Онтологические прогулки

 

Первым из дошедших до нас произведений «дзуйхицу» стали «Записки у изголовья» в переводе В. Н. Марковой. «Записки» состоят из «отрывков», связанных между собой не столько сюжетной канвой, сколько личностью автора, его мироощущением.

Легенда, передающая историю создания другого произведения жанра дзуйхицу — «Записок от скуки», переведенных В. Н. Гореглядом, говорит, что Кэнко-Хоси (1283–1350) записывал свои мысли на клочках бумаги, которыми он обклеивал стены своего жилища. После его смерти из них составили книгу.

Трудно сказать, насколько легенда эта соответствует истине. Но не подлежит сомнению, что легенда отражает представление о том, как должно быть создано произведение. А создано оно должно быть ненароком. Или как бы ненароком.

Кэнко-Хоси писал, что вещь незавершенная наиболее интересна, ибо в ней есть простор для развития и роста. «Поток сознания» Кэнко-Хоси и ему подобных опередили Пруста, Джойса, сюрреалистов на несколько столетий.

Представленные ниже диалоги Ирины и страннikа возникли спонтанно, можно сказать, экспромтом, и ни в коем случае не претендуют на провозглашение истины в последней инстанции. Это скорее приглашение к размышлению над сказанным, к со-беседованию и со-переживанию.

 

Страннik:

Уже несколько месяцев на моем письменном столе лежит толстенная книга под названием «The Book of Secrets» by Osho. Я не спешу читать эту книгу, чтобы не захлебнуться бесценными мыслями, и читаю постепенно, по чайной ложке, по одной главе или по одной странице, как располагает свободное время.

У книги есть второе название — The Science of Meditation. На русский я перевел бы это второе название, как Наука Думать (не наука медитации, размышления, раздумья или созерцания), именно как наука думания (знаю, знаю, нет такого слова «думание» в русском языке, да и науки такой тоже нет, к сожалению...).

Открываю «The Book of Secrets» на первой попавшейся странице. Читаю:

«Когда вы говорите «стоит дерево», вы не правы. Грамматически это верно, но не соответствует действительности: дерево растет, оно никогда не «стоит». Оно никогда, ни на мгновение не является статичным, в нем только динамика. Когда мы говорим «человек есть», это неверно — человек становится».

От себя добавляю: ...человек становится... другим . В одной из записных книжек Леонардо Да Винчи проскользнула такая мысль: «Человек способен подняться до уровня Бога и опуститься ниже скотины». Вот так просто определен диапазон становления любого человека на этой планете.

Каждый из нас уже с рождения начинает играть в крестики-нолики, игру со своей судьбой.

С первым вздохом, с первым криком жизни. Так что играем мы уже давно, просто не замечая того, что играем, не придавая увлекательному процессу игры должного значения.

Мое эссе «Крестики — Нолики» и есть краткий комментарий к этой игре, а правила игры у каждого свои. Любая личность уникальна и играет по собственным правилам.

 

Ирина:

Да, собственные правила — это замечательно! Еще В. Розанов писал про эту «беспредельную анархичность, вытекавшую не из склонности к «дебошу», а из бесконечной индивидуальности... субъективности, интимности». Когда «ни один устав не по мне: по мне будет только тот устав, который я сам выдумаю». Но люди в массе своей снивелированы, и этот самый «устав» сами не в состоянии выбрать, а пользуются тем, что навязывает им государство, как аппарат и т.д. В результате сознание становится ну таким мелкоместечковым!

И еще тут кроется одно противоречие, пока неразрешимое для меня. Все зависят друг от друга, особенно в городах. Никакой свободы нет как бы уже по определению. А если она и возникает в ком-то, дикая потребность в ней возникает, то это желание тут же входит в противоречие с интересами окружающих или начинает осуществляться за чужой счет, повисая на близких людях бременем и превращая такого «свободного» в законченного эгоиста. Нет?

 

Страннik:

...никто ни от кого не зависит до тех пор, пока этот никто не захочет быть зависимым. Вначале стоит выбор. За ним стоит желание сделать именно этот выбор. Каждый живой организм ежесекундно делает свой выбор: Да-Нет, Вдох-Выдох, 0-1, Жизнь-Смерть, День-Ночь, Свет-Тьма, Choice-No Choice... Слышен пульс свободы выбора? (Freedom of Choice).

Вот на моей ладони свернулся калачиком маленький ежонок, превратившись в колючий мячик. Каждая его иголка — это выбор, который делает каждый из нас ежесекундно и ежечасно. Когда выбор сделан, он отходит в прошлое и превращается в судьбу с открытым потоком новых выборов — новых колючек.

Люди разные. И свой выбор они делают по-разному. Конечно, можно ждать, когда государство о тебе позаботится, и с интересом наблюдать, как оно выворачивает твои карманы и тыкает тебе пистолетом в затылок. Можно ничего не ждать от государства, схватить этот пистолет и начать убивать, насиловать и грабить самому, помогая государству «процветать». Можно прекратить бессмысленные ожидания и поменять «процветающее» государство на другое, то, в котором «Империализм — есть высшая стадия развития капитализма, стадия его загнивания и гибели». А что, если там не понадобится убивать и грабить, чтобы жить счастливо?! Кто знает? Знает только тот, кто попробовал и сравнил, тот и имеет знание, проверенное опытом самой жизни.

