Комментарий |

Бригада, или Принцип категорического императива

Когда бригада милиции въезжала с каким-то нехорошим удовлетворением
в село Льняное, меся неизвестно кем брошенную посреди улицы грязь
колёсами деловито урчащего «газика», им встретилась дохлая лошадь.

Это был лежащий на боку жеребец с раскроенным по всей длине туловища
брюхом. Кишки подозрительно отсутствовали. Правая сторона лошадиной
морды исчезала в грязи. На месте левого глаза зияла мутно-запекшаяся
дыра. Дошло до того, что вначале жеребец был принят сержантом
милиции Патрикеевым за кобылу, но сержант всё же заметил лежащие
в грязи отдельно от туши серые морщинистые яички и, вздохнув,
скорректировал свое ошибочное о жеребце мнение. «Объективное принуждение
к поступку» – билась мысль в голове молоденького лейтенанта Мамардашвили
и поэтому, проезжая мимо жеребца, он весь внутренне сжался. Выстрелов
не последовало. «Лубок, как и всё в этой стране»
– подумал Патрикеев, который втайне от других был интеллигентом.

У покосившегося дорожного указателя они нагнали девочку, весело
сбивающую засохшие стебли бурьяна окровавленной палкой и ведущую
за собой на верёвке собаку, увенчанную пеной у рта.

– Мы из райцентра, – отклонившись от своей вертикальной оси, произнёс
тяжеловесный майор Протасов. – Где тут у вас было убийство?

– Везде! – засмеялась девочка.

– Мы по вызову.

– Вы лучше у мамки Варвары спросите, она от летучих мышей всё
знает.

– Это ты жеребцу глаз выковыряла? – догадался
Протасов.

– Ну я. А то чего он на меня всё не тем глазом смотрит? Ну его.

– Девочка, а почему ты не в школе?

– В школе все мальчишки воняют, – улыбнулась она и запрыгала по
дороге, будто желая превратиться в козу. Собака, понуждаемая веревкой,
потрусила за ней.

«Какие-то бесконечные кантианские ассоциации» – всё более сжимаясь
внутри себя, подумал Мамардашвили. При этом рукоятка табельного
оружия представлялась ему как бы овеществлением категорического
императива
.

Нарушая своим жизнеутверждающим силуэтом упадочническую идиллию
усмердевшихся под серым безрадостным небом домишек,
окруженных оголтелыми заборами, «газик» выбрался
наконец из грязи на что-то неопределённое, могущее быть асфальтом,
собственно и бывшее им – в пору, когда в сельпо
водились водка и хозяйственное мыло, а в стране ещё не было секса.

«Поосторожнее там, на лэндровере!» – махнул им ушанкой из огорода
какой-то мосластый дед с по-голливудски ослепительными зубами.
Газик, урча, выехал на главную улицу поселка...

Так бы и доехал он до места преступления и мы с вами узнали бы
конец этой поучительной истории, но вместо этого из бани на улицу
неожиданно высыпали совершенно голые, розовые, как молочные поросята,
бабы. От их круглых лиц, покатых бедер и фиолетовых до нежной
коричневатости сосков поднимался вкусный пар. Пахло баней, мылом
и березовыми вениками. «Газик» наткнулся на стену бабьих тел и
встал. Из разбитого радиатора вознеслась куда-то ввысь неприкаянная
душа советского автопрома. Бабы молчали. Вздыхал Патрикеев. Матерился
Протасов.

«Две вещи наполняют душу всегда новыми и все более сильными
удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительней мы размышляем
о них, – это серое небо надо мной и моральный закон в кобуре,»

– подумал Мамардашвили, когда рука его сама по себе поднялась,
и он произвел два последовательных выстрела – Протасову в грудь,
Патрикееву в затылок.

Последние публикации: 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка