Знание
Елена Гончарова (26/03/2004)
козлова не плачет
где крестиком вышит потопленный флот на мятой странице из школьной тетради, забор — как хранилище скрытых симпатий, к о з л о в а н е п л а ч е т п е т р о в у н а з л о. ату ее, дуру, ребята, ату! и били всей стаей, и били куранты, и белые банты, к апрелю растаяв, у всех на глазах превращались в фату... где сном невесомым проходит межа, навек разделяя поступок и слово, по стенам стекают портреты петрова — к о з л о в а н е п л а ч е т, н о р у к и д р о ж а т. была бы возможность на память пенять — он тянется жилой, он бесится с жиру, то ветром кружит он, то сходит в могилу — никак не оставит в покое меня...
кувшин
одиночество — это искусство не быть пенелопой, я болею, когда ты внезапно уходишь на фронт... если падать придется, то в самую черную пропасть, где луна по ночам истекает своим серебром... я пугаюсь, когда голоса распускают сирены, и в окно выпадает последний нетрезвый жених. одиночество — это искусство выдерживать стены, на которых висят не картины, а долгие дни... а когда ты вернешься, я в доме повешу гирлянды из жучков-светлячков, наколдую цветов и стрекоз... одиночество — это кувшин несмертельного яда, что когда-то ты мне как любимой жене преподнес.
вор
пока луна рисует знаки на перекрестке голых тел, дешевый чайник носит накипь в своем линялом животе... потом ты крутишь мягкий волос, как будто дремлешь на цепи; потом включаешь радиолу, где кто-то шепчет и шипит... вода вскипает, и на ощупь идешь разлить по чашкам чай. он говорит, что даже проще, когда в кармане нет ключа... бывает, блажь неизлечима — ты привыкаешь, ничего... и на ночь просится мужчина, а в двери входит просто вор...
***
летите, снегири, она в седьмом вагоне. ее прощальный крик и мертвого догонит... она за семь земель утащит этот поезд, а вы в своей зиме, в достатке и покое. о, ягоды рябин — вкуснее нету снеди... люби иль не люби, она, одно, уедет. о, красные стежки на белом покрывале. шаги ее тяжки, когда она бывает не в духе, а в душе того, кто сеет зерна. и мечется драже над белизной озерной... когда-нибудь ее другая не заменит. чем радостней жилье, тем дымоход темнее. чем кормится февраль, то носит под крылами... летите, бог вам в память и свежести с утра.
часы идут
не бойся, ласковая птаха, не разобьешься, не упав... ты вся живешь, как тает сахар на серафимовых губах. летать ли желтой трясогузкой, самой ли браться за перо, а все одно — как встарь по-русски с буханкой выйти на перрон и ждать. дождаться. и перечить — что сто, мол, грамм не по годам... ...как тихо рушится на плечи февральский снег — небесный храм. мне так неведом этот росчерк, что замираю на словах... мы никогда не станем проще для понимающих зевак. ты, раскрасневшийся, смущенный, скользя по тоненькому льду, очнешься: господи, алёна, идут часы?... часы идут...
...и черное на нем
мы говорим во сне, и этот тихий лепет дороже, чем в руках горящий изумруд. в ночи летит на юг изящный белый лебедь, для каждого из нас роняя по перу. а мы его храним в шкатулках и подушках, кто в баночку чернил нет-нет да обмакнет, надменно прошуршав, он тишину нарушит — на глянцевом листке поселится вранье. и вот оно живет, красуясь каждой буквой, и в пыльный секретер врастает корешком, не так, как в дерн с трудом врастают незабудки, а так, как снится снег и черное на нем.
знание
бывает, знание девиц о том, какую нитку дернуть, невероятнее, чем зерна тобой посеянной любви. бывает, на ветвях сухих родится ненароком почка, и ты несешь скорей на почту в конверте тайные стихи. бывает, робкий адресат откроет утром синий ящик и голос твой, и мир обрящет, и нет пути... и нет назад... бывает, время на бегу теряет краткие мгновенья... и вот тогда, иглой по вене, чуть ниже, чем наложен жгут, как вор, рисуешь свой раек, вскрываешь маленькую ранку и ей, надетой наизнанку, даруешь знание свое;
Последние публикации:
Зима огня –
(17/04/2003)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы