Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Анна Болотова — чудо из чудес, читайте её тексты, потому
что вы её не видели на самом деле, она такая органичная и естественная,
что даже интересно, откуда что берётся. Вот Башаримов понятно
откуда взялся — интеллектуал, подпольщик, питерская вода в коленцах,
все дела, а вот откуда Аня-то всего этого понабралась? Всякий
раз, когда дело касается пишущих барышень, ухо надо держать востро
(барышни, простите, конечно), а Болотова — как Анка-Пулемётчица,
взяла и сделала. И ведь, действительно, барышня писала, а вот
пойди ж ты, найди, вычлени эту самую гендерную составляющую, фиг
с маслом. Особенно мне нравится текст про Таню. Я и говорю — чудо
из чудес, наша надежда, можно сказать. Пиши и радуй нас, Болотова
Анна, и дальше. Или не пиши, если не хочется. Но радуй-то уж обязательно,
без этого, пожалуйста, никуда, да?!

Оптимистическое скерцо

Ты — тварь, я — тварь. Мы же такие честные ребята. Нам не надо
слез в туалете. Нам же не надо, чтоб все вкривь и вкось. Мы же
такие умные — мы уже это все схавали, мы рисковать не будем. В
лучах заходящего солнца убегают койоты. Давай-тка мы все вместе
положим на все. Просто положим. Забьем так легонько — мы уже и
это умеем, мы такие большие, забить тоже можем. Захуярить молотком.
Забухать даже, и ничего нам за это не. Можем не звонить, не писать,
не черкать. Мы выросли, знаете, друзья, из этого говна под чужими
окнами («Позовите Варю» — «Варя с Витей» — «Когда будет» — «Как
обычно — утром»). Мы хотим так — здраво, ровно. Вот — работа.
Вот — ебля. Вот — котенок. Ему — вонючих сухариков. Вот — газовый
обход. Ему — полтинник. Мы знаем, кому и что давать, чтоб все
длилось.

То есть, я хочу сказать, искусство поддержания мира — оно уже
к двадцати восьми моим годам практически освоено. Экзистенциальная
грамматика. Тюлени смотрят на пингвинов — пингвины спешат в прорубь.
И не надо путать прилагательные и причастия (аналогично — частицы
НЕ и НИ). Два НН — это, дорогие мои, очень важно для статики и
баланса. Потому что жизнь прекрасна и удивительна, надо быть спокойным
и упрямым, чтоб порой от жизни получать.

И к чему, в самом деле, к чему все эти ненужные вибрации, вот
это вот — милые усталые глаза, синие московские метели. Тьфу.
Это фантазмы и миазмы. Да. Просто давай-ка с тобой этого, эля,
хереса — ну, что-нибудь такое, внезнаковое, не сильно крепкое,
но вроде как цивильное и из-вне. Кабан метит клыками в глаза.

Давай-те ка, что ли, уважать друг друга, друга друга в друг друге,
ну давай, хлопни меня по плечу — ничего, я оперлась о стойку,
у меня крепкие такие трицепсы и бицепсы, я может даже в душе борец
сумо. Нивх. Я — в них. Киты рассекают океанические просторы.

Мы киты же? А то! В граде Китеже. Да-д-а-да, и не надо, знаете,
этих — тесных объятий, привздохов, это лишне, вписанность в квадраты
потолка — это все неудовлетворенная дурочка саган, нам не по пути,
у нас революционный надо, революционный держать шаг, потому что
кругом хитровыебанный не дремлет враг.

Мы же дети урбанистического экстремизма? А как же! Мы — дети экстремистического
урнобуизма. Надо так — крепко, блочно. Ты — меня, я — тебя. Вооот.
Вооот что такое надо. А вся эта ваша хронотопная хренотень с жидкими
подошвами — это ннееет, это, простите, хуй-на-нэ. Цыганча.

[Складывает ноты, спускается с плохо освещенной сцены, включается
проектор, рваные кадры, на них — дети рисуют мелом по асфальту,
изредка поворачивают голову к оператору, улыбаются, обмениваются
мелками, продолжают рисовать. Над головами зрителей пылится тусклый
луч, слышен слабый треск проектора, шорох разворачиваемой фольги
и шиканье]

***

кромвельное аннулирование ли
велесово ли оно
ленно мне о
но
проржавливая меня, вжарь
подгоревшее выскобли
бакены цыплами пальцуй
бакенбардами
дай мне, дай
баки опорожни
рожу в бак
рисовым зрачком
волосяным струпьем
войлочным лыком
жеребцы же
рыбы же
стрижи
держи
стереги
и
вдруг
сверк!
Канберра 
бёдрами
Канны
drum’aми
Берн
велосипедными рамами 

Суббота (пьеса с одним половым актом)

У Танечки коса. Танечку кружевные трусы щекочут при ходьбе. Танечка
несет в руках плетеную сумку. В сумке — тушь, расческа, дезодорант
и помада. Танечка едет в трамвае к любовнику. На Танечку смотрят
мужчины, она одергивает короткую юбку и глядит поверх лиц на небрежно
расклееные листовки. У Танечки хорошее настроение и она представляет,
как ее сейчас будут укладывать на жесткую кровать, она закинет
руки за голову, а ее ступни, свисая с его плеч, будут подрагивать
в такт. Потом Танечка полежит в большой ванне любовника, помоет
голову дорогим шампунем жены любовника и вытрется пушистым полотенцем
жены любовника. Танечка любит жену. Та вкусно готовит и держит
в постельном белье ароматические подушечки.