Интересно, что бы сказал Диоген Синопский о зависимости от государства и друг от друга, особенно в городах. Тот самый Диоген, гражданин мира, из старой бочки, в которой он жил? Тот самый «нищий» Диоген, которому принадлежит очень важный тезис о ПЕРЕОЦЕНКЕ ЦЕННОСТЕЙ? На вопрос Александра Македонского (образ государства): «Чем могу служить тебе, Диоген?», он попросил его отойти в сторону и не заслонять солнце...

И что же имел в виду Ницше под выражением «Каждому — свое»? А что, если он имел в виду совсем не то, о чем нас учили в школе? И что, если он имел в виду свободу выбора для каждого каждым на любой планете? Кто знает? ...

 

Ирина:

Хочет — не хочет, а все равно зависит. Пока человек начинает делать в жизни сознательный выбор (вдох-выдох — это физиология всего лишь, автоматическая необходимость), он проходит капитальную обработку: своими родителями, средой, государством и элементарными физическими возможностями, данными от природы, разными у всех. И выбор он будет делать исключительно зависимый от этой программы, вставленной в его голову. Гениев, идущих своим путем, единицы. Уже и не хочешь, а все равно поступаешь согласно этим «генетическим рамкам».

Да, можно самому тыкать кому-то пистолетом в затылок, а можно поднимать вверх руки, когда это делает кто-то другой — но и это предопределено вышеуказанным, то есть моральным стержнем, заложенным в тебе с детства.

«Свет-Тьма. День-Ночь... Нет, я не слышу пульс свободы выбора. Это физические законы, от которых ох как зависимо слабое человеческое существо.

Не думаю, что Ницше имел в виду «свободу выбора для каждого каждым на любой планете». Это ведь изначально фраза из римского права, где она означала, что каждый раб может быть скормлен рыбам в пруду патриция, а каждый патриций может иметь раба. Это не выбор, а кастовое распределение благ. Рожденный ползать имеет полное право на то, чтобы ползать (в этих рамках он может делать свой ежеминутный выбор, да!), но летать ему никто не позволит — поскольку не его это дело.

 

Страннik:

Человек рождается и умирает свободным. Любой человек на любой планете. В идеальной ситуации, человек рождается дважды: первый раз материально и физически, телесно; второй раз метафизически, духовно. Благодарность за первое рождение родителям и их физической любви друг к другу. Благодарность за второе рождение самому человеку и его духовной любви к самому себе. Рождается ли каждый человек в реальной жизни дважды? К сожалению, нет. Почему? И при чем здесь свобода выбора и рабство?

Вдох-выдох, доведенный до автоматизма физиологический процесс, выбирается человеком сознательно. Попробуйте затаить дыхание на пару минут. Вижу, с каким наслаждением впитывается бесплатный сознательный новый глоток свежего воздуха. Глоток свободы. Итак, физиологический процесс дыхания поддается контролю мысли, не правда ли? А что, если жизнь на свободе и в рабстве — это тоже всего лишь сознательный выбор любого человека, который тоже поддается контролю только Вашей собственной мысли?

А что, если жить в рабстве и не дышать — это просто плохая привычка? Такая же плохая привычка, как курение и пьянство — самоубийство, доведенное до физиологического автоматизма. А что, если думать о себе плохо, не верить в свои силы, думать плохо о жизни своей, обманывать других (и, в первую очередь, самого себя), притягивать негативную энергию своими мыслям и поступками, своим бездействием и оправданием рабской жизни — это тоже такая же плохая привычка, как и все остальные плохие привычки? Допустимы ли такие нерабские мысли?

А что, если новый вдох — сознательный глоток свободы мысли — в состоянии принести человеку все, чего бы он не пожелал? И прежде всего саму жизнь, о которой он так мечтал, но боялся пошевелиться, боялся вздохнуть по-новому, боялся захлебнуться счастьем, боялся попросить эту жизнь у самого себя в обмен на рабство мысли? Не бывает такого волшебства? И человек, наверное, должен быть, как минимум, гением, чтобы совершить такое чудо — прожить свою жизнь именно так, как хочется ему самому, а не кому-то другому, вбивающему новые безжизненные программы КПСС в его голову.

Превращается ли человек свободный в законченного эгоиста? Если у этого человека имеется несколько жизней в запасе, то, скорее всего, ответ положительный. Одна жизнь для мамы с папой (создателей генетических рамок), жизнь другая для родственников и друзей, жизнь третья для партии и правительства, жизнь четвертая для детей, жизнь пятая для мужа... Ну, сколько там еще жизней в рабстве от других людей и для других людей? Чрезмерное количество жизней для других создает благодатную почву для ухода от ответственности за свои поступки, за свою собственную жизнь. Правильно, по этой почве можно только ползать в поисках новых мнимых, чужих, спускаемых извне жизней. Изменить там ничего невозможно. Да и не нужно. В рабстве хорошо... Там не нужно искать и бороться. Там не нужно прилагать усилия. Все спускается сверху само собой, кормежка три раза в день.

