещаемся, такой американский «рафик». Вообще-то Марша, как и «мой» Стив, преподает английский иностранным студентам. Преподает, надо сказать, весьма изобретательно. «А ну-ка, - говорит она своим ученикам, давайте покажем нашим гостям, чем мы занимались на прошлом уроке». Мальчик-китаец послушно ставит ногу в кроссовке прямо на стол, развязывает на своей обуви шнурок и далее действует исключительно в рамках рекомендуемых коллегами телодвижений. Как завязать шнурок? Да нет ничего проще! Попробуйте проговорить все этапы этого действия на неродном для вас языке, и вы поймете, что получалось у нашего добровольного демонстратора не очень. Вот никак не хочет завязываться шнурок, когда его хозяину говорят: возьми концы шнурка в обе руки - он берет в кулаки - не так, не так! Пальцами! - он берет кончиками пальцев - и так далее. Ну прямо занятие для наших студентов-журналистов, которые весьма прохладно относятся к работе над словом. А ведь здесь наглядно видно: от одной-единственной языковой неточности разваливается все содержание!

Мы участвуем в проведении «урока гражданской ответственности» профессором Платсбургского университета, как написано в нашей «методичке», «отличником труда» Томом Мораном. Название урока мне нравится, присутствующие – тоже. Жалко, я не совсем понимаю, о чем идет речь, одна из двух наших переводчиц - весьма странная дама, которая замолкает в тот самый момент, когда мы нуждаемся в ее помощи, и начинает безудержно болтать (например, полчаса она рассказывала школьникам сюжет «Сказки о рыбаке и рыбке»), когда она должна всего-навсего переводить мой текст. Я ужасно злюсь.
Пожалуй, это единственный неприятный момент во всей нашей поездке. Нет, вру. Была еще пара моментов, правда, один из них - довольно забавный. На переходе от университетского корпуса мы увидели молодого человека, который стоял к нам спиной, опершись на перила. Джинсы его были почему-то спущены, и молодой человек являл всему миру свое цветастое нижнее белье, именуемое в народе трусами. «Протестует!» - объяснили нам. Что ж, протест выражается у каждого по-своему. Мы с подругой когда-то (а точнее, в не очень-то либеральном 74-м году) разрисовывали малярные робы масляными красками, и в таком виде ходили по городу. Так что я молодежь никогда не осуждаю.
Вторая ситуация связана с авиакомпанией «Люфтганза», которой мы летели туда- обратно. Эта история - про «обратно». В какой-то момент полета я вдруг поняла, что меня накрывает приступ стенокардии. Такого со мной не случалось уже 4 года, поэтому я перестала носить с собой таблетки. И еще две недели назад я просто молча стала бы терпеть и молиться. Теперь же я чувствовала себя другим человеком. В Америке я вдруг поняла, что чувство собственного достоинства надо отстаивать, что мириться с тем, с чем мирилась всю жизнь – «да ладно, я уж как-нибудь, как-то уж так…» - унизительно, более того - просто глупо. И еще я много чего поняла. Поэтому… отважилась попросить валидольчику у своих «сокомандников». Валидольчику не было, но добрый Николай Михайлович из Томска (тоже начальство, между прочим, декан, если не ошибаюсь, факультета иностранных языков) уже без моего согласия побежал к стюарду просить лекарство. Стюард ко мне подошел и сказал, как я поняла, следующее: «Лекарств у нас нет, у нас есть врач, но его мы вызываем к тем, кому действительно плохо. А с вами все в порядке». Повернулся и ушел. Я прямо чуть не умерла. Теперь уже не только от стенокардии, но и от стыда. Как он меня при всех-то! Хорошо, недалеко от меня сидела еще одна наша соотечественница - у нее с собой оказался корвалол. Когда мы прилетели, я поблагодарила ее за спасение жизни.

Музей.
Господи, неужели? Именно в Платцбургском университете находится музей Рокуэлла Кента. Мы ехали-ехали и, наконец, приехали! Начиная со второго класса, из года в год, нас мучили этим Кентом на уроках английского языка. Мы росли, росли и тексты, а я все недоумевала - неужели в Америке только один художник? Только один, достойный нас. Но это выяснилось гораздо позже - Рокуэлл Кент был коммунистом. Теперь я смотрю на его работы с ностальгической симпатией: не могу сказать, что этот художник мне близок, но теперь я понимаю Кента гораздо лучше. И мне его ужасно жалко: возле Платцбурга находилась его ферма, которую он вынужден был продать своему управляющему во времена «охоты на ведьм». Почему-то за один доллар. У него никто не хотел покупать молоко, потому что Рокуэлл Кент был коммунистом.

Школы.
В школу Момот, к малышам, мы пришли с самого утра. У порога нас встретила «социальный работник», как она отрекомендовалась, Крис Латтер, а еще - большой игрушечный медведь, символ школы. Разные коридоры уводят нас из вестибюля тропами разных медведей. Вот коридор «имени» игрушечного мишки - «тедди бэа» - хитренько так смотрит на нас со стены, а другие коридоры - это вотчины мишки-коалы, белого медведя, медведя бурого. Я хожу по коридорам, разинув рот - как здесь все ярко, весело, интересно - ни кусочка стены не пустует - то бабочки по ней летят с вклеенными фотографиями детских мордашек, то бегут друг за другом смешные человечки - мальчики и девочки - черненькие, желтенькие, беленькие… Я специально делала фотографии школьников (если они разрешали) – какие симпатичные разноцветные мордашки! Здесь никого ничему специально учить не надо - всем и так совершенно понятно, что твой друг может быть любого цвета, любой национальности - лишь бы он любил и понимал тебя. Помните, была у нас такая песня - «Дадим шар земной детям!» Такое впечатление, что школе Момот это удалось сделать.
Заходим в класс. Детвора, уютно расположившись на полу, старательно выводит песенку про букву Би: там и про бабочек, и, кажется, про мячик, про воздушный шарик… В комнате так много всякой всячины, предназначение которой иногда нам даже не совсем понятно, что приходится спрашивать учительницу: а это у вас что? А это для чего? Я подхожу к довольно приемистому корытцу на ножках, которое доверху наполнено разноцветным рисом. В такой «песочнице», наверное, приятно копаться совочком, насыпать –не песок, а рисок - в ведерко, высыпать. Я украдкой трогаю рисинки, но взгляд уже находит новое диво: что-то типа большой круглой клетки из пластиковой сеточки - такой, которой мы закрываем окна от комаров. ??? Оказывается, ребята вместе с учительницей выращивают в классе бабочек из гусениц, бабочки живут в этой клетке, но: «Не бойтесь, мы здесь животных не мучаем! Бабочек мы отпускаем в Мексику!» Причем это не столько биология, сколько идеология: «Ты, малыш, пришел в нашу школу учиться. Пока ты - маленькая гусеница, но будешь расти, расти, превратишься в прекрасную бабочку, и мы отпустим тебя в твое путешествие по жизни!»
Мы спросили у Крис Латтер: «А родители помогают школе?» Она поняла - физически и морально, ответила: «Насколько мы им позволяем!» А мы имели в виду - деньгами. «Что вы – ни в коем случае!» Обучение в школе финансируется из бюджета штата. Ведь все родители платят налоги!
В школьной библиотеке (начальной школы, между прочим!) я заметила книгу про Гитлера: кажется, она называлась: «Гитлер - начало и конец». Книга была весьма зачитанной.

