Создан для блаженства (под редакцией Льва Пирогова)

Перкуссия в тексте

I
Перкуссия в тексте. Речитатив.
Агрессия в голосе, в движениях, в жестах.
Слова в рифмы, как ножи, заточив,
Поэт протестует, но... ожесто-

Ченным, теперь все ни по чем нам.
Красным на черном рисуем узоры.
Плотно прижавшись к плечу плечом,
Мы решительны и в решениях скоры.

Спор о том, кто мы, оставь, это вздор!
Двух мнений нет, мы хозяева, вы даже не гости.
Террор нам не козырь, мы сами террор,
А вам остается только пепел в горсти.

Не надо речей, не надо траурных лиц.
Лучше бронежилет на сало себе примерьте.
Прошло время серийных убийц,
Настало время крупносерийной смерти.

II
Перкуссия в тексте — кто был никем,
Стал очень значимым и создал проблему.
Поэзию нам заменил акээм,
А рифмы — очереди из акээма.

На самом деле, в этом деле все идет в ход:
От кухонного ножа до спутников НАСА.
Отряды танков и отряды пехот,
Груды железа и кучи мяса.

Террор — это модно, террор — это тренд теперь,
Вчера еще банды — сегодня брэнды
Нацисты, алькаида, ИРА, Басаев-зверь,
Все диалекты и все акценты.

Но поэт протестует, на свой риск и страх,
Поэт протестует — в поэта пулю!
И даже гранату, чтобы сюжет в новостях,
А фрагменты поэта на завтрак питбулю.

III
Перкуссия в тексте. Пусть егозят!
Протесты — как на беременность тесты.
Все известно, но сделать уже ничего нельзя.
Пригни голову, прижми зад. Но вместо

Этого некоторые, подвид или подкласс,
Кисти их рук не в кастеты одеты,
Но бьют в ухо, под дых, бьют в глаз
И называются они фанк-поэты:

Антонио Кидис поет «чика-чика-ди»,
Филип Ансельмо: суровей не найдете мужчины,
Враг общества Чак Ди,
И Зак Де Ля Роча — ярость против машины.

Зверские Парни — они навсегда намба ван.
Конечно, Джеймс Браун, с которого все начиналось,
И я, Злобный Джоник, хочу нам и вам
Мира, любви и фанка хотя бы самую малость.

Алкоголизм

Какая наркомания, какой такой СПИД?
Старая школа нас по улицам вела!
Старый добрый зеленый аспид:
Водка — плохо! И все дела.

Всегда: и в холоде и в тепле с ней.
Шприцев, пилюль, капельниц и клизм
Против любой болезни полезней —
Алкоголизм!

Красный с коричневым — прочь, шняга!
За синим восходом — у нас синий закат!
Идет по планете, нетвердым шагом
Наш товарищ и брат!

Вот он: с козлиной кривой бородой,
С лицом и повадками обезьяны.
Герой-алкоголик вечно молодой,
Вечно пьяный.

Элита, богема и народ

(гротеск)

В сперме вся рожа, в помаде клитор —
Ноги раскинув, лежит элита.
Истома, как клей, по членам разлита.
Как бы избавиться от целлюлита?

Здесь на ковре, где в три пальца ворс,
Самое страшное — не целлюлит.
Татуировка, вязь: «Понт & Форс»,
Климакс, запор и печень болит.

Богема — свобода, чистое чувство.
Здесь экзистенция — жизнь как искусство.
Себе затолкала поглубже в пизду ствол,
Выстрел на холст: «кровь и капуста».

Холст оклеенный баксами весь,
Ксерокс, конечно. Эрзац, суррогат.
Цена в настоящих. Отдай и повесь.
Чтоб знали: продвинут, крут, и богат!

Проще всего жизнь у народа:
(и еще одиннадцать строчек о том,
что и у народа тоже не все слава богу).

Радмила

Радмила Жданова
В футболке «колинз».
Из-под волос каштановых
Контактных укол линз.

А из-под «колинз» — застенчиво –
Хрен собачий. Два раза.
И ведь сказать-то нечего,
Но ведь за фразой — фраза.

Там даже поэзия,
Песенные тексты.
Гоуин крэйзи я,
Подохнуть на месте!

А рядом Радмила Малыгина —
Истерика и хамство.
Близорукостью нарколыгиной
Мечтательно сверлит пространство.

«Эх, как это было!
Ль ’индепендент и ле прогрессив...»
Блядь, как есть — кобыла,
И бред её сив!

И вообще, на сиф подозрение.
Мэйк лов, нот вар.
Кишечное засорение.
Шиповниковый отвар.

Ну, и с ними поблизости,
Вот он, их между
(его только что отъебли за сти-
хотворения, посвященные абсолютно третьей женщине)
Алексей Жданов в милитаристской одежде.

Выглядит еще хуже них
С такого горя водкой ужрат
Малыгиной еще жених,
Ждановой уже брат.

Лицо изувечено при бритье,
Кровь протекла за рубаху.
Он уже устал говорить ей:
Идите-ка вы обе на хуй.

Поэт не брезгует

(Гимн)

Самая раскрасивая женщина,
Нрава спокойного или злого,
Любима поэтом больше ли, меньше, но
Меньше, чем блеск железного слова.

Из слов — рифмы. Поэт не брезгует
Даже полусъеденным тортом,
Чтоб была рифма, и чтоб резкая,
И чтоб кромками рвала аорту.

Рифмы в строфы сложить слаженно —
Вроде пустяк. Но строфы ради —
Друзьям ли, врагам ли, себе? — неважно! —
В суп антракс и в чай радий.

А чтобы целое стихотворение
Сделал поэт, как генетик — инкуба,
В силе насилия черпает рвение,
И лучшего друга насилует грубо.

Любой гадости, любой мерзости
Рад поэт. Как поэт, скажу я:
Поэт решится даже на смерть за стих,
Но, желательно на чужую.

Красно-кровавые, мертвенно-черные
Строфы, стихи и рифмы лезут.
Аорту, трахею, и прочие органы
Рвут на части словом-железом.

И нет ничего более страшного,
Утром и вечером, днем и ночью,
И нет ничего более важного,
Чем быть вот так разорванным в клочья.