На голове его колпак...
Михаил Рыклин. Деконструкция и деструкция. Беседы с философами. М, Логос, серия Ecce homo, 2002. - 270 с.
Прежде чем перейти к рецензированию свежевышедшего сборника, обратимся к фигуре его автора. Один из неизменных вопросов, характеризующих философскую практику Михаила Рыклина, звучит так: Где место говорящего в осуществляемом высказывании? Откуда говорится то, что говорится? На обороте вышедшей книги написано: «Читая работы современных философов, мы… задаем им вопросы, связанные с местом, из которого мы читаем…». Поэтому логичным будет спросить себя о занимаемом месте в заданном пространстве чтения-рецензирования: насколько оно, это место, уже предоформлено - скажем, профессиональной деятельностью Михаила Рыклина?
Отмотаем время лет на 20 назад, вернёмся ненадолго в 80-е. Интернета тогда не было. Издательств «
Логос» и «Ад Маргинем» тоже. Между странами проходили труднопересекаемые границы. В то страшное, глухое время Михаил Рыклин героически прививал Москве традицию мышления, и поныне остающуюся в России авангардной (ибо освоена она всё ещё поверхностно) и мейнстримной (ибо сама проблематика и терминология этой традиции прочно вошла в обиход даже самых лютых её оппонентов). Речь, конечно, о пресловутом французском постструктурализме. И если сегодня слово симулякр стало в русском языке обыденно-разговорным, а деррида - нарицательным и даже бранным, то заслуга в этом (вина за это) - Михаила Рыклина. Именно он перевёл в 80-х «Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения» и пересказал сюжеты «Mille Plateaux» своему кругу общения - московским концептуалистам, в частности (в «Деконструкци и Деструкции» этот труд Делёза-Гваттари переведён, как «Тысяча площадок»). В 90-х Рыклин издал несколько собственных книг, в частности - повлиявший на многих сборник статей «Террорологики» (Тарту-М., Ад Маргинем, 1992).
Иными словами, настоящая рецензия может напоминать презентацию неким Буратиной очередного полена папы Карло, а её релевантность будет прямо пропорциональной големному образу конферансье. На этом акт авторефлексивной флагелляции будем считать законченным. Ниже - несколько слов о книге, которые подумал деревянный человечек и которые могут подумать остальные куклы из нашего отечественного театра.
Подброка собеседников выглядит прихотливо, чтобы не сказать произвольно. Франкоязычный «коллектив» абсолютно звёздный, однако он довольно родственен, чтобы не сказать однороден. Гипотетически его можно было бы восполнить ещё некоторым «количеством разговоров» с французами из совсем иных компаний - например, переговорить с Жаком Болтянски, Рансьером, Бриве, Лакло или хотя бы вызвать дух покойного Альтюссера. Такая книга, буде на то желание составителя, могла бы более разносторонне представлять современную французскую мораль. Однако в рамках настоящего издания и даже принимая Нанси и Лаку-Лабарта за одного шизофреника, а Поля Вирилио - за компьютерную программу, написанную роботом, мы констатируем количественное лидерство так называемых французов. Беседы с Гваттари целых две, что призвано мистически заменить Делёза, рокового рыклинского прихода, к сожалению, не дождавшегося.
Остальная имеющаяся в наличии, американская и континентальная, философская «группа» (Рорти и Бак-Морс - Америка, Жижек и Гройс - Европа) наоборот - максимально разнородна. Но при этом тоже не тянет на сборную мира, против которой выставлена столь сплочённая свора бешеных французских псов. Например, отчётливо не хватает Слотердайка. Учитывая, что Рорти мракобес, Бак-Морс марксистка, а Жижек с Гройсом - бременские музыканты (в нейтральном, жанровом смысле этого понятия; во Франции на их условном месте зажигает, или зажигал до недавнего времени, Жан Бодрийяр), становится тревожно за всё, что не есть «Франция».
Хронология встреч простирается на 11 лет. Начинается с Деррида (Москва, 1990), продолжается остальными лягушатниками (все - 1992), а затем из окна мелькают: Рорти (Москва, 1995), Жижек (Веймар, 1997), Бак-Морс (Москва, 1998), Гройс (Кёльн, 2000). На наш взгляд - поскольку темы разговоров вполне актуальны - размеренность периода лишь подчёркивает геологическую темпоральность в изменении рельефов философских массивов.
Здесь хочется сесть в кресло и, мечтательно прикрыв глаза, нараспев рассказывать о достоинствах этой книги, о лёгкости и глубине её бесед. Но едва вы заберётесь с ногами на диван, в дверь раздастся звонок, и неизвестный доброжелатель с кривой усмешкой скажет вам, что из одиннадцати бесед три публиковались (в сокр. виде в периодике - на это указывает и автор в предисловии), а некоторые, добавим от себя, французские диалоги (с Вирилио и Бодрийяром) - на
арт-портале Марата Гельмана. Как бы то ни было, гоните доброжелателя в шею, закрывайте дверь на замок и возвращайтесь в гостиную. Всё это сведения к продукту, а не к книге как объекту чтения и переживания.
Сама же книжка вполне читабельна, питательна и, в хорошем смысле, калорийна. Все беседы сценарно причудливы и совершенно не похожи друг на друга. Рыклин с акупунктурной точностью обозначает болевые точки сидящей перед ним философии, а та, едва заслышав рыклинские провокации, ликующе или осторожно, напролом или мимикрируя, продолжает развиваться в ощутимо непредсказуемом пространстве ток-шоу.
Так, Жак Деррида путешествует с тросточкой по минному полю смыслов, которое сеет перед ним предупредительный интервьюер. Беседы с психоаналитиком Феликсом Гваттари незамысловато интимны и поучительны; собеседники заняты мелкими уточнениями. В ходе уточнений им даже случается поменяться ролями, и объектом нашего внимания неожиданно становится Рыклин. Например, Гваттари отдельной репликой его спрашивает: «Хотите курить? » На что следует: «Я бросил курить несколько месяцев назад». А дальше вновь о философии.
Страсбургцы Жак-Люк Нанси и Филипп Лаку-Лабарт касаются темы революционности, а также заявляют о пропаже символического в нынешнюю постиндустиальную эпоху. В итоге они пропадают сразу же вослед своим разоблачениям в той же самой дыре непредставимого.
Но перед тем их ужас доносится до ангара, в котором давно уже поселился в халате и домашних тапочках Жан Бодрийяр. Специалист по технике соблазна гнёт линию Гваттари, на сей раз предлагая Рыклину выпить. Рыклин отвечает каноническим возвращением к Деррида: «Спасибо, может быть, чуть позже».
Поль Вирилио, как носовский Знайка, возится с покорением пространства, а разговор с Ричардом Рорти напоминает совместные поиски тёмной кошки в тёмной комнате.
Славой Жижек рассказывает о важном для него на тот момент феномене - «непристойном приложении к Закону» (табу на само упоминание о Законе). Принимая во внимание, что и сам Жижек в известным смысле явлется таким приложением - к Лакану и Гегелю - беседа звучит весьма концептуально. В частности, Жижек говорит о доминировании голоса над музыкой в музыкальной западной традиции.
Беседа с Сьюзан Бак-Морс кажется выхваченной из мексиканского сериала. Так, в одном из них я недавно слышал: «Карлос! Почему ты меня больше не любишь?» Бак-Морс утверждает почти то же самое, слово в слово: «Я уже тогда понимала, что для взаимопонимания потребуется время».
Борис Гройс начинает разговор с характерной для него темпераментной, ситуативной «новизны» - в очередной раз он переворачивает общий карточный стол, эффектно возвращает билет молчаливому философскому Совету. Статский советник Рыклин осматривает произведённый pogrom, брезгливо замечает ряд многочисленных несоответствий, но не хочет вызывать ни «Шойгу», ни «Альфу» до тех пор, пока не случится более крупный скандал - вроде бития фамильного фарфора или дефекации в прихожей. Гройс, между тем, множится, его становится мучительно много. Только что он отменил «инфинитную операцию» (выведение бесконечного из ограниченного числа однородных примеров), незаконно производимую, по его мнению, во внутренней Франции всеми структуралистами и пост-, от Леви-Стросса до Деррида, и теперь его гипнотический вокал стремится заполнить собой всю невнимательную к деталям Вселенную. Эта беседа - одна из лучших в книге ещё и потому, что природа интеллектуальных авантюр, разыгрываемых Борисом Гройсом, основана на этике и технике медиальности и сверхэкономичности (аналогичный пафос бессмертия-в-работе исповедуют и такие сверстники-приятели Гройса, как Илья Кабаков, Дмитрий Пригов и др.).
Завершает книгу относительно свеженаписанное послесловие, в котором Михаил Рыклин по обыкновению пристально анализирует отклики своих именитых коллег на
11 сентября.
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