В одной из старых китайских притч господин-мудрец приглашает в гости раба своего отведать волшебного супа. Раб с огромной благодарностью принимает тарелочку супа и замечает, что в тарелке плавает змейка, но решает не беспокоить своего господина таким пустяком и съедает всю тарелку супа. На следующий день он внезапно заболевает, думая постоянно и сожалея о съеденной второпях змейке. С каждым днем ему становится все хуже и хуже.

Господин замечает больное состояние раба и предлагает ему самое лучшее лекарство в мире — тарелочку волшебного супа. Опять, и на этот раз, в тарелке плавает змейка. Раб признается своему господину, что именно эта змейка в супе и явилась причиной его странной болезни. На что господин-мудрец замечает, что в супе нет никакой змейки, это просто отражение рисунка со змейкой на потолке. Болезнь раба снимает, как рукой.

Большинство ограничений, которых у каждого из нас в достатке, на самом деле являются живущей в нашем воображении фикцией. Если долго и нудно вбивать в голову одни и те же глупые негативные мысли типа: Я не в состоянии бороться со всеми трудностями и проблемами, которые выпали на мою рабскую долю. Я ничего никогда не смогу изменить в своей жизни, гениев, идущих своим путем, единицы. И я совсем не гений, а такая же серость и бездарность, как все рабы вокруг. Меня никто не любит и никогда не полюбит. Я раб своих дурных привычек и никому их не отдам.— то в конце концов, взамен на мысли данного типа, можно получить и жизнь данного типа — бессмысленную и безнадежную бодягу, наполненную бесцельными сражениями со змейками, которых нет.

Если уделять побольше внимания мыслям позитивным, таким как: Нет никакого конца у этой вселенной, есть только новое начало. Гениями не рождаются, гениями становятся. Невозможное всегда возможно, стоит только захотеть. Совпадения не случайны, а закономерны. Я хороший человек и даже самый лучший в мире. Я заслуживаю самоуважения и уважения со стороны других. Мой разум, душа и тело всегда в хорошей форме. Я и только я в ответе за свою жизнь, никто другой. Я и только я в состоянии изменить себя и обстоятельства моей жизни к лучшему.— то в конце концов, взамен на мысли данного типа, можно получить и жизнь данного типа — более осмысленную и интересную, наполненную творческим процессом самопознания и достижения своих жизненных целей.

Да, я за рабство! Но рабство мое двуликое, как бог Янус. Я и раб, и хозяин раба в одном лице, умеющий не только ползать, но и научивший своего господина летать.

 

Ирина:

И все-таки свобода выбора и рабство тесно связаны друг с другом. Второе рождение человека — метафизическое и духовное — уже обусловлено той степенью рабства, которое он познал в своем росте. Почему не рождаются дважды все в реальной жизни? Да именно поэтому — из-за тесной связи свободы и рабства — и не рождаются. Некоторые и не знают, что можно родиться второй раз — жуют себе всю жизнь и счастливы, и ощущают себя, кстати, свободными! Им не нужно второе рождение, потому что это излишние для них усилия, напряжение, они не видят в этом смысл, а, следовательно, акция сия представляется им в виде рабства. Вот они и сделали свой сознательный выбор, поддающийся контролю их собственной мысли.

Плохая привычка — заданная самому себе объективность. Люди понимают, что у них есть эти самые плохие привычки, но в силу того, что они не могут родиться второй раз — бездействуют, оправдывая свою рабскую (?) жизнь. Это довольно просто. Намного сложнее ответить: кто же на самом деле раб? Не рожденные дважды не считают себя обделенными, наоборот, чувствуют реальный мир и живут в нем. Ну да, они никогда не расскажут вам о своем путешествии словами Бродского:

Около океана, при свете свечи...
Пахнет свежей рыбой, к стене прилип
профиль стула, тонкая марля вяло
шевелится в окне; и луна поправляет лучом прилив,
как сползающее одеяло.

Да не то что не расскажут вам, они этого просто не увидят. Зато скажут, сколько стоил стул и свеча... А вы, дважды рожденный, увидите и будете долго мучиться своими восторгами, ассоциациями, носиться будете со всем этим. А они не будут, и даже не будут мучить себя «глупыми негативными мыслями». А человек, понимающий что-то в жизни — будет, да еще как, именно он разведет эту «бессмысленную и безнадежную бодягу, наполненную бесцельными сражениями со змейками, которых нет». И именно он в конечном итоге — раб — и обстоятельств, и своих мозгов. Белая ворона, которую гоняет оптимистичная стая большинства черных.

 

Страннik:

Спасибо Володе за «Белое Безмолвие»

 

Страннik:

...а что, если чайка эта живет в каждом из нас?

