Создан для блаженства (под редакцией Льва Пирогова)

Давном-давны, двенадцать Кали-Юг тому обратно, жили-были на свете
фашысты. Была у фашыстов своя собственная фашыстская страна, в
которой они привольно фашыствовали, поскольку все
нежелательные элементы давно уже были из пределов государства
выдворены либо переработаны на костяную муку.

Впрочем, один нежелательный элемент все же наличествовал. Дело в
том, что в высоких и весьма голубых горах фашыстской страны
обитал некий совершенномудрый Будда. Неизвестно, откуда он в
тех краях взялся; но бытует мнение, что завелся сам, без
постороннего вмешательства.

Скорее всего, так оно и было.

Будда фашыстам попался тихий, праведный, шороху в державе он отнюдь
не наводил, а сидел тихонько у Карлмарксштадтской пещеры и
фтыкал внутрь. Фашысты поначалу даже и не трогали его,
почитая за природный феномен, так как Будда гадил под себя,
постепенно обрастал мхом, имел крайне идиотское выражение лица, и
вообще на мыслящее существо походил не очень-то.

Но такое мирное сосуществование продолжалось, увы, не слишком долго.

Заметили фашысты, что начался в их государстве форменный бардак и
брожение умов. Рядовые фашысты фашыствовали как-то вполсилы,
морально и умственно разлагались, и вообще,— порочили гордое
имя. В частности, повелась за ними привычка сесть где-нибудь
в углу и круто зафтыкать в собственный пуп; будто у
нормального фашыста более важных занятий нету.

Причина таких пертурбаций ясностью не отличалась. Фашыстский строй в
той стороне существовал уже долгие годы, немало кризисов
перетерпел, но из всех выкарабкался с честью, и лишь выше
вздымал свою гордую фашыстскую голову. Как раз сейчас по всем
приметам должна была настать очередная эпоха стабильности, и
разве только мелкие девиации могли выползти из темных
закутков фашыстского суперэго.

Долго сомневались и спорили верховные фашысты, долго рассуждали и
вазюкали пальцами многомудрые идеологи — и никак решения
проблемы отыскать не умели.

Но настал в конце концов тот день, когда первейший фашыст достиг
очередной точки озарения, и внечувственно связал духовный
распад нации с присутствием в голубых горах чуждого элемента.
Сомненьям места не осталось: определенно, проклятый Будда своей
глубинной медитацией внедрял в сознание рядовых фашыстов
порочные созерцательные наклонности.

И воспряла фашыстская пенитенциарная система! Почетные эсэсовцы в
момент расконсервировали самый старый и уважаемый
Konzentrationlager, почистили, подремонтировали, произвели тестовый
запуск и сдали на руки Государственной фашыстской комиссии по
спецзаведениям.

Дальше уж — дело техники. В считанные часы горного Будду схватили,
инкриминировали ему потаенное буддирование обывателей и
препроводили в заслуженный, свежеразмороженный, дважды ордена
Вольфрамового Креста с Бомбами лагерь смерти «Освенцим».

Будда по дороге из медитации вышел:

— Ой,— говорит,— чуваки! Куда это вы меня волочите?

А фашысты ему злорадно так:

— А все, кранты тебе, мужык, добуддировался. Буддем тебе замочирен делать.

Будда успокоился малость:

— А,— говорит,— ну тогда ладно, тащите.

И снова в медитацию ушел.

***

Церемониться с Буддой, конечно, не стали. И так понятно — особо
опасный, агент мирового коммуносионизма, подлежит уничтожению с
последующей утилизацией. Взяли и засунули Будду в печку. И
дровишек подбросили.

А он из медитации вышел опять, сидит такой довольный, греется, чуть
ли не мурлычет.

«Так,— подумали фашысты,— что за фигня вообще?»

— Эй, Будда,— спрашивают,— ты чего радостный такой?

Тот отвечает:

— Дык, тепло. Приятно. Только воняет чем-то.