Церкви.
Стив и Суоки вечером сказали мне: «Завтра воскресенье. Утром мы идем в церковь, к воскресной службе. Но если ты не хочешь, можешь не ходить!» Это «прайвэси», приватность. В Америке так - здесь все, что касается себя любимого, ты решаешь сам, никто не станет тебя воспитывать, принуждать, давить на тебя. Одно из непреложных правил существования - «хэлп есэлф» - помоги себе сам.
Вообще-то я агностик, однако отказаться от похода в церковь?.. Во-первых, эта сторона жизни, как я уже поняла, очень важна для моих новых друзей, а во-вторых – просто интересно.
Стив и Суоки - протестанты. Их церковь - Нос Кантри Алианс Чорч – вполне современное здание, без каких-либо признаков фетишизма внутри - просторное светлое помещение, скамьи рядами, а перед ними – рокгруппа из трех человек с электрогитарами, поют что-то мелодичное, приятное. Потом один из музыкантов откладывает гитару, берет микрофон, начинает говорить. Это пастор. Молодой, интеллигентный. Во время проповеди ходит меж скамьями, может и пошутить – паства на это откликается улыбками, а то и смехом. Когда приходит время петь всем вместе - пастор опять берет гитару, и мы встаем, я в том числе, правда, петь не пробую - хотя на экране под потолком проецируются тексты - я рассматриваю аудиторию. И дети, и взрослые чувствуют себя здесь вполне свободно. Встают или не встают, входят и выходят, могут петь - могут не петь. А кто-то поет уж совсем «с душой» - выходит к экрану на стене, протягивает к нему ладони… Никто ни на кого не обращает внимания, все действуют в зависимости от своих душевных порывов.
Когда после службы Стив и Суоки представляют меня своим знакомым, все радуются мне, как родной. В этом нет ни тени фальши. Обычное мое состояние на родине - состояние обороны. Я всегда чувствую, кто как ко мне относится. А многие у нас друг к другу настроены враждебно. Просто так, априори. Не могу судить своих сограждан. Просто у нас поделиться своим куском - это подвиг, а здесь - естественное желание оставаться человеком даже в мелочах. Еще один стереотип разрушен – что радушие у американцев показное, формальное (мол, улыбнуться-то я тебе улыбнусь, а вот дальше…) У нас даже в программной «методичке» записано: «Прием гостя в США не рассматривается как обуза, особенно в небольших городах». Кстати, нас предупредили, что наши хозяева не получают за свое гостеприимство ни копейки. Я думаю: «Многие ли из нас решили бы принять участие в такой программе и пригласили бы к себе «пожить» незнакомого человека, да еще из другой страны, только прочитав его анкету?» И еще одно наблюдение по этому поводу: я пришла к выводу, что восторгаться чем-либо из вещей или продуктов (или даже просто проявлять к этому интерес) в разговоре с моими хозяевами небезопасно. Они так и норовят - ну прямо как в анекдотах про жителей Кавказа - тут же купить и подарить тебе то, что ты похвалил. И все это без малейшей позы – им хочется сделать тебе приятное.

В протестантской церкви мне понравилось. Я не фетишист, горестные лики, раскрашенные скульптуры скорбящей Божьей матери – для меня чересчур «маловысокохудожественны». Божий дух должен жить внутри церкви и чувствоваться не через «наглядные пособия», а сам по себе. В церкви Стива и Суоки он чувствовался.
Потом мы побывали еще в одной церкви, об этом - отдельный рассказ. Церковь находится на территории тюрьмы, ее построили в 30-е годы, когда в тюрьме сидело много членов итальянской мафии, они жертвовали на церковь большие средства. Некоторые говорят, что «церковь построена на деньги мафии», поэтому, мол, она такая роскошная и даже считается одним из объектов национального достояния. Существует даже легенда о том, что один из главарей мафии предложил священнику, занимавшемуся строительством, прийти в определенное время в казино и выиграть такую сумму денег, которая окупит все расходы на строительство церкви, однако священник отказался. Церковь, тем не менее, получилась роскошная, с богатым убранством, со скульптурами, с огромными оконными витражами. Витражи делал один из заключенных, причем до этого посетив всего лишь один урок «витражных дел». Лица святых на витражах - это лица тех заключенных, которые находились в тюрьме вместе с мастером, деву Марию он создал с лицом своей возлюбленной, а один-единственный «витражный» ребенок имеет лицо взрослого человека – витражист объяснил это так: «Я забыл, как выглядят дети». Грустно.

Политика.
Ну конечно, на собрание республиканской партии не хотел идти никто - только я и директор частной школы из Екатеринбурга Алексей Бабетов, который к тому же талантливый профессиональный фотограф, он всю нашу поездку заносил на чип своего цифрового фотоаппарата. Кстати, в конце нашего путешествия нам выдали по небольшой книжечке, состоящей из его фотографий: мы в американском «ПТУ», где учат на лесников и есть даже отдельная специальность «лесоповал». (Я ежусь. У нас в коммунистические годы по этому делу была только практика, жестокая практика); члены нашей группы с американским полицейским; члены нашей группы на поле для гольфа, с клюшками в руках; мы среди студентов Платцбургского университета; мы среди наших американских «хозяев» (звучит! Прямо для гневной статьи в газете «Родина»!). А вот еще одна фотография: мы с Денисом Кимеджем, русскоговорящим работником библиотеки Платцбургского университета. На встрече с ним тут же к нему пристаем: откуда он так хорошо знает русский язык? Оказывается, его дедушка и бабушка эмигрировали в США (кажется, еще до революции) из Западной Украины, с Карпат. И вот, русский язык живет в семье уже в четвертом поколении (Денис сказал, что украинский знает хуже, чем русский) – сын Дениса учился в Санкт-Петербурге и привез оттуда русскую жену, связь с Россией в его семье не прерывается.

Из речей на собрании республиканцев мы мало что понимаем: нашей переводчице шипят сзади, чтобы мы прекратили болтать, так как они «пытаются слушать». Мы дисциплинированно замолкаем. Хотя когда нас, как «русских друзей», представляют всему собранию, и мы встаем и машем залу, наши соседи извиняются: они ведь не знали, что нам переводят! В конце собрания все встают и, обратившись к американскому флагу, произносят клятву на верность стране. Это очень торжественное и волнующее действо. А главное - вовсе не формальное. Здесь и флаг на каждом доме висит, исходя из умонастроений хозяев, и футболки с американской символикой молодежь носит, естественно, не по принуждению.

Тюрьма.
Большинство членов нашей команды - из Сибири. По странному совпадению, место, куда мы приехали, чтобы познакомиться с программой обучения американских заключенных, называется «Маленькая Сибирь». Это нам не без удовольствия сообщил начальник тюрьмы, между прочим, очень похожий на Антона Павловича Чехова - интеллигентное лицо, очки, бородка, высокий рост. Я шепчу про сходство нашей переводчице. Она переводит. «Мне это уже говорили» - вот как я в точку попала!
Американская тюрьма – это, конечно, не школа, больше похожа на нашу фабрику - довольно унылые коридоры, цеха для производства всяких изделий типа мебели, да и место, где заключенные живут, довольно тоскливое, напоминает мне наши больницы – холл, «палаты», в которые мне как-то неудобно заглядывать (однако, даже в тюрьме на стенах –«Не суйся к нам, Бен Ладен!» - и карикатурная физиономия «террориста номер один»). Тем более, я отказываюсь идти смотреть на людей, сидящих по- настоящему за решеткой, как показывают в американских боевиках. Пусть я чего-то не узнаю об Америке, но ведь это люди - каждый со своей судьбой, а вовсе не зоопарк. Лена мне говорит, что у многих заключенных возможность получить образование возникает только в тюрьме. И они его получают, в том числе и высшее (только высшее они сами должны оплачивать).
Нас собирают в небольшой комнате за «круглым столом» – русских, изучающих американское образование, и американских заключенных, прошедших образовательную программу, теперь уже они - помощники преподавателя и даже получают зарплату - около доллара в день. Так как сидеть многим из них очень долго - набегает, наверное, кругленькая сумма к моменту выхода из тюрьмы. Те, с кем мы говорим, в основном, афро-американцы (Лена мне подает знак: это не принято замечать, неполиткорректно). Как я понимаю, это люди, которые в подростковом возрасте совершили по глупости какие-то преступления, а теперь вот такие умные и красивые, ухоженные и сытые, еще и образованные, должны проводить время взаперти. Один за одним они представляются, рассказывают о себе, а я потихоньку ужасаюсь: «сижу за убийство, сижу за убийство, сижу за двойное убийство»… Когда последний из них представился и сказал, что сидит за торговлю наркотиками, я к нему почувствовала почти что любовь…

Прощание.
Уезжать из Платцбурга мы собирались от небольшого рыночка, где фермеры торговали выращенными собственноручно овощами. Стив и Суоки последний раз подвозили меня на своей замечательной машине (вообще-то у них три машины, и я так и не запомнила марки ни одной из них). Перед этим мы заехали позавтракать в такой американский ресторанчик, где подают «домашние» завтраки. Вот, наконец, я и увидела в Америке очередь! И даже постояла в ней. Я думала, по выходным американцы любят поспать подольше, но утро субботы меня в этом разубедило – в ресторанчике яблоку негде было упасть. А я, конечно, грустила – мне было жалко расставаться со своими друзьями. Но я чувствовала, что эта страна меня многому научила, поэтому сказала Стиву на своем несколько улучшенном английском (две недели Америки даром не прошли!), что благодаря ему и Суоки у меня появились силы что-то изменить в своей жизни в лучшую сторону – и в себе, и в семье, и вокруг.

…А над базарчиком струилась музыка - где-то рядом играл саксофон, и я пошла на его звуки. Оказалось, музыкант обладал настоящим талантом, аристократической внешностью и демократичным «прикидом». «А, это профессор математики из нашего университета!» - сказали мне провожающие. Я робко осведомилась, чувствуя собственную тупость: «Вероятно, ему не хватает на жизнь?». «Почему? - удивились мои друзья. Просто ему нравится играть на публике». И я положила свой последний доллар в футляр из-под саксофона.