Слабо? И даже имя у нее есть — Джонатан Ливингстон:

...чем выше летает чайка, тем дальше она видит...

 

Ирина:

Вот у вас есть стихотворение «Окна души» — с посвящением «Потерянным Поколениям Советской Молодежи». А почему, собственно, они потерянные? В том же смысле, как описанная Ричардом Бахом толпа чаек, не желающая учиться летать по-новому? Но ведь каждое время рождает свои иллюзии, которые по сути и помогают горстке людей в той или иной стране «организовывать» жизнь миллионов так, как надо в данный момент этой горстке, чтобы удерживать власть и иметь все к ней — dazu...

Советская эра — всего лишь очередной этап эволюции государства, а народ жил себе своей жизнью... подплясывая, конечно, по мере необходимости под «дудочку веселого Ганса». То, что были «окна души распахнуты настежь», как вы пишете — разве нe являлось это качество искренним желанием быть свободными? На самом деле плохо то, что, воспитывая в нас стремление к достижению совершенства — «чтобы летать с быстротой мысли», как хотел того Джонатан Ливингстон, нам не говорили при этом, что у Януса всегда есть при себе второе лицо, что, мол, «не забывай, что ты летаешь ради того, чтобы есть». Вот и посыпалась ржавчина.

Хотя, если углублять эту сторону вопроса, можно тоже придти к абсурду. Его великолепно выразил Генри Миллер в «Тропике Козерога», призвавший народ бороться с рабством всенепременно: «Я хочу выбить из головы как можно большего числа людей заблуждение, будто они обязаны делать то или другое, чтобы заработать себе на жизнь. Это неправда. Можно умереть с голоду, и это куда лучше. Каждый добровольно умерший с голоду — это сломанный зубец в шестеренке автоматического процесса...»

...Жалко вот только, что к нашему «топоту» уже никто не прислушается. В этом мы — потерянные, да... Но только в этом.»

 

Страннik:

У стихотворения «Окна души» есть двойное (а, может, и тройное) дно, как в шкатулке Пандоры. Образно — это двойной удар в пах (очень болезненный удар, кстати) не только поколениям молодежи, но и каждой молодой личности на переломе в отдельности. Само посвящение потерянным поколениям советской молодежи пронизано иронией и даже, отчасти, сарказмом. Почему? Почему именно советской молодежи? И скольким поколениям, одному или нескольким? Чем эта молодежь так отличилась от поколений других стран? И почему это поколение потерялось и не нашлось? И потеряться поколению — это хорошо или плохо? Много вопросов возникает, если подумать.

Сам термин Потерянное поколение (Lost Generation) впервые был использован Гертрудой Стейн в разговорах с Хемингуэем в Париже 1920-х годов, где было сказано приблизительно следующее: Вы все, кто воевал (в Первой Мировой) и видел ужасы войны — потерянное поколение. В данном случае потерянным поколением оказалось поколение молодых поэтов, писателей, художников, обнаруживших «ржавчину иллюзий, идей, идеалов, мыслей и чувств» в своих душах и бежавших в Париж в поисках потерянного рая «сада, пахнущего утренней свежестью», в поисках свободы творчества.

Большинство самых ярких литературных произведений 20-го столетия, как это ни странно, было создано именно в Париже 20-30-х годов. Американские и английские писатели бежали в Париж по собственной воле. Великих же русских поэтов, писателей и философов выкидывали из России в Европу как ненужные отбросы общества, как не мозг нации, а говно , по Ленину. Неудивительно, что мозг еще не вернулся в Россию 21-го века. Совсем не удивительно.

Что же объединило потерянные поколения американской, английской, русской молодежи 20-30-х годов в Париже? Свобода творчества, уход от ценностей материальных к ценностям более важным, к ценностям духовным. Вот он — пик духовного рождения — выпадает на Париж.

Побольше бы таких потерянных поколений, поколений искателей и борцов за свободу от рабства духа.

Потерянные поколения советской молодежи (поколения 20-х, 30-х, 40-х, 60-х, 80-х, 90-х) — это те, кто был потерян системой совковой идеологической обработки, те, кто не принял рабское фиксированное мировоззрение большинства и остался между небом и землей, это те, кто заметил, что и стекла разбиты, и рамы сгнили, это те, кто понял и осознал, что каждый человек в любой стране, в любом возрасте в состоянии стать автором и героем хотя бы одного единственного литературного и художественного произведения — своей собственной жизни...

Именно этим людям и посвящаются Окна Души.

На днях мне попалась книга «Другая Россия» . Писателя Лимонова никогда не любил. Не мой он писатель. It is not my cup of tee, как говорят. Во многом с ним не согласен, со всей этой его кровоточащей чернухой и порнухой, и с тем, как он ее отображает. Но, с другой стороны, он один из уважаемых мной писателей, потому как не лжет, не унижается перед властями, говорит то, что думает — режет правду-матку, даже из тюрьмы.

