Жизнь как есть

«…в селе Усть-Инза Пензенской губернии уполномоченному по хлебозаготовкам Назирову толпа предлагала возвратить отобранный у 42 торговцев хлеб, угрожая в противном случае отомстить. На следующий день был сожжён дом Назирова, причём пожаром было уничтожено ещё 107 домов. По селу распространили слухи, что виновником пожара был Назиров, в результате толпа копьями и камнями зверски убила его».

                    Епихин А.Ю., Мозохин О.Б.  ВЧК-ОГПУ в борьбе с коррупцией в годы новой экономической политики (1921-1928). М., 2007, с.51

 

  

 

            Документы не сохранили ни имени Назирова, ни, даже, его инициалов. Да и сама фамилия осталась в исторической памяти случайно, застряв на самой далёкой периферии исторического сознания. – Случай в селе Усть-Унза не стал «хрестоматийным историческим событием», сквозь призму которого современные историки вглядываются в «лицо эпохи». Этот случай – просто строчка в исторической статистике, попавший в одну из исторических работ по большому счёту случайно, в качестве одной из многочисленных иллюстраций к рассказу о советском «хлебном кризисе» 1928 года. – Исторические тексты регулярно извлекают на свет подобные микрособытия, а вместе с ними и некоторые имена их участников. При этом не стоит, наверное, впадать в исторический оптимизм с его «никто не забыт, ничто не забыто»; всплывая из глубин истории в сферу исторической памяти, периферийные события пребывают в этой сфере лишь короткое мгновение, чтобы затем вновь погрузиться в состояние забвения, как правило, уже окончательно. И вместе с событиями в сферу забвения уходят и имена, с ними связанные. – Время Прошедшего стремится к уплотнению, к сжатию, и в такой уплотнённой среде подавляющее большинство имён не выживает; индивидуальные судьбы сливаются в единую и анонимную коллективную судьбу, - судьбу эпохи, в рамках которой право оставаться индивидуальностью – это привилегия совсем не многих, и уж тем более она не распространяется на таких, как Назиров. – Проходит всего четыре-пять поколений и их имена перестают помнить даже их ближайшие потомки.

 

            Историчность событий оплачивается аисторичностью личностей, в этих событиях участвующих. При этом и само событие, превращаясь из реального в историческое, необратимо меняет и собственную структуру, и своё непосредственное содержание, попадая в сферу исторической памяти совсем не таким, каким оно было изначально… И, тем самым, история как запись обнаруживает собственную парадоксальную природу: стремясь сохранить нечто для будущего, она изгоняет из этого нечто всё Реальное, заполняя образующуюся пустоту Имагинативным.  В этом контексте попытка реконструкции тех событий, о которых история упоминает лишь в нескольких словах, это попытка удержать в исторической памяти если не саму личность, что представляется невозможным в принципе, то хотя бы имя.

 

             2.  

 

            Ничего особенного для того, чтобы быть назначенным Уполномоченным по хлебозаготовкам, Назиров не делал. За него всё сделала его биография. – Будучи ещё  очень молодым человеком, уроженец Усть-Унзы в годы Гражданской войны случайным образом оказался в рядах Красной Армии. – Случайность этого события в том, что каких-то устойчивых политических взглядов Назиров не имел и службы в Красной Армии не искал. И если бы летом 1919 года в Усть-Унзе стояли бы не красные, а белые, и этим белым вздумалось бы провести свою мобилизацию, то Назиров по разнарядке оказался бы в рядах белых. Но так получилось, что в то время в Усть-Унзе были именно красные. – Назирову приказали идти в армию, и он пошёл.

            В рядах Красной Армии Назиров прошёл всю гражданскую войну. Особой активностью и инициативностью во время службы не выделялся, - татарам это не свойственно, - но и от службы не отлынивал. И, в итоге, когда началась демобилизация, Назиров был «на хорошем счету». В личном деле красноармейца Назирова появились соответствующие характеристики, а далее, в качестве «сознательного крестьянина» Назиров попал в число тех, на кого советская власть рассчитывала опереться в подходящее для этого время. – Личное дело перекочевало из архива военной части в архив губернского отделения ВЧК, после чего о самом Назирове власть благополучно забыла.

 

            Эпоха НЭП село Усть-Унза по большому счёту не затронула, если не считать открывшегося в селе магазина. За семь лет – с 1921 по 1928-й – Назиров успел жениться, родить троих детей и почти забыть о своём красноармейском прошлом, о котором вспоминал как о почти бессмысленном и скоротечном эпизоде, да и то очень редко.

            В число «зажиточных» Назиров не вошёл, но и на дно усть-инзенской социальной лестницы так же не скатился. Первое не случилось вследствие всё того же отсутствия инициативы – деньги, которыми так гордились многие соседи Назирова, для него самого особой притягательностью не обладали, по крайней мере, в той степени, чтобы подчинить их «добыванию» всю свою жизнь, - а так же из-за детей: на девочек община земли не нарезала, а у Назирова все трое детей были именно девочками. Впрочем, если Назирова это и расстраивало, то виду он не показывал, детей своих любил, и даже время от времени их баловал.

            А падению на дно помешала изначальная добросовестность и трудолюбие. К тому же Назиров не пил.

