Поэзия

Между Исполнением Стакана

Спинка рака надломилась, треснул панцирь,
Скупо брызнуло лимоном на фарфор —
Я из тех духовных чужестранцев,
Что себе составил приговор.

Завтра я в томительной истоме
Вновь открою серые глаза —
В по-родному надоевшем доме
Буду я блевать на образа.

Что же до забытого прощания?
Кенотафа стёртому себе?
В качестве слепого обещания
Ветер выл всю ночь в печной трубе.

Между исполнением стакана,
Это время медленно губя,
Я отброшу пафос ресторана,
Чтобы наконец упасть в себя...

Бомба

У бомбы — женское имя,
Но это не так уж важно,
Как важно то, что под ними
Сгорают дома бумажно.
И это давно не ново...
Смотрю на экран оголтело
И знаю, сегодня снова
У бомбы — женское тело.

Взгляд из-за океана на отдельно взятый путь от ноумена к феномену

Посвящается Вадиму Гущину.

Мы с радостью довольствовались ближними,
Молились глухо черепу и пню,
Словами непереносимо нижними
Мы предавали прошлое огню

Мы падали в сырые мхи бобруйские
Их нюхали и рвали мы, смеясь,—
Куски себя — куски безбожно русские,
Швыряли против солнца не таясь!

Мы топорами чавкали по праздникам,
Гробами подпирали все кресты
Варили суп из косточки отказникам
И пили сок куриной мерзлоты.

Во мгле, во тьме — гнилой вишнёвой косточкой,
Красиво затеряться по весне,
Туда и я пойду — с одной лишь тросточкой,
Наперевес. Решительно. Во сне.

Свежесть

Существование больше не кажется тварным,
Свежесть — как-будто настали мои холода,
Мама, сегодня я стану волнисто-янтарным,
Риффом гитарным над ломкою корочкой льда.

Завтра. Мои земляки. Из открывшейся раны рассвета
Лягут в землицу. Землица тонка и темна...
И фонари, как всегда, всем ответят на это
Светом холодным со дна всевозможного дна.

Женщины в окнах дымят, как осенние урны,
Запахом траурным пахнут мои рукава,
Шумно вдыхаю я уличный воздух цензурный
И отвечает простыми кивками моя голова —

Каждому встречному — ясеню, дубу, берёзе,
Всякой ограде, пучкам пожелтевшей травы...
Лишь перед тем в непростой я позирую позе, 
Что лишь безмолвием встретит кивок головы.

А сегодня — ты

Голубые перроны,
Золотые леса.
Не клевали вороны
Ни пшена, ни овса.

А в столице всё то же —
Показуха и грязь...
Осень складками кожи
По бульварам прошлась.

То ли труп, то ли Толик?
Сразу и не поймёшь...
Ты вчера был соколик,
А сегодня ты — вошь.

А сегодня ты — плесень,
А сегодня ты — грязь.
И глазами замесит
Тебя баба, смеясь.

Снисхождение

Положили всласть гвоздей
На рудой огонь,
Проклинала власть гвоздей
Белая ладонь:
     Маленький гвоздец —
     Молот твой отец,
     Мать свою найдя
     Укрепись в ней наконец,
     Наскрозь прободя!

     Маленький гвоздец —
     Выпади, дрожа,
     Пусть тебя поимет ржа
     И пожрёт, жужжа!
И случилось так — устало
Снизошёл гвоздец в доску,
А ладонь качалась вяло
На своём суку...

Отгорело

Полуночный вой сирены
Полуночный запах гари
Паутинка детской вены
Загорает на пожаре

Ей являет боль потери
Материнский плач истошный
Топором пронзает двери
Ей пожарный скоморошный

На остатках стёкол — блики,
На остатках стен — страховка,
На остатках плоти — крики,
И — уколы, и — сноровка.

И накроет вопль ватным,
И войдет уколом в вены...
И поедут в ночь обратно —
Без огней и без сирены...

Я не помню себя

Я не помню себя — лишь своё отражение,
Лишь домов очертания на зыбком стекле...
Лишь упругое пальцев размытых скольжение
И тетрадный листок почерневший в золе.

Я не помню себя, лишь свои отрицания,
Лишь возможность любви, как конец естества
И тепло, что становится от созерцания,
Как венчается пеплом моя голова.

Я не помню... лишь мыслей чугунное драже
Мягко падает в мраморный купол руки,
Я не помню себя... только помню — по саже
Четверть века ступают мои башмаки.

Небо на бумаге

Я могу стать кровью на холодном снегу,
Я могу стать тенью на чужом берегу,
Я могу стать телом в овраге моём

Я могу стать небом на бумаге — мы уйдём

В соль, в слёзы на карманных крестах,
Эта боль- раз, два и уже в «двухстах»
Этот день был дан нам на всёравно...

Я хочу стать небом на бумаге — как давно

Вы cжимали свои души в кулаке?
Всё равно, если трещины змеятся по руке,
Всё равно, как свинец украсит рваные тела

Я давно стал небом на бумаге — дотла...

Зима–осень 2003