Он имеет право на свое собственное мнения, пожил-побывал во многих странах мира, повидал многое, ему можно верить. Ниже отрывок из этой книги. Как сама книга, так и этот отрывок продолжают разговор о рабстве и свободе, о природе возникновения потерянных советских поколений.

 

_________________________
Твой отец инженер или работяга — злой, худой, неудачливый, время от времени надирается. А то и вовсе, никакого папочки в семье, мать — в облезлой шубейке. Глаза вечно на мокром месте, истеричная, измученная, говорит голосом, в котором звучат все ахи и охи мира. Мать всегда жалко, к отцу никакого уважения. Он — никто, когда пьян, ругается с телевизором. Вонючий братец (вариант: вонючая бабка) — после него противно войти в туалет. Квартира о двух комнатах: слишком много мебели плюс ковры, коврики, половички, шторы. Мало света.

Вечные: «Выключи свою музыку!», «Убери эту порнографию со стены!», «Я тебя кормлю!» и прочие стенания, прелести жизни в семействе. Книг мало, только твои: Гитлер, Ленин, Дугин, Лимонов, «Лимонка»... Семья, сучий потрох, гнойный аппендицит, группа тел, сжавшихся воедино во взаимном объятии страха: «Саша, не выходи на улицу, там у подъезда какие-то парни!» Семья обучает бояться, трястись, усираться от страха. Это школа трусости.

Квартира, полученная с адским трудом, или купленная с огромным трудом, кооперативная, в последние годы Советской власти. У родителей вся жизнь ушла на эту квартиру. Экономили, копили, собирали, купили. Потом счастливо обживали бетонный кубик, соту во многоподъездном, многоквартирном человечнике. Любовно сверлили, клеили, годами подбирали дверные ручки. На план обустройства лоджии ушел год. Еще три — на возведение рам и стекол. За четыре года завоевывают царства, Вторая мировая война пять продолжалась, а тут лоджия. Ее забили старыми тряпками и втиснули тебе раскладушку. Квартира — как тюремная хата, где сокамерников не выбирают, как камень на шее эта квартира, который нельзя бросить, и оттого нравы какого-нибудь Южного Бутова почему-то должны быть твоими, а ты его, Южное, или какой там район, презираешь до рвоты.

Ты уже бреешься, а эта, блин, унизительная крепостная зависимость от жилплощади родителей, ты тут прописан, записан, чтоб вам всем, падлы, как крепостной! И когда у тебя будет твоя клетка, где можно повесить то, что ты хочешь — хоть флаг НБП?! Когда, никогда!.. 25 тысяч баксов у тебя будут никогда. Девочку привести некуда. Какая тут, нате вам, полноценная жизнь. У пенсионеров есть не только пенсии, у них есть квартиры, потому к ним ласково обращаются власти, агентства, жулики, убеждая продать ее, отдать в аренду, пенсионеры нужны.

Семья: липкая, теплая навозная жижа, где хорошо отлежаться дня два, от побоев физических, в драке, и от моральных увечий. Но семья как чахотка ослабляет человека, изнуряет своей картошкой с котлетами, своей бессильной беспомощностью. Врываются завтра какие-то чужие, менты, чурки, даже защититься нечем. А мать защитить, а сестру? С ними чувствуешь себя еще более уязвимым.

В книгах и фильмах есть храбрые крутые герои. Были в начале века национал-социалисты, фашисты и большевики, они покорили вначале свои страны, а позднее и чужие. Они шли стройными рядами, красивые, в барабанном бое и шелесте знамен, молодые, и земля ложилась под них, как женщина, радостно. Пришел отец: «Опять читаешь про своих фашистов! Никогда этого не было, не было!» Сел в кухне и гавкает...

Все вышеизложенное — лишь попытка воссоздания чувств пацана-подростка, юноши в семье. К этому можно добавить патологию, она нередко присутствует в жизни — жиреющую маму, маму с сумками, как тяжелоатлет, не женщина, а бидон какой-то, вьючное животное, верблюд; блевотину хрюкающего отца, но обойдемся без чернухи. Результат моих размышлений: Советская власть, сука, успешно окрепостила семью квартирой. Всех привязали на цепь, оякорив квартирой. Ибо квартира в мерзлом российском климате — это разрешение на жизнь. Прописка, квартира, работа — вот ассортимент ржавых тяжелых цепей, с помощью которых современный русский прикован к месту, недвижим и более несвободен, чем русский XVII или XVIII века. Тогда можно было сбежать на Дон, к казакам, к Разину, к Пугачеву. Куда сбежишь при полковнике Путине, везде облавы и несвободно нигде...
_________________________

Благодарю за книгу, Эдик — заблудившийся Дон Кихот...

