Поэзия

***

Вот истинно памятник моему одиночеству —
Эта стела красного кирпича,—
Как Свеча, погасшая на ветру,
Словно Крейсер ушел, но к чему-то оставил трубу
В порту, И она застит солнце в пригожий день,
А в дождь наводит немыслимую тоску.

Если море и было когда-то в этих местах,
то ушло, испугавшись, в себя вобрав
чистоту, сердец простоту и наивное видение мира.
С этих пор в здешних людях напрасный труд
отыскать этих качеств следы — блюдут
в своих глазах пустоту и держат взаперти квартиры.

Иных уж нет — здесь остается вздохнуть, всплакнуть,
Не придти на похороны, обойти, обогнуть
Этот дом за версту; но одного от себя не скроешь —
Того, что путь каждый раз заставляет
вернуться в исходный пункт
Шестьдесят по Гринвичу, двести метров над уровнем моря.

И судьба, раскаляя тусклый клинок в пещи,
Обнаружит сродство вещества души
И металла; Возводя мое одиночество в энную степень,
Тем, что, вновь знаменуя начало зимы,
Ветер издалека принесет отзвуки тишины <...>
Смысла нет переписывать набело стихотворение

Та труба, оставляя в беззвездном небе лохматый след,
будет вечно пыхтеть, как бы мне во вред,
напоминая, что дело мое — «труба» без всякого сожаления.
Яко аз не достоин есмъ познать тот земной предел,
где бы мог я укрыться, оставшись не у дел,
а на моей трубе будет высечен год моего рождения <...>

The innocent bossa in the mirror

Ни строчки. Невинная босса из глубины амальгамы
Ни слова. По сеточке трещин вкрапления меркнущих звезд
Вуаль. По заснеженным выселкам канувших слов анаграммы
В никуда приоткрытая дверь, приглушенный вопрос
Приглашенье на казнь и арктический посвист зимы в проводах
И апреля простор, протяженность внутри синевы
Напряженность во влажных ладонях берез
и отара на север влекомых прохладныя туч.
это редкость особая, когда удается сказать
в оправдание музыки несколько фраз непонятных...

Утолив свою страсть к сочинению белых стихов,
Босса слова и босса молчанья из трепетных снов,—
о любви откровенный рассказ в блеске грозныя молний,
об испарине страсти на диске луны, затененной в анфас.
ты, ко мне обратясь молодой половиной, смеясь,
Безобразной и старой — стекала в ладони.

***

C’ est la java d’celui qui s’en va.
(Julio Cortzar)

это танец который печален как расставанье
он закружит стремительно дворики и переулки
городские предместья барракас и вилья-дель-парке
все и вся внимает ему в предрассветном терпении
это танец тех кто навечно уходит под утро
обменяв простор и моральный закон на ясность мысли
на другое небо право на отчужденность в стремленьях
блуждать по умершим фразам с потерянным смыслом
не уподобляясь овцам как когда-то сказал сенека
c’est la java d’celui qui s’en va до последеней минуты
в нем максима воли и максима наслаждений
в этом танце который клонит солнце к закату
погружая во мглу раскаленный буэнос-айрес
долину огней за рекой вереницу строений
все как прежде безмолвны манящие бухты ла-платы

***

я зажигал однажды тот шандал
свеча струит неверный свет предметы
внезапно проступив из темноты приобрели
им свойственные очертания в этом
еще одна загадка бытия помноженная на
загадку места и ложатся отблески огня
на молчаливый ряд офортов и портретов

     задрапированные зеркала
              скрывают отражение пространства
     и непрозрачный  воздух  темных комнат
     флотилию бумажных кораблей
     внезапно заставляет мелко вздрогнуть
     и свечи зажжены повсюду на столе

серебряное блюдо до краев наполнено прозрачною водою
загадочно кружится снег за окнами дворца...

Парфюмер

В пустых кварталах, изгибах улиц,
На камнях набережных
                  нелюдимых
Я — клещ-Гренуй, отщепенец,—
Плету гирлянды слов эфирных.
С южного моря — ветры вёсен;
Едкий дым пороховых ракетниц,
Стена испарений
              тел
                сотен:
«Виват!»,— многократное.— «Король-богоносец!».
На том берегу беспокойной Сены
Гремит торжество, весельем объято,
Но схватил охотник чутьем воспаленным
Лоскуток вожделенный
                  аромата.
Широкой лентой из-за ограды —
Её дыхание, и песен
Нахлынул звук, и пахнут волосы
Как клейкая хвоя юных сосен...

***

No woman no cry.

Доносятся звуки —
  Звуки стонут упрямо,—
Звуки тихого моря —
  Как душа растамана.

Бочки из-под бензина,
  Горы тертых покрышек,
На заброшенной свалке
  На потеху мальчишек

Загружаемся в тачку —
  Повисаем на балке,
В коробке из-под спичек —
  Все, чего нам не жалко.

Нам даровано  в радость
  Заебатое зелье
И на солнечных лицах
  Проступает  веселье

Мы не любим героев,
  Ненавидим засранцев.
Звуки тихого моря
  Открывают пространство

И исчерпан до донца
  День безумною сетью обмана
На вечернее солнце
  Наплывает ночная прохлада

Ветры тихого моря
  Нам на ухо шептали;
Растворяет блаженство
  То, что мы прочитали.