Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Мне очень симпатично соседство старика Буковски с молодыми
да ранними — воркутинцем Денисом Савельевым, кишиневским журналистом
Владимиром Лорченковым, израильтянином Евгением Раковцем, ну и
кемеровским классиком Сергеем Солоухом до кучи. Они сегодня ему
нужнее, чем он им, сильным, смелым, здоровым, красивым. Впрочем,
зрелость и опыт тоже могут многому научить молодых да ранних.
Для того они и сошлись сегодня на умозрительных страницах «Эгоиста».
Особая благодарность Наталье Беленькой, предоставившей «Топосу»
свой превосходный перевод.

Перевела Наташа
Беленькая

Пиво, поэты и треп

крутая была ночка. Вилли прошлой ночью спал в лесу за Бейкерсфилдом.
были Голландец с корешем, пиво — за мной. я делал бутерброды.
Голландец все говорил о литературе, о поэзии; я пытался его отписать,
но он лежал тут и все. у него книжная лавка в районе Пасадены
или Глендейла или еще где. заговорили о беспорядках. меня спросили,
что я думаю про беспорядки, а я сказал, что жду, пока мысли сами
ко мне придут. приятно было уметь ждать. Вилли взял одну из моих
сигар, снял бумажку, поджег.

кто-то сказал, «как это ты колонку ведешь? ты над Липтоном смеялся,
что он колонку ведет, а теперь сам туда же».

«Липтон пишет этакие левацкие Уолтеро-Винчелловские штуки. Я создаю
Искусство. Есть разница».

«эй, чувак, зеленый лук еще есть?» спросил Вилли.

я пошел на кухню за луком и пивом. Вилли был как из книжки — из
ненаписанной книжки. он весь состоял из массы волос, головы и
бороды. джинсы в заплатках. неделю жил во Фриско. через 2 недели
в Альбукерке. потом еще где-то. он всюду возил с собой эту пачку
стихов, которые отобрал для своего журнала. вышел этот безумный
журнал или нет, оставалось загадкой. Вилли-Провод, худой, прыгучий,
бессмертный. писал он очень хорошо. даже когда наезжал на кого-то,
это был как бы наезд без ненависти. просто излагал суждение, потом
оно было твоим. изящная небрежность.

я открыл еще пива. Голландец все гнал про литературу. он только
что напечатал «Египетское Автомобильное Зажигание 18-ой Династии»
Д. Р. Вагнера. здорово сделано. юный приятель Голландца просто
слушал — он был из новой породы: тихий, но очень врубной.

Вилли трудился над луком. «я с Нилом Кэссиди говорил. он совсем
крышей поехал».

«да, нарывается. глупо. строит искусственный миф. попал в книжку
к Керуаку и совсем сбрендил».

«чувак», сказал я, «ничто не заменит грязных литературных сплетен,
правда?»

«ага», сказал Голландец, «обсудим цех. все так делают».

«слышь, Буковски, думаешь, сейчас вообще пишут стихи? хоть кто-нибудь?
Лоуэлл концы отдал, знаешь ли».

«почти все великие недавно умерли — Фрост, каммингс, Джефферс,
У. К. Уильямс, Т. С. Элиот, остальные. пару ночей назад — Сэндберг.
за короткое время они все будто умерли вместе, добавь Вьетнам
и беспорядки, и вышла очень странная, быстрая, саднящая и новая
эра. взгляни на эти юбки, только жопу и прикрывают. мы быстро
движемся, и мне это нравится, это не плохо. но Истэблишмент беспокоится
о своей культуре. культура — стабилизатор. что может быть лучше
музея, оперы Верди или твердолобого поэта, для сдерживания прогресса.
Лоуэлла протолкнули в брешь, внимательно проверив документы. Лоуэлл
достаточно интересен, чтобы не заснуть над ним, но и достаточно
расплывчат, чтобы не быть опасным. первое что думаешь, прочтя
его труды — этот малыш ни разу обеда не пропустил, даже шины у
него не лопались, и зубы не болели. Крили почти такой же, и видимо,
Истэблишмент сравнивал Крили и Лоуэлла, но в конце концов остановился
на Лоуэлле, потому что Крили не был этаким скушным правильным
чуваком, и верить ему было нельзя — пришел бы на президентский
прием на лужайке, и стал бы гостей бородой щекотать, так что это
должен был быть Лоуэлл, Лоуэлла мы и получили».

«так кто же пишет? где они?».

«не в Америке. мне только двое приходят на ум. Гарольд Норс, нянчит
свою меланхолию-ипохондрию в Швейцарии, принимает подачки от богатых,
у него поносы, обмороки, страх муравьев и т.д. сейчас пишет мало,
типа крышей едет, как и все мы. но КОГДА он пишет, там все есть.
второй — Эл Парди. не романист, поэт. это разные люди. Эл Парди
живет в Канаде, растит свой виноград и делает домашнее вино. пьяница,
старый пень, где-то за сорок. его содержит жена, чтоб он мог писать
стихи, а это, согласитесь, просто какая-то замечательная жена.
я таких никогда не встречал а вы. но тем не менее, канадское правительство
все время отстегивает ему какие-то гранты, 4 тыщи то тут то там,
шлют его на полюс писать про тамошнюю жизнь, и он пишет, сумасшедше-чистые
поэмы о птицах и людях и собаках. черт побери, он однажды написал
книжку стихов под названием «Песни для каждой Аннетты», и я чуть
не плакал всю книгу подряд, читая ее. хорошо иногда смотреть наверх,
хорошо иметь героев, хорошо, когда кто-то еще несет груз, кроме
тебя».

«тебе не кажется, что ты пишешь не хуже их?»

«только иногда. как правило, нет».

пиво кончилось, и я захотел срать. я дал Вилли пятерку и сказал
ему, что хорошо бы он принес еще дюжину, высокого, Шлитца (это
реклама), и они ушли втроем, а я вошел и уселся. было нормально,
что задают возрастные вопросы. еще лучше делать то, что делал
я. я думал про больницы, ипподромы, некоторых женщин, которых
я знал, некоторых женщин, которых я похоронил, перепил, перееб,
но не переспорил. безумные алкоголички, приносившие любовь именно
мне, и все по-своему. потом я услыхал через стенку:

«слушай, Джонни, ты меня за всю неделю даже не поцеловал. что
такое, Джонни? слушай, поговори со мной, я хочу, чтобы ты говорил
со мной».

«черт тя возьми, отстань от меня. не хочу я с тобой разговаривать.
ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ, СЛЫШИШЬ? ЧЕРТ ТЯ ПОБЕРИ, ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ!»

«слушай, Джонни, ну поговори со мной, я так не могу. можешь меня
не трогать, просто поговори со мной, господи боже Джонни я так
не могу, Я НЕ МОГУ ТАК, ГОСПОДИ!»

«БЛЯТЬ, Я Ж ТЕ СКАЗАЛ ОСТАВИТЬ МЕНЯ В ПОКОЕ! ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ,
ЧЕРТ ТЯ ВОЗЬМИ, ОТВАЛИ, ОТВАЛИ, ОТВАЛИ, СЛЫШИШЬ?»

«Джонни..».

он ей крепко, здорово врезал. всей ладонью. я чуть с унитаза не
упал. я слышал, как она давится и уходит.

потом вернулись Голландец с Вилли и с командой. откупорили жестянки.
я кончил дело и вернулся обратно.

«антологию соберу», сказал Голландец, «антологию лучших ныне живущих
поэтов, самых что ни на есть лучших».

«а то», сказал Вилли, «почему нет?» тут он увидел меня: «хорошо
покакал?»

«не очень».

«нет?»

«нет».

«тебе нужно больше грубой пищи. ешь побольше зеленого лука».

«думаешь?»

«ага».

я потянулся и взял парочку, сжевал. может, в следующий раз будет
лучше. а пока были беспорядки, пиво, треп, литература и милые
юные дамы делали толстых миллионеров счастливыми. я протянул руку,
взял одну из своих сигар, снял обертку, снял сигарную бандероль,
всунул эту штуку в свое потрепанное и сложное лицо, и поджег ее,
сигару. плохое письмо — как плохие бабы: с этим просто ничего
не поделаешь.

Город зла

Фрэнк спускался по лестнице. Он не любил лифтов. Он много чего
не любил. Он меньше не любил лестницы, чем лифты.

Портье позвал его: «М-р Эванс! Подойдите сюда, пожалуйста!»

Лицо у портье было как овсяная каша. Это все, что Фрэнк мог сделать,
чтоб не ударить его. Портье оглядел вестибюль, затем наклонился
поближе.

«М-р Эванс, мы за вами следим».

Портье снова оглядел вестибюль, убедился, что рядом никого, и
снова наклонился вперед.

«М-р Эванс, мы за вами следим, и нам кажется, что вы теряете рассудок».

Портье откинулся назад и посмотрел прямо на Фрэнка.

«Я хотел пойти в кино», сказал Фрэнк. «Идет в городе что-нибудь
хорошее?»

«Не уходите от ответа, м-р Эванс».

«Окей, я теряю рассудок. Что-нибудь еще?»

Портье залез под стойку и достал что-то, завернутое в целлофан.

«Вот вам, м-р Эванс».

Фрэнк бросил это в карман пальто и вышел наружу. Был прохладный
осенний вечер, и он шел по улице на запад. Остановился у первого
переулка, свернул. Полез в карман и вытащил сверток, содрал обертку.
Выглядело как сыр. Пахло сыром. Он откусил кусочек. И на вкус
как сыр. Он съел все, вышел из переулка и вновь зашагал по улице.

Он свернул в первый попавшийся кинотеатр, купил билет и вошел
в темноту. Сел сзади. Народу было мало. Все пропахло мочой. Женщины
на экране были одеты, как в 20-е годы, а у мужчин волосы намазаны
вазелином и зачесаны назад. Носы казались очень длинными, а у
мужчин была чуть ли не тушь под глазами. Фильм даже не был звуковым.
Слова появлялись под изображением: БЛАНШ ВПЕРВЫЕ ОКАЗАЛАСЬ В БОЛЬШОМ
ГОРОДЕ. Парень с прямыми прилизанными волосами заставлял Бланш
пить джин из бутылки. Бланш пьянела на глазах. У БЛАНШ КРУЖИЛАСЬ
ГОЛОВА. ВНЕЗАПНО ОН ПОЦЕЛОВАЛ ЕЕ.

Фрэнк огляделся. Везде дергались головы. Женщин не было. Похоже,
парни сосали друг у друга. Все сосали и сосали. И не уставали
ни разу. Мужчины, сидевшие поодиночке, дрочили. Хороший был сыр.
Хорошо бы портье ему еще сыра дал.

ОН СТАЛ РАЗДЕВАТЬ БЛАНШ.

Каждый раз, когда он осматривался, этот парень оказывался все
ближе и ближе к нему. Потом, когда Фрэнк вновь поворачивался к
экрану, парень пересаживался на два-три кресла поближе.

ОН ЗАНЯЛСЯ ЛЮБОВЬЮ С БЛАНШ, ОПОИВ ЕЕ ДО БЕСЧУВСТВИЯ.

Он посмотрел снова. Парень был за три сиденья от него. Тяжело
дышал. Потом оказался в соседнем кресле.

«Ох, блять», сказал парень, «ох, еб твою мать, ооо, ооооо. А,
а! Уаааау! Ох!»

ПРОСНУВШИСЬ УТРОМ, БЛАНШ ПОНЯЛА, ЧТО НАД НЕЙ НАДРУГАЛИСЬ.

Парень вонял так, будто никогда не подтирался. Он клонился к Фрэнку,
изо рта лилась слюна.

Фрэнк щелкнул кнопкой ножа:

«Осторожно!» сказал он парню. «Подсядешь поближе, поранишься об
эту штуку!»

«О господи!» сказал парень. Он вскочил и побежал между рядами
к проходу, потом быстро прошел по проходу в первый ряд. Там было
двое парней. Один дрочил другого, в то время как тот у него отсасывал.
Парень, пристававший к Фрэнку, сидел и смотрел на них.

ВСКОРЕ ПОСЛЕ ЭТОГО БЛАНШ ОКАЗАЛАСЬ В ДОМЕ ТЕРПИМОСТИ.

Фрэнку захотелось по нужде. Он встал и пошел к табличке «МУЖЧИНЫ».
Зашел внутрь. Вот где воняло. Он задохнулся, открыл дверь кабинки,
вошел. Вынул свой пенис и стал ссать. Затем услышал звуки:

«Аааа аааааах ты бляцкий хуй!» сказал парень. «аах ты мерский
гадосный кусок гавна!»

Он услышал, как парень отрывает туалетную бумагу и вытирает лицо.
Потом парень заплакал. Фрэнк вышел из сортира, вымыл руки. Досматривать
кино ему не хотелось. Он снова оказался на улице, и пошел обратно
в отель. Вошел в вестибюль. Портье кивком позвал его.

«Да?» сказал Фрэнк.

«Слушайте, м-р Эванс, простите меня. Я вас разыгрывал».

«Вы о чем?»

«Сами понимаете».

«Нет, не понимаю».

«Ну, что вы теряете рассудок. Я выпил, понимаете. Не говорите
никому, а то я потеряю работу. Но я выпил. Я понимаю, что вы не
сходите с ума. Я просто пошутил».

«Но я действительно схожу с ума», сказал Фрэнк, «и спасибо за сыр».

Он повернулся и пошел к лестнице. Зайдя в свой номер, он сел за
письменный стол. Вытащил нож, нажал кнопку, осмотрел лезвие. Оно
было хорошо заточено вдоль одной из сторон. Можно было колоть
и нарезать. Он нажал кнопку и убрал нож обратно в карман. Потом
нашел ручку и бумагу и принялся писать:

«Дорогая мама,

Это город зла. Здесь властвует Дьявол. Секс повсюду и им пользуются
не как орудием Красоты, по замыслу Господа, но как орудием Зла.
Да, город определенно пал в лапы дьявола, в лапы Зла. Молодых
девушек заставляют пить джин, потом эти звери их дефлорируют и
насильно отправляют в дома терпимости. Это ужасно. Это невероятно.
У меня разрывается сердце.

Вчера я шел по берегу. Не совсем по берегу, а по верхушкам утесов,
потом остановился и сел, вдыхая Красоту. Море, небо, песок. Жизнь
была Вечной Благодатью. А потом произошла чудеснейшая вещь. 3
бельчонка увидели меня издали и стали взбираться по утесу. Я видел,
как их рожицы подглядывают за мной из-за камней и трещин в скалах,
пока они лезли ко мне. Наконец они оказались у моих ног. Никогда,
Мама, не видел я глаз прекраснее — нетронутых Грехом: целое небо,
целое море, Вечность была в этих глазах. Наконец я пошевелился,
и они...».

В дверь постучали. Фрэнк поднялся, подошел к двери, открыл. Это
был портье.

«М-р Эванс, прошу вас, мне нужно с вами поговорить».

«Ладно, заходите».

Портье закрыл дверь и встал прямо перед Фрэнком. От него несло
вином.

«М-р Эванс, пожалуйста, не рассказывайте начальству о нашем недоразумении».

«Не понимаю, о чем вы говорите».

«Вы отличный парень, м-р Эванс. Знаете, я выпимши».

«Я прощаю вас. Теперь уходите».

«М-р Эванс, я должен вам кое-что сказать».

«Хорошо. В чем дело?»

«Я влюблен в вас, м-р Эванс».

«О, вы имеете в виду мою душу, а, дружок?»

«Нет, ваше тело, м-р Эванс».

«Что?»

«Ваше тело, м-р Эванс. Пожалуйста. не обижайтесь, но я хочу, чтобы
вы меня вылизали! ВЫЛИЖЕТЕ МЕНЯ, м-р Эванс! Меня лизала половина
Морского Флота США! А эти ребята знают, как надо, м-р Эванс. Ничто
не сравнится с чистеньким очком1»

«Немедленно покиньте мою комнату!»

Портье закинул руки Фрэнку за шею, потом его рот покрыл рот Фрэнка.
Рот портье был очень мокрым и холодным, от него воняло. Фрэнк
оттолкнул его.

«Ты мерзкий подонок! ТЫ МЕНЯ ПОЦЕЛОВАЛ!»

«Я люблю вас, м-р Эванс!»

«Ты грязная свинья!»

Фрэнк схватил нож, нажал кнопку, лезвие выскочило и он всадил
его прямо портье в живот. Потом вытащил.

«М-р Эванс... господи...».

Портье упал на пол. Он хватался двумя руками за рану, пытаясь
унять кровь.

«Ты сука! ТЫ МЕНЯ ПОЦЕЛОВАЛ!»

Фрэнк нагнулся и расстегнул молнию у портье. Затем вытащил его
член, потянул на себя и отрезал от него три четверти.

«О господи господи господи господи..». сказал портье.

Фрэнк пошел в ванную, взял член и бросил в унитаз. Потом спустил
воду. Потом хорошо вымыл руки с мылом. Он вышел, и снова сел к
столу. Он взял ручку.

«...убежали, но я видел Вечность.

Мама, я должен уехать из этого города, из этой гостиницы — Дьявол
властвует почти над каждым телом. Я напишу тебе снова из другого
города — может быть, из Сан-Франциско, Портленда или Сиэттла.
Мне хочется уехать на север. Я постоянно думаю о тебе, и надеюсь,
что ты счастлива и в добром здравии, и да пребудет с тобой Господь.

С любовью,

твой сын,

Фрэнк».

Он написал адрес на конверте, заклеил его, добавил марку, затем
пошел и положил во внутренний карман пальто, висевшего в шкафу.
Потом вытащил из шкафа чемодан, положил на кровать, открыл его
и начал складывать вещи.