Литературная критика

Издательство «Амфора». Серия: Наша марка, 2004:
Станислав Шуляк. Кастрация; Игорь Гельбах. Утерянный блюм; Алексей Смирнов. Лето навсегда; Василий Аксёнов. Солноворот; Борис Останин. Белые флаги.

«Амфора» не относится
к кашалотам, вроде «Вагриуса» или «Эксмо», но не причислить
её и к мелким рыбёшкам издательского рынка. Её размеры —
средне-крупные, акульи, а положение центристское — и по
размаху, и по условной идеологической нише.

Односложно охарактеризовать весь спектр амфоровской продукции
невозможно. Количество одних только
тематических
серий приближается к двадцати, причём во
многих из них число позиций насчитывает несколько десятков.
«Амфора» консервативно и неприхотливо штампует всевозможные
«Романтические комедии» или
«Кулинарные
страсти»; при удобном случае
оперативно налаживает выпуск бычков в томате (Горчев,
«Сволочи»),
легко заваривает кашу из топора («Господин
Гексоген» Проханова) и охотно вялит несовместимых, казалось бы,
стариков-разбойников (Косинский, Стругацкие, Лимонов...).
Второпях можно решить, будто бы единственный критерий
амфоровской гастрономии — коммерческий расчет, но и у этого правила,
если присмотреться, оказывается слишком много исключений.

Такая же чехарда и с идеологией. Когда-то казалось, что издательство
тяготеет к пресловутому «имперскому стилю» (ближайшее
окружение издательства,
открытое письмо В. В. Путину,
некоторые
«тенденциозные» издания). Но после
(дальнейшие перечисления совершенно произвольны) масштабной
коллаборации с Максом Фраем (собрание сочинений, серия
«Из
книг Макса Фрая»);
взаимной информ-поддержки с «Омом» и «МК в Питере»; после
серий
«Поколение
Y»,
«Новая
волна» и, в довершение ко
всему, недавнего выпуска «ультрасовременного» романа Л.
Горалик и С. Кузнецова
«НЕТ»
подозрения в сколько-то последовательном
консерватизме (равно как и в каких бы то ни было убеждениях вообще)
блаженно самоликвидировались. Стало ясно, что «Амфора»
беспринципна так же, как, скажем, и круг знакомств практически
любого современного человека.

Однако лучше всего политика издательства прослеживается не по
бестселлерам (редкая контора откажется от заведомого куша) — но
именно по срединным, добротным, качественным авторам,
находящихся в его орбите и не гарантирующих своими произведениями
финансового профита. Из таких примерно имён и состоит серия
«Наша марка», которую «Амфора» в прошлом году, казалось,
окончательно забросила, а нынче неожиданно реанимировала выпуском
нескольких более или менее любопытных книг. Вот о них и мы
поговорим.

«Кастрация». Книжку с таким претенциозно-графоманским
названием выпустил некий Станислав Шуляк,
являющийся, по простодушной видимости, графоманом с большим стажем
(уже в нейтральном смысле этого слова — любителем, не
зарабатывающим себе прозой на жизнь). Другую вероятную версию — что
это какой-нибудь хитрый инсайдер, известный в иных ипостасях
и специально для этой своей авантюры надевший маску
неизвестного профана — оставим разрабатывать криминалистам. В книгу
Шуляка вошли два текста: 172-страничная «Кастрация» и
267-страничный «Лука», причём последний датирован 1987–1989
годами. С задней обложки на нас сосредоточенно и хмуро смотрит
автор, похожий на окрепшего Достоевского, в узорчатой шапочке и
цветастом шейном платке. Ещё, в пандан заголовку, там
написано следующее: «Станислав Шуляк — нигилист,
рассудительный циник. Он препарирует своих героев и не оставляет им
надежды (интересное сочетание действий — Е. М.).
Его мир полон изысканного абсурда и заведомо лишён
смысла. И ещё — этот мир заразителен (сомнительная
рекомендация для книжки с таким названием, — Е. М).
Читая странные романы Шуляка, понимаешь, что смысл
действительно иссяк, исчерпал себя, сгинул — остался лишь звук. Звук как
слово, как крик журавля, как шелест листьев — только он
способен производить в мире свои тихие потрясения».

Из аннотации можно сделать вывод, что перед нами звукопись,
музыкальная проза в духе, например, Джойса или Саши Соколова, но это
совсем не так — сухое, даже шероховатое, по-школьному
грамотное и сюжетно вполне понятное письмо в
первом тексте описывает ожидание героем указанной операции и
его, героя, легко предугадываемые чувства по этому поводу.
«Лука» заметно более плавен, нелиенен, выказывает искушённость
автора в литературе двадцатого века — но и он лишён
сколько-то отчётливых фонетических спецэффектов.

Основная особенность прозы Шуляка — её невписанность в контексты и
тусовки: непонятно, откуда автор взялся и с чем его читать —
а сама литература молчаливо непрозрачна, хоть оскопись
берёзовой палкой. Именно для таких книг (а точней, для таких
ситуаций) и придуманы предисловия. Которого здесь, увы, нет.
Поэтому, вопреки дезориентирующей аннотации (коли смысл
«сгинул» — значит, ау, интерпретаторы!), книга рассчитана больше на
доверчивого читателя, нежели на привередливого критика.

Вообще, определение целевой аудитории — центральная проблема при
обсуждении книг «Нашей марки». Например, Игорь Гельбах,
«Утерянный Блюм». Здесь реклама не врёт:
«Сочетание авантюрного сюжета с пластичным языком даёт необычайно
контрастную картину описанного в романе мира», — всё
вполне правильно, особенно если учесть и некоторую
казённость формулировки, и явную её обращённость к не самому
рафинированному реципиенту на свете. С книгой Гельбаха, состоящей
из одноимённого романа и двух небольших повестей с тем же
героем, критику тоже делать совершенно нечего, но уже по другой
причине. Дело в том, что таких книг: тысячи, миллионы,
мириады. И что самое важное, их неуникальность вовсе не является
каким-то всякий раз провалом, индивидуальным крахом,
недостатком. Отнюдь! Всё это действительно хорошие произведения,
написанные «пластичным языком» и с «авантюрным сюжетом».
Пошёл, выпил, подумал. Вино, деревья, картины. Задумчивая,
уютная беллетристика. Рассчитанная на соответствующую публику.
Аминь.

В ещё более мягкой, «ненатужливо остроумной и полной
самоиронии» (Д. Быков) манере работает и известный
петербургский писатель Алексей Смирнов (
«Лето
никогда»). О нём, однако, я скажу ещё
меньше, чем о Гельбахе, потому что к моменту моего визита в
издательство все его книжки оказались разобраны. То ли их
изначально было слишком мало, то ли поклонников смирновской
ненатужности оказалось слишком много. Как бы то ни было,
очевидно, что это ещё одна книжка, безусловно приятная для
читателя и совершенно не интересная критику. Как известно, Алексей
Смирнов пишет в разных жанрах; встречается в его текстах и
своеобразное сочетание хоррора с довольно выигрышной,
незамысловатой «документалкой» — эдакой довлатовской косьбой под
простачка. Судя по тому, как публика относится к Смирнову (см.
комплиментарные отзывы по амфоровой ссылке), это и есть
рецепт всенародной любви. Заинтересовавшихся направляю к вполне
официальному Живому Журналу писателя.

Совершенно иной статус у «Солноворота» Василия Аксёнова.
Автор (полный тёзка знаменитого шестидесятника-эмигранта)
пишет пахучую деревенскую прозу, полную многостраничных
описаний таёжной природы («медведь переходит шумно вброд
узкую и мелкую на шивере Шелудянку, поднимается рывками на
коричневую от умирающего папоротника сопку, поднявшись возле
отжившей, растерявшей хвою корявой сосны, подолгу втягивая в
себя крепкий боровой воздух...») и просторечной
лексики («Неси лопату! Здесь она, туточки, она,
родимая, под кустом вон эвонтем»).

Мир, о котором неспешно, негромко рассказывает Аксёнов (тайга,
деревни, бесхитростная и, вместе, непростая жизнь аборигенов),
меняется ох как медленно, и есть нечто застывшее,
заколдованное в этих собранных под одной твёрдой обложкой повестях и
рассказах. Большой коллаж «Осень в Ворожейке» и маленький
рассказ «Фанчик» написаны ещё до перестройки, в 1983–84 годах, а
повести «Солноворот» и «Ветреным днём девятого мая» — совсем
недавно, в конце девяностых и начале нулевых — однако было
бы, боюсь, нелёгкой задачей для специалистов датировать все
эти тексты хотя бы с точностью до двух-трёх лет (настолько
редко мелькают в них в них актуальные общественные реалии).

