Поэзия

Представляя поэтический проект известного петербургского филолога, обитающего на смежных с этой географией финнских землях, вспоминается и Льянен, и... также и Гнациус Гекльберри. В смысле, и финн. И ты, Брут, и ты... смерть.

Если бы мы озадачились неблагодарной целью вычленить центробежную доминанту калугинских виршей, то на первый план вышла бы, на наш убежденный взгляд-неофита идея «тактильной зрительности нерва». Где описания весьма отвлеченных средоточий вполне осязательной материи обрастают айвово-вяжущими пучками Света — Сетом Анубиса, Зеленью Всходов. Мыслями о Главном.

И это уверенно радует. Не может не.

Денис Иоффе.

Магнитофонная запись

«...я говорю чистейшим ямбом
из пустоты, где одна веранда
смотрит, явственно перебирая
в памяти тех, кто сидел за чаем.
я говорю — мне не отвечают...
Сад. В снегу утопают забор, деревья,
Старый дом, непригодный для новоселья,
Где все прошло, обветшало, сплыло,
на полу где не пузырится мыло.
Да не будет корзины замерзших яблок,
Ведущих через миропорядок,
В пустые классы, где вечнохмуро
Глядят портреты в глаза друг друга.
И оттуда голос сквозь лес, долины,
Сквозь смертный возраст неумолимый
Пролетает в облаке, в белом паре,
В венке из проволоки и бумаги...»

EXODUS

Этой дороги — зритель —
В топопространстве нет,
Пока ещё гиппогрифель
Замарывает свой след.

Нет толпы беспокойной,
Покинутых городов,
Нет на полях перегнойной
Жижи. Омег подков.

Нету рельефа местности,
Насыпей по бокам,
Нету пейзажокрестностей,
Топота по пятам.

Но видится мне, что вскоре
Вывернувшись сукном,
Явится дно морское
Для партии в фараон.

С колодою мокрых крупов,
Мастями одна к одной,
С ландкартами без маршрутов
Свернутыми трубой.

Этой — еще — дороги,
Покамест — читатель — нет,
Есть шелест речной осоки,
Вечера красный свет.

Запутавшаяся в тине,
Спеленутая в грязи.
Дорога лежит в корзине,
Качаются тростники.

Я. И.

Бежит кораблик. Волнуется сине море.
С ветки на ветку порхает птица.
Болят колени к плохой погоде.
Шуршит страница.

Шуршит сильнее. Кружок лимона —
Спасательный круг на кофейной гуще.
Прорастают в поле сухие зерна.
Тебе лучше?

То же самое: желтый карлик
Стоит неподвижно в дверном проеме.
Начну сначала. Бежит кораблик
Волнуется сине море.

Начнется наше путешествие

Город, в котором... Берлин,
И мириады солнц,
Выглядывает берлин
Очочками из оконц...
Разбрасывая газеты,
Качается дилижанс,
Подпрыгивает разодетый
Потрескавшийся фаянс...
Загородив полнеба,
Появится фаэтон,
И эполеты Феба
Позолотят балкон...
Будем идти ногами,
Плыть в лодочке по реке,
Будем летать коврами,
И ездить на АБВ...

Памяти Целана — 1

...Под мостом Мирабо тихо Сена течет

и уносит нашу любовь...

А.

Это могут быть строки, набранные петитом,
Это могут быть строки, набранные курсивом,
Это могут быть строки, проглоченные с аппетитом,
Это могут быть строки, запитые аперитивом...

Это могут быть лошади, их футляры-морды,
Это могут быть могутмогутмогут
...«Guten Abend, Momo»... аккордеоны
это могут быть или саксофоны...

Это может быть слышишьслышишьслышишь
Голоса, шуршание свитка Торы...
«Это могут быть пляжи? кафе? шезлонги?»
Нет...Это бляхи, кресты, погоны...

Под мостом мирабо текут реки сонно,
Может, это париж? или, может, это...
«Спи с кантемиром мой мирабоббо...»
Над мостовою летит карета...