 

Ирина:

Книга Лимонова «Другая Россия» попала в руки почему-то на Тайване прошлым летом. Я читала ее, сидя под кондиционером в большой гостиной очень большой квартиры. За окном возвышался зеленый холм со старым китайским кладбищем. Книга вызывала острейшие чувства в этой обстановке. Очень много «согласных» для меня мест:»Семья обучает бояться, трястись, усираться от страха. Это школа трусости». «Семья, как чахотка, ослабляет человека, изнуряет своей картошкой с котлетами, своей бессильной беспомощностью». Как это верно! Но как поздно понимаешь это все! И борешься с этим довольно странными методами. Поэтому я так люблю читать про Ливингстона. И на самолетах люблю летать.

Но вот опять же парадокс. Наличие квартиры — как цепи, но в то же время верно и то, что «квартира в мерзком российском климате — это разрешение на жизнь». Значит, у нас его там не было? Было рабство, да. Теперь у нас это разрешение есть, но опять же временное. И свободой от него что-то совсем не веет. Значит, лишь полмиллиона долларов в Швейцарском банке могут обеспечить это чувство свободы в любой точке Земли?

 

Страннik:

В свободное от работы время я продолжаю раскопки по теме: «Рабство и Свобода». Иногда обнаруживаются довольно симпатичные осколки. Я очищаю эти кусочки разноцветного битого стекла,обрубки интересных мыслей, от грязи времени, и с детской радостью смотрю сквозь них на солнце истины. Солнечные лучи в смятении принимают причудливые пульсирующие очертания. Попытки навести хоть какую-то резкость ни к чему не приводят. Вспоминается старый бородатый анекдот.

В котором какой-то мальчик в темном переулке играет в мяч. Мяч, ударившись о стену, разбивает закопченное окно полуподвального помещения. В страхе мальчик убегает вверх по переулку. За ним гонится дворник, в огромных валенках, в треухе, с метлой в руках.

Мальчик бежит и думает: «Боже мой, что я здесь делаю, зачем мне эта роль? Сидел бы сейчас дома, за шкафом, под торшером в кресле, читал бы великого американского писателя Хемингуэя».

Интересно, а что же в это время делает великий американский писатель Хемингуэй?

А он сидит на Кубе, на веранде своего дома, пьет теплый виски и курит толстую сигару, и думает он следующее: «Боже мой, зачем мне такая жизнь, зачем мне эти пальмы, это теплое виски? Сидел бы сейчас в Париже, на Монмартре, в кафе Шантен, пил бы крепкий черный кофе и красное вино, вокруг ходили бы прекрасные женщины, а я бы беседовал о чем-нибудь возвышенном с великим французским писателем Жан Поль Сартром».

Что же, в таком случае, в это время делает Жан Поль Сартр?

Он сидит в Париже, на Монмартре, в кафе Шантен, пьет крепкий черный кофе и красное вино, вокруг ходят прекрасные женщины, а думает он: «Боже мой, что я здесь делаю, зачем мне этот кофе, у меня от него изжога, зачем вино, у меня — язва, зачем мне эти женщины, которые сами лезут ко мне в постель, эти литературные экзерсисы на потребу буржуазной публики? Нет, настоящий художник должен жить в России, среди лесов и снегов. Сидел бы сейчас дома у великого писателя Платонова, мы бы пили водку, закусывали бы солеными огурцами и беседовали о чем-нибудь действительно возвышенном».

Где же находится в это время великий писатель Платонов? А он бежит по переулку за мальчишкой, только что разбившим стекло, вытирает со лба пот грязным треухом и думает: «Догоню, бля — убью нах... !!!»

О.К. Бог с ним, с Платоновым, и со всеми потерянными поколениями не только советской, но и американской и французской молодежи. Лучше прямиком направимся к торчащим из архивов осколкам работ Сергея Левицкого.

Как это не покажется странным, его основная «Трагедия Свободы» (1958) была издана в России в 1995-96 гг. и вошла в двухтомник издательства «Канон». Вот они, некоторые осколки-обрывки-обрезки-ошметки из этой книги, в совершенно хаотическом порядке:

«Вступление. Нет проблемы, которая уходила бы столь глубоко в метафизические высоты и имела бы в то же время величайшее практическое значение, как проблема свободы воли.

В проблеме этой, как в огненном фокусе, скрещиваются основные проблемы гносеологии, метафизики, этики и религиозной философии.

С проблемой свободы воли, несмотря на всю ее сугубую теоретичность, невольно сталкивается рано или поздно каждый, коль скоро он задает себе вопрос о последнем основании наших поступков и мотивов.

Участвовала ли моя воля в творчестве моей судьбы, моего характера, моей личности, или я всю жизнь был лишь полем игры внешних и чуждых моему «я» сил?

Является ли осознание внутренней свободы, неразрывно связанное с природой самосознания, интуитивным обнаружением истины свободы, или она есть продукт естественного самообмана?

К каким теоретическим и практическим последствиям обязывает меня признание свободы или несвободы воли?

От того или иного ответа на эти вопросы не может уйти никто (хотя бы ответа «для себя»), в ком не угасли окончательно духовные запросы и искания. При этом не столь важно, преподносятся ли эти вопросы в логической или образной форме.