— А не больно, а?

— Да нет, с чего бы?

И поняли фашысты, что таким макаром Будду им не заколбасить. Ага!
зато вонь ему не нравится.

— Ладно,— говорят,— вылезай оттудова, мы тебя в газовой камере отравим.

Отвели Будду в газовую камеру. А он сидит такой, обратно, довольный,
«Циклон-Б» хапает и тащится.

«Ну, блин!» — подумали фашысты.

— Слушай, Будда,— спрашивают,— тебе чего, наш газ по барабану?

А он отвечает:

— Да не, ребята, вы чо? Классный газ, мне нравится. Только пол
шершавый, задницу ободрать можно.

«Ага!» — подумали фашысты.

— А что, Будда,— говорят,— если мы тебя в терновый куст бросим?

— Ой,— отвечает Будда,— не надо! Не надо меня в терновый куст бросать!

Бросили в терновый куст. Сидит, опять довольный,— иглоукалывание,
говорит, штука полезная. И морда наглая такая,— издевается,
падла.

В общем, прогнали Будду по полной программе. Вешали, стреляли, в
колодце топили, газовая камера ему как родная стала, а в печке
крематория он даже гнездо свил. Чего только не делали!
ножыками резали, электричеством фигачили, сапогами топтали — не
дохнет, сука, а лишь придуривается.

Утомились фашысты.

— Ладно,— говорят.— Раз ты, скотина, по-человечески помирать не
желаешь — мы тебя голодом уморим.

Посадили Будду в холодный карцер, заперли и поставили двух
охранников с лопатами. Это чтобы если он землю жрать начнет — лопатой
сразу по морде.

Только Будда землю жрать не стал, а сел по-буддятски и снова внутрь
себя зафтыкал; весь такой просветленный.

И фтыкал он семь дней и ночей, и нифига ему не сделалось, только
толще стал, сука.

И забодало это фашыстов совсем, в натуре. Пришли они к Будде и говорят:

— Что же это творится, собака ты бешеная, мы тебя мочим-мочим,
колбасим-колбасим, а ты и в ус не дуешь? Как же нам тебя в
расход-то вывести, если ты даже без хавки только жыреешь?

Будда из медитации одним глазом выглянул и говорит с ленцою:

— Ну где же я жирею, я вон тощий какой сделался.

— Ага! — кричат фашысты.— А это что такое? — и пальцем в буддино брюхо тычут.

— А, это,— отвечает Будда,— так ведь это вы жизнь мою видите.

Пригляделись фашысты — и точно, сам-то Будда вроде скелета, и пузо у
него аж к хребту приклеилось, а то что они животом считали,
это — жизнь.

— Так что же,— обрадовались фашысты,— выходит, можно тебя голодом
уморить, злодей поганый?!

— Нет, не выйдет,— отвечает Будда сокрушенно.— Меня-то уморить
можно, а вот жизнь мою — никак; потому что она до вас никак не
касается — углядеть ее вам можно, а пощупать или там понять —
нет. Сами же видите.

Крепко задумались фашысты, и начала с ними твориться фигня. Одни
вроде как в воздухе растворялись, другие в кому впадали, а
третьи-то бац — и превращались в будд. И пошел процесс по
экспоненте, и настал фашыстской державе полный абгемахт. Даже те
фашысты, которые не пропали и не скопытились, быстро оттуда
ноги сделали. Потому что фашысту при таком количестве будд
жизнь весьма голимая.

Остались в стране одни только просветленные Будды, все такие
довольные и благостные. Разошлись они по высоким голубым горам,
нашли каждый по хорошей пещере и давай только внутрь себя
фтыкать.

Так что стали люди называть тот край Буддятской Инородной
Республикой, или — ласково — Буддятником.

***

А этим Буддой в ту пору был я, Кали-Югами — циклически-песочное
время, Освенцимом — наш с вами несовершенный мир, фашыстами же —
вы, мои дорогие читатели.