Создан для блаженства (под редакцией Льва Пирогова)

Года три назад меня угораздило зачем-то отправиться на Арбат в день
святого Патрика. Известно, что праздник этот проводится в
довольно хреновое время года, каковому свойственна сырость и
пронизывающий ветер, что в тот день и составляло фон события.
Прогуливаясь по Арбату, насыщенному ролевиками, хиппиками и
краснорожей ирландщиной, я попивал для увеселения кишкожог
«Хуч» и, конечно, одной баночкой я не ограничился. Не
ограничился я и двумя баночками, да и на трех не остановился.
Через некоторое время в действие вступил закон, о котором один
из раскрепощенных учителей физики в моей речновокзальной
школе говорил классу так: «Почему вот, если на морозе поссать,
то сразу становится теплее? Да потому, что организм не тратит
энергию на обогревание мочи. А вот если на морозе еще и...»
— так вот, момент этот явно наступил, а место для того,
чтобы сказать обогреву мочи решительное «нет», все не
находилось и не находилось. Арбат запружен, кругом милиционеры, синие
кабинки вывезены перед праздником по распоряжению столичной
мэрии, а потому я вспомнил молодость и шмыгнул в
подворотню. Немного удалился от толпы, диффузирующей в переулки, нашел
какое-то заснеженное и заброшенное крылечко и открыл
кингстоны.

Напротив была стена с задернутыми жалюзи окнами, и ничто не
говорило, что места эти обитаемы. Внезапно прямо перед моим носом
окно на первом этаже разверзлось, исчезли наглухо прикрывавшие
его жалюзи, и я увидел, что комната, которой окно
принадлежало, битком набита милиционерами. Там их было человек
десять, не меньше. Они все, как один, смотрели на меня, энергично
жестикулировали, а один высунулся из окна и, улыбнувшись,
радостно так закричал: «Ты что, охуел?».

Закрыть кингстоны я не мог — проклятый хуч изгонялся чрезвычайно
медленно, поэтому я грустно стоял, пожимал плечами, пару раз
идиотски улыбнулся, что-то даже сказал вроде «Ну вот видите,
как получается» — и в самом деле, получалось отлично и
прекращаться не собиралось. Милиционеры между тем продолжали
выкрикивать ругательства, кто-то смеялся, однако старший резко
закрыл окно и задернул жалюзи. Я понял, что только что пережил
мгновение трансцедентального ужаса и вспотел. Потом закрыл
кингстоны, и тут мой взгляд упал на табличку над
оскверненным крылечком, которая гласила «Отделение милиции №6 ЦАО г.
Москвы». Я повторно пережил упомянутое мгновение и бочком стал
выбираться из переулка, но тщетно. Из двери вышел огромный
усатый милиционер в бронике и с автоматом, поманил меня
толстым пальцем и сказал: «Пойдем, голубь».

Выходка моя поставила меня на какой-то особый счет, поскольку
обыскать они меня обыскали, но мобильник почему-то не нашли. В
обезьяннике я просидел сорок минут. Меня привилегированно
отвели к начальнику даже вперед мариновавшихся за решеткой
забулдыг, сидевших там явно дольше моего, попросили вежливо
оплатить за хулиганство штраф на месте, чего я делать не стал,
предложив прислать мне счет домой, и выкинули вон. До сих пор
мне непонятна такая мягкость обхождения: настолько ли я
устрашил их своей дерзостью и отвагой, что внушил трепет в сердца
их, или же они просто не уважают свое парадное?

Но ужас, который нагнали на меня внезапные заоконные милиционеры,
порой возвращается в мою память, и тогда я грущу.