 

            Когда в 1928-м советской власти потребовался в Усть-Унзе свой Уполномоченный, выбор был сделан по формальным признакам и почти сразу. «За Назирова» сыграли и его армейская характеристика, и трезвый образ жизни.

 

 

             3.         

 

            Самого Назирова власть никоим образом не уговаривала. – Его просто вызвали в районный отдел ОГПУ и ввели в курс его новых обязанностей. Ещё было отмечен тот факт, что у Назирова большая семья, и что много детей – это хорошо.

 

 

              4. 

 

            Хлеб Назиров не собирал, - для этого в Усть-Унзу приехали люди из города. Он просто присутствовал. При нём хлеб сдавался и при нём же люди из города давали соответствующие расписки сдавшим. – Сам сбор хлеба шёл трудно. За два дня сборов собрали лишь четверть из того, на что рассчитывали. (В дальнейшем выяснилось, что из 150 дворов, «приговорённых к даче хлеба», сдали 47.)

            Во всё время, пока хлеб сдавался, а его бывший хозяин получал бумагу с печатью, Назиров тихо стоял в стороне, а если о чём-то спрашивали, то кивал, не произнося ни слова.

 

 

            5. 

 

            Отчуждение между Назировым и односельчанами возникло сразу же, как только деревня узнала, что «Назиров – это власть». – Над Назировым посмеивались и его же сторонились – одновременно; и без того не склонный к разговорам, Назиров погрузился в почти полное молчание. Когда же приехала действительная власть, отчуждение переросло в открытую враждебность. Соседки перестали разговаривать с женой Назирова, детей же на улицу, посоветовавшись друг с другом, Назировы в тот день решили не выпускать… Ночью, после первого дня сборов, жена Назирова, плача, то ли шептала, то ли кричала, что «их сожгут». Назиров молчал. …Потом, под утро кто-то бросил в окно назировского дома камень. Бросок был не сильным и окно не разбилось.

 

 

           6.  

 

            Утром у дома Назирова собралась толпа. – Никто никого специально не собирал, всё произошло как бы «само собой». В дом Назирова летели камни и палки,  из толпы кричали, что «Назиров должен отдать хлеб». Потом толпа потребовала, чтобы Назиров вышел на улицу, если не хочет, чтоб его дом сгорел вместе с детьми и женой.

            Насиров, не глядя на жену, вышел. Тут же был окружён толпой. Били Назирова «всем миром», и умер он быстро. Потом подожгли дом Назирова. Толпа, молча пропустив жену и детей Назирова, безучастно смотрела на пламя; тушить дом убитого никто не собирался.

Позже, когда в село приехали дознаватели, выяснить, кто собрал толпу у дома Уполномоченного по хлебозаготовкам, кто именно его бил и кто поджигал его дом, так и не удалось.

 

 

             7.  

 

            Пока односельчане громили не успевшее догореть имущество семьи Назировых, огонь перекинулся на соседние дома. Поначалу на истошные крики хозяев этих домов не обратили внимание, - воздух был плотно пропитан грохотом падающих, трескающихся балок, бабьим визгом и мужским матом, - а когда опомнились и начали тушить, пылала вся улица. Первая половина осени  в Усть-Унзе выдалась сухой, и дерево горело быстро. Не прошло и часа, как пылал уже весь посёлок, - огонь прыгал с улицы на улицу, с дома на дом, с дерева на дерево, и в этом огне сгорало всё. Усть-Унза превратилась в ад. – Вместе с другими домами сгорел дотла и амбар с выкупленным государством хлебом.

            На рассвете от Усть-Унзы не осталось ничего. – В чёрном, наполненном гарью воздухе, по чёрной земле некогда процветавшего посёлка бессмысленно бродили чёрные, измазанные золой люди. Казалось, что в то утро в мире не осталось других цветов, кроме чёрного, измазавшего собою даже небо, и алого, пробивавшего чёрную тьму внезапными ворохами искр, - где-то рядом с двигающимися жителями бывшей деревни. И где-то с краю этого ничто лежало тело Назирова, одновременно чёрное от копоти и тёмно-красное от свернувшейся крови… На этом история жизни Назирова окончательно завершилась.

 

 

             8. 

 

            Семья Назировых исчезла во время пожара и больше в Усть-Унзе никогда не появлялась. Скорее всего, мать с тремя дочерями перебрались в Пензу.

            Посёлок отстроили быстро и кое-как. – Приближалась зима, надо было пережить ближайшие морозы, а о том, что будет дальше погорельцы не думали. И ещё перед войной Усть-Унза продолжала хранить на себе следы того большого пожара.

            О Назирове предпочитали не вспоминать, хотя городские дознаватели, приезжавшие в посёлок несколько раз после пожара, о деле с хлебозаготовками вспомнить заставили. Но уголовное, по своей сути, дело каким-то чудесным для посёлка образом не получило развития, и, более того, план хлебозаготовок на следующий, 1929 год обошёл Усть-Унзу стороной.

            В последующих воспоминаниях о пожаре, выжегшем посёлок дотла, Назирову так же места не нашлось, а по поводу причин пожара повторялось – одним и тем же рефреном – «так получилось».

 

 

                                                                ***    

 

            «Так получилось» - единственный действительный закон Жизни, не превратившейся или просто ещё не успевшей превратиться в Историю. – Жизни, всякий раз  безвозвратно забывающей о своём ближайшем прошлом по мере того, как умирает порождённое ею же очередное поколение.