Танечка сидит на кровати, болтает ногами, рыщет ногой под кроватью,
вытаскивает клетчатый женский тапок, засовывает в него ногу. Ноге
тепло. Ходит по паркету, скользя тапками и раскачивая красивыми
бедрами. На кухне открывает дверцу, заглядывает в мусорное ведро.
Там апельсиновая кожура и запачканные исписанные листы. Берет
один:

«Любимый, я не знаю, паранойя это или нет, но у меня складывается
стойкое ощущение, что рядом со мной чья-то тень, нет-нет, не навязчивая,
не так, как бывает у полярников, когда от слепящего снега кажется,
что их на одного больше, и тогда этому наливают чифир в алюминиевую
погнутую кружку и нарезают на один кусок хлеба больше. Как мертвым,
знаешь, стакан и сверху хлеб. Так вот, что-то есть за моей спиной,
заглядывает через плечо и иногда кладет невесомую руку. Я вздрагиваю,
но обернуться боюсь. Ты говоришь, надо прислушиваться к себе и
к запахам. Посторонних запахов нет. Ничего, собственно, нет. Кроме
размытого ощущения.

Здесь солнечно и светло, по утрам лучи на подушке. Египтяне —
очень смешные, похожи на муравьев и термитов одновременно. Затрахали
своими намазами — сразу образуются автомобильные пробки, все кидаются
к коврикам и задирают кверху щуплые зады.

Кругом минареты и дурацкая архитектурная вязь. Гуляю по гончарным
улицам, скупаю керамические плошки. Здесь в волосах пыль, в пепельницах
песок, в воспаленных глазах — гашиш. Кстати, с кальянами, по твоей
настоятельной просьбе, не грублю.

Кофе по-прежнему заливает маленькую конфорку, выданную еще Дашке
(передавай ей привет при случае). Сигареты здесь отвратительные,
скоро рамадан, придется курить в туалетах, как в девятом классе,
пугливо разгоняя руками дым. Скорей бы домой. Хочу в ванну и заснуть
на твоем плече. Ужасно скучаю, все остоебло до смерти».

Таня пожимает плечами, идет в прихожую. Лезет в плетеную сумку,
вытаскивает помаду и задумчиво ходит по кухне. Возвращается в
спальню.

— Слушай, а когда Лина возвращается?

— Через две недели. А что?

— Просто.

Танечка проводит пальцем по полированной плоскости перед книгами.
Остается неровная дорожка.

— Иди-ка сюда.

Делает отстраняющий жест, возвращается на кухню, кладет помаду
под холодильник, подталкивает тапком, открывает холодильник, берет
зефир в шоколаде, откусывает кусочек, проводит языком по испачканным
шоколадом губам.

Она едет в трамвае от любовника. На нее смотрят мужчины, она постукивает
пальцами по сумке, лежащей на коленях, и читает о правах и обязанностях
пассажиров. Лыжи провозить в чехлах, собак — в намордниках. Она
прикрывает глаза, роняя густую тень от ресниц, и представляет
расчехленные лыжи в углу, красное обветренное лицо полярника,
который на весу режет круглый хлеб, прижав его к груди. На его
ногах засаленные унты, средний и безымянный палец левой руки обмотаны
грязным бинтом, на лице — угрюмая сосредоточенность. В заиндевевшем
окне — оттаявшая прозрачная дырочка размером с монету. В ней —
чей-то глаз смотрит в спину полярника. Полярник замирает, неспешно
оборачивается к заштрихованному слепому окну. Дырочка затягивается.
Подходит к раскладушке, садится поверх одеяла, вытянув ноги и
опершись лопатками и затылком о стену, и ест хлеб, время от времени
смахивая крошки со свитера.

***

из тех что
bestактно
за
tактно
синкопным
мерцан'йем
за-печат-анн
сургучон
воскон
цырлами вдышать
паутиновые роскоши
возлюбленной моей
растиравши кожу
толочь,
пергаментом
водяными знаками вен
развеива...
прост — щ — ай-ай-ай
пухом-пухом-пухом-пухом
перьями
перистым облаком,
ветром
скрепить
губы,
дождём 
обручить
виски,
солнцем
прокровить
залить
зачугунить
веки
на
совсем
на
всегда
на
до
на
м
не
сти
вы
нь
соль
в ымени