Стремление к самооправданию, столь глубоко коренящееся в человеческой природе («я не мог поступить иначе»), являются в своей теоретической сущности не чем иным, как стремлением снять с себя ответственность ссылкой на детерминизм моих, по крайней мере, поступков. В свою очередь, стремление к самоутверждению, проявляющееся иногда вопреки рассудку и стихиям, вырастает из неискоренимой жажды осуществления свободы. Мы не говорим уже о том, насколько глубоко связана с проблемой свободы проблема вины — как в юридическом, так и в моральном смысле этого слова. Одним словом, излишне было бы напоминать все эмоциональные и волевые импульсы, где мы, сознательно или бессознательно, сталкиваемся лицом к лицу с «теоретической» проблемой свободы.»

«Свобода наших желаний и намерений вовсе не сама собой достигает своих целей, но сознание свободы налагает на нашу волю и разум всю ответственность за их достижение. Свобода несет в себе шанс и риск, рождающийся из нашей оценки и выбора. И лишь через использование этого шанса и через опасности, связанные с этим риском, мы можем реализовать свой замысел.»

«Нет, свобода — не исходный пункт развития человечества, она скорее есть тонкий и пока довольно хрупкий плод культуры. Свобода — не в царстве природы, а в царстве культуры. Только в системе организованного государства, в атмосфере ценностей культуры и морали может человек пользоваться плодами свободы.

Анархия несет с собой не свободу, а дикий произвол хищных индивидов и демагогизированных масс.

Мало того, освобождением от тирании и эксплуатации не кончается, а скорее начинается одиссея свободы.

Ибо мало внешнего освобождения. Важно в первую очередь преодоление тех соблазнов, которые таятся на дне свободы и угрожают ей изнутри. Важно преображение темной, иррациональной свободы произвола в светоносную свободу духа. Важно преодоление ощущения свободы как пустоты, требующей заполнения и заполняющей себя обычно порочным содержанием. Важно согласование личной свободы со свободой моих ближних и дальних. Важно преодоление идололатрии свободы, под маской которой скрывается одержимость гордыней или бегство в безответственность.

Сладок момент освобождения, но когда, внешне освободившись, мы начинаем почивать на лаврах, свобода теряется нами изнутри, ибо сущность ее — в постоянном самопреодолении.

Та легкость, которая непосредственно ощущается нами в слове «свобода» — обманчивая легкость. Под ней таится бремя свободы, которое, однако, нам необходимо свободно принять на себя, чтобы иго свободы стало благом. Свобода приносит плоды вовсе не автоматически — скорее осознание свободы приносит с собой величайшую ответственность. Свобода имеет свои внутренние проблемы. Свобода приносит с собой в конечном счете и благо.— Нет более достойного бремени, чем бремя свободы. Человек, справившийся с этим бременем, сделавший его своим естественным достоянием, ощущает его не только как благо, но и как ценное благо, как само-ценность.

Однако этот процесс предполагает самовоспитание к свободе, предполагает трудную и порой мучительную работу воплощения свободы. Свобода непосредственнее всего выражается в творчестве. И всякий творец по собственному опыту знает, сколь мучителен процесс реализации творчества.

Именно благодаря воображению человек — «не раб» действительности, а может возвышаться над ней, творить новую действительность. Воображение есть живой орган свободы. Воображение есть победа над косностью бытия, над косностью нашей натуры.

Обычно наша любовь к свободе пробуждается от ненависти к тому гнету рабства, в котором мы находимся. Но обычно же с внешним освобождением кончается и наша действенная любовь к свободе. Мы начинаем тогда воспринимать свободу как нечто естественное — как воздух, которым мы дышим.

Между тем, только осознание всех соблазнов, которые таятся на дне свободы, может дать нам силу достичь внутреннего освобождения.

Та легкость, которую мы ощущаем в свободе, в известном смысле не обманывает нас. Мы действительно можем освободиться. Но эта легкость существует лишь в начале и в конце творческого пути. Сам же путь свободы исполнен терний, и осознание этих терний — единственное средство их преодоления.

Свободу нужно любить, по завету Бетховена, «больше жизни». Но только через служение ценностям, высшим, чем свобода, свобода исполняет себя и предохраняет нас от легиона демонов рабства, прикрывающихся масками свободы.

Свобода есть шанс и риск. И лишь через использование этого шанса и через опасности, связанные с этим риском, мы можем достичь подлинной свободы.»

«И тут мы вплотную подходим к вопросу о сущности воплощенного коммунизма. Коммунистическая идеология тем и злоносна, что при попытке ее осуществления неизбежно получается шигалевщина, предвиденная Достоевским в «Бесах»: тут власть из ранга средства для осуществления цели (насильственного равенства) превращается в самоцель при делении общества на две неравные половины — господ («новый класс») и рабов, лицемерно называемых «свободными советскими гражданами». Из свободы тут выхолащивается ее суть — свобода выбора, и сама свобода используется лишь в качестве лозунговой приманки. Все это является следствием богоборческого атеизма, стремящегося выхолостить образ Божий в человеке, превратить его в послушного социалистического робота (причем социализм превращается в собственную карикатуру). Логика или, если угодно, диалектика этих метаморфоз была в свое время блистательно продемонстрирована Бердяевым и некоторыми другими родственными ему философами ХХ века. И я лишь напоминаю об этой «диалектике зла».