«Признаться, мы, многогрешные, отвыкли от такого письма —
бесхитростного и вместе с тем очень непростого в своей
простоте... — грустит в своём отзыве Павел Крусанов.—
Аксёновскую современность вряд ли сегодня распознают,
ибо в такую дрянную канаву скатился сегодня русский человек,
что чурается дивной своей литературы, а чистоту ее и
душевность понимает как недостатки».

Таким образом, издание автохтонного Аксёнова парадоксально
оказывается «серьёзным» культурным (ретро-)проектом. Смелой попыткой
собственного издательского диктата. И хотя автор этих строк
отнюдь не поклоняется почвеннической словесности, следует
признать, что готовность «Амфоры» не только зарабатывать на
вкусах широкой публики, но и как-то время от времени эти вкусы
формировать (пусть даже, скорей всего, себе в прямой
убыток) — весьма и весьма похвальна.

«А я говорю: Пётр Сакса и Илмарь Пусса, два, под матицу
ростом и будто бы ещё сродни между собой, рыжих финна, некогда
доставленные в Ялань весёлыми российскими сквозняками, ловко,
конечно, расправлялись с любой скотиной-животиной, бывало,
даже и бурок не запачкают, но как тот, так и другой — по
недугу ли? по иной ли какой причине? — оба спиртным гнушались,
а за работу свою предпочитали — и Бог им в этом, разумеется,
судья — деньгами, а — знающие рукам своим цену — сумму
заламывали немалую, но и — как люди с умом и совестью — не
сногсшибательную, так что я как думаю, хочешь — нанимай, а коли
охоты шибкой нет — сам забивай и освежёвывай или, в конце
концов, другого кого ищи, тут дело такое: никто тебя не
приневоливает, силой заставлять никто тебя не станет...»

Последняя книга «Нашей марки» — Борис Останин, «Белые
флаги». Кому фамилия автора ничего не говорит, объясню.
Мыслеформы «Борис Останин» как минимум две, друг другу не
противоречащих, но воспринимаемых оптически различно. Для
петербуржцев Останин — это такой стройный бородач, литературный
тусовщик и дядя самых честных правил. Для тех же, кто знает
Петербург по снам, по книгам (иногда это одни и те же люди в разное
время суток), Останин уже третий десяток лет служит
неотъемлемой частью музейно-исторического пейзажа, наряду с
галереей «Борей» или Пушкинской-10. Совмещаем две эти оптики вместе
и получаем, буквально, живую легенду. У изданной «Амфорой»
книжки много достоинств, но важнейшее — жанровое. Друзья,
наконец-то перед нами не роман. Наконец не сборник повестей.
Друзья, это даже не рассказы! А просто очень лаконичные
заметки. Иногда в одно слово(-неологизм). Иногда в два.
Каламбуры. Остроты. Самая крупная форма — абзац из десяти строчек.
Открывай наугад и читай, с любого места. Обыгрывание звучания
слов («перейти рубликон»), пословиц («С волками быть —
по-сучьи выть»), чужие наблюдения («Чьё-то: абсурд — частный
случай логики»; «Кто-то: в катастрофе чаще выживает не самый
приспособленный, а самый удачливый») и многое другое. Некоторые
шутки или наблюдения, особенно из тетрадок 80-х сейчас уже,
конечно, не производят задуманного впечатления, а то и
вовсе кажутся (иногда несправедливо) повторами многократно
пережёванного, переваренного и выстраданного. Однако в этих (как
и в более благоприятных) случаях и срабатывает эффект
сверхмалой формы, не потребовавшей от читателя серьёзных временных
и душевных затрат. Не понравилось — читай дальше. Много раз
не понравилось — захлопнул том и вышел вон. Есть всё-таки в
миниатюрности своё неповторимое уважение к читателю,
оправдывающее и поверхностность, и легковесность. Для счастья
нужно очень немногое, и это немногое — книга Останина.

Кто-то напоследок спросит: ну и в чём таки смысл «Нашей марки»? Да
ни в чём почти. Принадлежность к этой серии, как мы
убедились, едва ли маркирует произведения по жанровому,
хронологическому или иному формальному признаку. Однако вот, пожалуй,
несколько свойств, общих для всех авторов, угодивших в
разношёрстную эту компанию: Вдумчивость. Правильный русский язык.
Богатая культурная память.