Памяти Целана — 2

Снова Берлин поет мне
Кончиком языка:
Вот красно-синяя брюква,
Слетает с перил моста.

Булькают под водою
Пуговицы, часы.
Вот водоросля в петлицу,
Рыбы-поводыри.

Зачем он скользит, как шарик,
Волочится, как перо,
В старой потертой паре
Коленок и далеко.

Кто ты холодный, склизкий,
Бросившийся с моста,
Франкогермакраинский
Без имени языка.

Из пустоты кармана
Потикивает брегет.
Мы не любим Целана
И далее имя рек.

Присутствие

Партикулярные стеклышки, что мне делать...
Чернила, круговорот из гусиных перьев —
Там, где я умирал от любви и страха,
Теперь бомжи запускают руки в свои карманы.
Жители длинных залов, вечерних сеансов,
Они сидят по углам в этой полуночи,
И только скрип кресла и вздох случайный
На присутствие их намекнет, читатель.
Они низко склоняют свои затылки
К экрану, словно листу бумаги,
Шевелят локтями, и от усердья
Кончик языка и голова набок.

Из Жене

Одинокий ветер гонит мое сердце по мостовой,
Ангел качается, зацепившись за ветви дерева,
Я плачу, и твоя маска вырастает из моих рук.
Она вся залита слезами,
И ко лбу прилипли сухие листья.

Одинокий ветер, совсем одинокий ветер
Шевелит маску Софокла,
заснувшую в складках бархата...
Она кружится, как Нижинский,
По мостовой, вместе с моим сердцем,
Зацепившимся за ветви дерева.

Ты лежишь, вытянувшись на кровати,
Покрытая инеем... Веки опущены,
не шевелишься. ...В темноте
Раскрываются двери помощи.

И ты бежишь по коридору в ночной рубашке,
Босая, залитая слезами,
И исчезаешь во рту маски Софокла,

Как Нижинский за кулисами театра,
Как ангел в листве дерева
И как сердце в каменной мостовой.

Люблю

Я не люблю дождливое время суток,
Когда у лестницы нет ступенек,
Не люблю засаленных грязных уток
С шеями, длинными, как невский берег...

Солнечных часов — потому что солнца,
Бой часов однозвучный и монотонный,
Но белый след из-под пароходца
«Семен Буденный».

о.А.

Невеста в красном и белом. Пустырь безлюдный
Невеста стоит. Купола как свечки.
И словно паства во время службы
Льнут к крестам облака-овечки.

Туча волком вылезет из-за дома,
Забарабанит дождь, заскребутся мыши
Нимбом-бубликом заблестит Никола
И лучи побегут по земле и выше.

Майя Чебурданидзе — монахиня

Одежда монахинь — черное с белым.
Они влачатся к обедне невидимыми шагами.
И перед алтарем выстраиваются безмолвно
Окаменевшие фигуры Христова войска.
Высокие, стройные и низкого роста
Белее слоновой кости и с черным ворсом.
Они стоят неподвижно глаза закрыты
И от тел вздымаются струйки пара.
По натертым до блеска холодным плитам
Они скользят приближаясь к заветной цели.
Или чудесной волей взлетая под самый купол
Приземляются на пустую клетку.
И когда в золотом сиянье Отец Небесный
Уплотнившись в воздухе явится мокрым векам
Сестры повалятся наземь, и все исчезнет.

Одежда монахинь — черное с белым.

Вечерняя служба

Пластинка крутится медленнее, быстрее,
Из-под шторы — малиновый луч заката,
За окном шумят голоса Борея,
Дуют на узелки и дрожат от страха.

Звук плывет по комнате, чей-то голос,
Искаженное пение медленнее, быстрее,
Узелки развязались — свиная полость,
Морда лошадиная, туша змея.

Потертый молитвенник мягче пуха,
В кармане ключи и коробка спичек.
По аллее идет старуха
И превращается в двух сестричек.

Разговор

Внимание!
Выбери
Как мне начать:
1) тенором
2) басом
3) шепотом
4) мецце-форто

Теперь о чем:
Например:
а) молчать
б) вспоминать
в) усталость
г) пустые окна

Хорошо.
Дальше будет:
Идти к кому
§) мужчине
©) женщине
Є) фотоснимку

Дальше:
Чувства
α) помню
β) кажется
χ) не хочу

Дальше стоит:
Нарисуй картинку:
два человека
ä) вечер
ö) ландшафт
z) во сне

Дальше:
Как ты меня услышишь:
) ухом
) всем телом
) мембраною в пустоте

3 в Є χz 

Все. Условились. Тише.

Вот когда-то на пороге детства

преследовало меня одно сновидение

Принуждаемый вышеизложенным, и не имея дома достаточного количества
— потец ходил, обыкновенно, по Белому морю и не радел о введенски
сыновнем — книг для чтения, решился Михайло Ломоносов
бежать прочь. Дождавшись когда все уснут, Михаил Ломоносов вышел
в сени и увидел на краю села поджидавшую его телегу. Мужик, как
было условлено, согласился взять Михаила Ломоносова с собой, и
они тронулись.

Вскоре Михаила Ломоносова стало одолевать любопытство, и он принялся
подбивать мужика на разговор, но мужик молчал. «Что везешь?» —
задал, наконец Михаил Ломоносов удачный вопрос. «А ты посмотри»
— ответил мужик, и указал на рогожу, которой было покрыто дно
телеги.

Опустив край рогожи, михаил ломоносов отвернулся и больше уже
до самой Москвы

Прибыли они на базар, но михаил ломоносов, почувствовав нестерпимое
отвращение, поспешил покинуть это нечистое место.

В Москве михаил ломоносов проходил курс в духовной академии, но
принужден был покинуть первопрестольную, из-за неудачной шутки
товарища, поставившего, когда михаил ломоносов спал, прямо под
нос ему миску с дымящейся ухой. После этого михаил ломоносов сделался
нелюдим и проявлял упорство в науках.

Оказавшись в Германии, михаил ломоносов не забыл своих привычек
и прежде, чем войти в кухмистерскую, долго принюхивался, опасаясь,
что будет настигнут нестерпимым для него запахом. Если же это
случалось — веки его мгновенно тяжелели, голова начинала кружиться,
и к горлу подкатывала тошнота.

Будучи уже в зрелом возрасте секретарем Академии Наук, михаил
ломоносов тщательнейшим образом следил за тем, чтобы
все диковинные рыбы, присылаемые в Кунсткамеру, тут же отправлялись
обратно.

Однажды, без его ведома, собрание уродов было пополнено странным
чудищем, присланным из Астрахани тамошними рыбаками. Сказавшись
больным, михаил ломоносов ушел из присутствия домой и ночью, накинув
на плечи шубу, потому что была зима, крадучись отправился туда,
где, на дне широкой бочки, плескалось присланное существо.

Скинув шубу, михаил ломоносов завернул в нее и вышел на набережную.
Дул сильный ветер, шел снег, но михаил ломоносов шел вперед, неосознанно
прижимая к груди свою поклажу.

Вернувшись домой Михаил Ломоносов почувствовал жар; он разделся
и лег.

Так Михаил Ломоносов пролежал несколько дней, но заметив, что
волосы его стали сильнее липнуть к подушке, решил позвать доктора.
Доктор пришел под вечер, когда Михаил Ломоносов с облегчением
уже перестал прислушиваться к шуму на лестнице.

В дверь постучали.

Михаил Ломоносов отворил дверь и увидел на пороге человека, с
ног до головы одетого в рыбью чешую.

Захлопнув дверь, Михаил Ломоносов лег в кровать. В комнате запахло
ветром. Неожиданно одна из стен его комнаты стала прозрачной,
и он увидел неподвижное и холодное безграничное, сверху и
снизу и во все стороны пустое пространство, и в нем, где-то
вдали, вправо от меня, круг еще краснеющего предзакатного
солнца, которое, как я знал, никогда не могло зайти, и я видел
вместе с этим самого себя; один, совершенно один во всей
этой довременной пустоте, в незакатном, мертвом блеске этого
солнца я должен был крепко держать во рту каменную рыбу...