Мифы, мифы, мифы... Сущность воплощенного коммунизма или псевдо-коммунизма? «Свободные советские граждане», живущие в самой «свободной сверхдержаве мира»!? А что, если сверхдержава всегда была одна? Ни Советский Союз, ни теперешнюю Россию причислить к сверхдержавам невозможно. Российская сверхдержавность — это то, что хотелось бы видеть власть предержащим внутри страны. Объективные цифры экономических показателей снаружи, извне страны, говорят совсем другое. Цифры без всяких «сверх» приставок. «Сверхом» там даже и не пахнет, а вот «низом» очень сильно отдает.

СССР (или Россия), как сверхдержава — это раздутый средствами массовой информации идеологический мыльный пузырь (чтобы другие страны боялись!), который лопнул уже давно. Сверхдержавы не рушатся в одночасье, только нестабильные системы так делают. Те системы, в которых король ходит с голым задом, но никто из подданых этого не замечает, все углубленно изучают учебники марксизма-ленинизма, прикрывая свои собственные зады кто чем может.

Следующий миф, еще более крутой и еще более важный, чем миф о супердержаве, который тоже лопнул, но никто почему-то этого не заметил — это миф о жизни в СССР при общественном устройстве под кодовым названием «социализм». При настоящем социализме, который так никогда и не осуществился в Стране Советов, вся земля, все фабрики и заводы, вся собственность должна была принадлежать народу. При социализме фальшивом, при котором жили мы, отцы наши и деды, при псевдо-социализме — все принадлежало государству, включая и народ в качестве рабов государственной системы. Вот при этом псевдо-социализме и вели мы наши псевдо-жизни. Псевдо-социализм — это социализм, шитый белыми по черному нитками. Это закрытая система, в котором разрешалось говорить и думать только то, что тебе скажут, в которой любой человек, свободный советский гражданин, носитель альтернативной мысли, всегда рассматривался властями как антикоммунист — прокаженный изгой.

Что может произойти с системой при переходе от псевдо-социализма к какой-то новой системе? Скорее всего, псевдо-демократия и псевдо-капитализм. Что сейчас и происходит.

Благодарю за внимание. Раскопки продолжаются.

 

Ирина:

«Участвовала ли моя воля в творчестве моей судьбы, моего характера, моей личности, или я всю жизнь был лишь полем игры внешних и чуждых моему «я» сил?»

Да ведь это сказано про жизнь моего отца! Я потеряла его первого июня. Его больше нет. Все эти дни я ловлю себя на странной мысли о том, что он (вы помогли мне сформулировать это с помощью Сергея Левицкого) пережил не жизнь, а настоящую «трагедию свободы».

Это о нем: «Стремление к самоутверждению, проявляющееся иногда вопреки рассудку и стихиям, вырастает из неискоренимой жажды осуществления свободы». Он всегда верил, что Город Солнца Кампанеллы будет построен. Внутренне очень свободный, ни разу ни перед кем не унизившийся ради хоть малейшего облегчения жизни, пишущий исторические романы и трактаты «Как нам обустроить Россию», где должна победить Этика, Нравственность и Технологизация, по жизни своей он был «рабом действительности», «жил воображением» и считал, что «только в системе организованного государства, в атмосфере ценностей культуры и морали может человек пользоваться плодами свободы». Мне в наследство он оставил два вырезанных из дерева панно. Одно из них он назвал «Узы рая»: в круге центра две сплетенные рыбы, окруженные всякими диковинными тварями и растениями, поднимают вверх головы с открытыми ртами, и кажется, что они судорожно пытаются схватить ртом воздух...

Я в эти дни много думаю об истории моей семьи: два прадедушки были высланы куда-то и расстреляны, других два прадедушки были высланы в чем мать родила с родных земель в Среднюю Азию, двое дедушек погибли за Родину, папа был крупным специалистом по гелиотехнике, много лет проработал на севере, потеряв там здоровье; все, что он заработал за жизнь, было «экспроприировано» государством в начале девяностых. Финал всего этого — пенсия уборщицы, общага, тихое физическое угасание и полный уход в себя. И семейство все — по разным странам, и нет никаких прав — у нас тоже. Наверное, только глубоко в себе он находил тот участок неоскверненной никем свободы, которая и поддерживала в нем жизнь... Он всегда был напряжен, он всегда чего-то боялся. После похорон мама сказала мне по телефону: «Конечно, я поплакала на кладбище, но я видела его лицо — оно было наконец спокойным и таким просветленным,— и я больше не плакала.»

Теперь я думаю все-таки, что свобода подразумевает в первую очередь борьбу за нее. Можешь бороться — значит, свободен. А если нет — то свободен только, когда мертв.

Извините, что я о грустном.